Глава 6

Он спустился по ступеням, коих было ровно семь, и пошел вперед между стоящих, сидящих, передвигающихся туда-сюда душ. Некоторые что-то обсуждали, собирались даже целые кружки, видимо, по интересам. Кто-то азартно спорил, другие беседовали дружелюбно, кто-то просто слушал. Большинство, такое впечатление, вообще не обращали ни на что внимания, как будто они здесь одни и больше никого вокруг нет. В том числе – на него, Артема, бредущего среди этого скопища бывших людей и с интересом оглядывающегося по сторонам.

Информации к размышлению было хоть и не так много, но она была. Во-первых, какая-то жизнь после смерти есть, если только это можно назвать жизнью. Пожалуй, лучше сказать, что есть какое-то существование или ощущение существования. Вариантов по-прежнему два: либо это предсмертные видения умирающего мозга, либо какая-то пока непонятная форма посмертной действительности.

Первый вариант и сам пройдет, если это он. Да и времени уже минуло слишком много, мозг наверняка давно мертв, особенно учитывая выстрелы в голову. Впрочем, как раз фактор времени здесь может не иметь совершенно никакого значения. Вернее, он может иметь значение лишь субъективное. Скажем, в том мире, в котором он еще недавно жил, деятельность мозга после остановки сердца объективно может продолжаться, предположим, пять минут. Чисто гипотетически, приблизительно, точно он не помнил, хотя где-то читал. А для него здесь субъективно может пройти вообще никак и ничем не ограниченное количество времени – часы или даже тысячелетия. Причем субъективность конкретно для него в отсутствие сторонних наблюдателей превращается в объективность или, вернее, ничем от нее не отличается. И вообще, кто сказал, что недавняя его жизнь там – это не видение чьего-то умирающего мозга? Поскольку сие неопределимо, по крайней мере пока, то о чем тут думать?

Вариант второй – все объективно: его тело умерло, но его душа продолжает существование в некой форме жизни. Здесь вопрос уже интереснее: а он сам-то кто? Вот он рассуждает: «мое тело», «моя душа», тем самым как бы подразумевая, что отличается от того и от другого и ни тем ни другим не является. Впрочем, это может быть лишь делом привычки. Или как вариант: ни тем ни другим не является по отдельности, только когда тело и душа вместе, тогда Артем – это настоящий Артем.

Он был знаком с некоторыми вариантами религиозных объяснений, правда, больше от критиков этих воззрений. Это тоже надо учитывать. Скажем, с точки зрения индуизма он сейчас и есть настоящий он, а тело, которое он недавно носил, было лишь его временной одеждой. Одежду испортили, пришлось выкинуть, но он остался. То есть он – это душа, вернее – атман или атма, он точно не помнил, как правильно называется. Помнил только, что означает это что-то типа «живое существо» или «истинное я». В этом случае что дальше? А вот здесь, как показало предыдущее собеседование с товарищем начальницей Мариной Сергеевной, будет то, что решит еще более высокое начальство. Типа они решат, куда его теперь послать. В любом случае, если исходить из представлений индуизма, атман принципиально неуничтожим никаким способом, он вечен. Что уже неплохо само по себе. Хотя, на самом деле, это еще неизвестно. Может, наоборот, плохо.

Как хорошо все же было в атеизме: пока ты жив, смерти нет – когда наступила смерть, нет тебя. Артем бы просто исчез, и некому было бы сейчас голову ломать над разными загадками. Оказалось – не тут-то было.

Бродя по отстойнику кругами и посматривая по сторонам, он решил подумать о чем-нибудь другом. Начальница говорила, что у него два серьезных греха – неверие в Бога и убийство. Причем неверие в Бога она дважды поставила на первое место среди грехов. Артем припомнил, что, кажется, в христианстве за неверие полагается ад. Впрочем, за убийство вроде бы тоже. Если, конечно, кто-то там (Бог?) не посчитает, что грех убийства он искупил собственной смертью. Ведь его убили, так? Так. Значит ли это, что он в расчете за тот свой грех? Возможно, нет, поскольку он убил четверых, а самого его убили лишь один раз. А может, количество и не важно. Ладно, за отсутствием информации оставим этот вопрос. Тем более что все равно решать не ему, а неизвестному начальству.

Что полагается за неверие в Бога, смерть? Но насколько вообще он в этом своем неверии виноват? Ему с детства внушали, что Бог – это выдумка попов, чтобы держать в повиновении непросвещенный и темный народ. Почему бы ему в это не верить, если все об этом вокруг говорили? Люди уважаемые – учителя, руководство страны, даже его родители – все люди, с его точки зрения, совсем не темные! Так что если это и грех, то разве можно ему этот грех вменить? Ему же никто не рассказывал, что Бог есть на самом деле. Да если бы и рассказал, почему он должен был поверить без доказательств? Он пока и после смерти никакого Бога, между прочим, не видел! С другой стороны, если вспомнить правило о том, что незнание закона не освобождает от ответственности за его нарушение, то…

В общем, ясно, что ничего не ясно. Может, спросить у кого? Артем оглянулся вокруг и вновь поразился тому, настолько все вокруг были одинаковыми. Словно сошедшие с конвейера точные копии друг друга. А ведь это странно. Наверняка все умерли в разном возрасте, значит, должны быть младенцы, дети, старики и т.д., но никакого отличия в размере или внешности окружающих душ Артем не заметил.

Он решился и подошел к лежащей прямо на полу душе, которая в этот момент разглядывала его, правда, без всякого, как показалось Артему, интереса.

– Здравствуйте, – вежливо произнес Артем.

– Новенький? – проигнорировав приветствие, в свою очередь спросил лежащий. Или правильно – лежащая, если душа? Или без разницы в отсутствие гендера?

– Ага, – кивнул Артем, – только что прибыл. А вы давно здесь? И как к вам обращаться? Меня Артем зовут.

– Артем? Понятно, мужиком был, значит. Я тоже был мужиком. Зови Владимиром или Володей. Только не Вовой, ладно? Не люблю. Понял, да?

– Очень приятно.

– Да ничего здесь приятного нет, – тут же несколько раздраженно отреагировал Владимир. – А давно я здесь или нет, я не знаю. В отсутствие времени это определить невозможно в принципе. Понял, да? Ты вот когда помер?

– Э-э-э, сегодня.

– Да нет никакого «сегодня», запомни, дурилка. Вернее, можно сказать, здесь всегда «сегодня». Я вот, может, тоже считаю, что сегодня откинулся. Сегодня, 7 ноября 1980 года. Прикинь, отмечали праздник Октябрьской революции, ну и перебрал я маленько, а что такого, обычное дело по праздникам! Только, значит, вышел я на улицу перекурить, как тут же повело меня, поскользнулся и хряпнулся виском о скамейку, как раз о чугунный ее край. Главное, обидно, что скамейку эту я сам притащил с мужиками, раньше она там не стояла. Понял, да? А что ты хочешь? Судьба! В общем, сразу и откинул копыта. Тут, гляжу, дверь прямо в воздухе открывается и мужик меня зовет. Ну я, еще не понимая ничего, встал и пошел узнать, что за диво такое. Уже в дверях оглянулся, а я там мертвый возле скамейки валяюсь. Понял, да? Потом коридор, собеседование у дознавателя и сюда. Впрочем, это здесь у всех так.

– А кто этот мужик в двери, кстати? – заинтересовался Артем. – Он меня как позвал, так потом сразу исчез куда-то.

– А! – отмахнулся Владимир. – Не обращай внимания, это призрак встречи, одна видимость и не более. Так когда ты помер?

– 12 мая 1982 года, – ответил Артем. И зачем-то добавил, хотя сначала хотел промолчать: – Был расстрелян по приговору суда в Крестах, в Ленинграде.

Володя с интересом посмотрел на него, но расспрашивать не стал.

– Вот и ответ на твой вопрос, давно ли я здесь, – вместо этого резюмировал он. – Получается, что с точки зрения того мира я здесь полтора года.

– В смысле, с точки зрения того мира? – не понял Артем.

– Это трудно объяснить, лично я не сумею, но потом сам поймешь. Здесь ведь нет времени и нет всех ощущений времени. Есть одно сплошное и бесконечное сейчас. Но я же говорю, не объяснишь, – добавил он, взглянув в непонимающие глаза Артема. – Ничего, сам разберешься постепенно. Или не разберешься, а просто привыкнешь. Понял, да?

– А ты чего на полу лежишь? – зачем-то спросил Артем у мужика.

Володя весело захохотал и смеялся… Артем сначала хотел подумать – долго, но потом вдруг понял, что он не знает, что такое долго. В смысле, то есть теоретически знает, помнит еще, но уже с трудом понимает.

Между тем Володя отсмеялся и сказал нечто такое, от чего у Артема вытянулось бы лицо, будь он в теле.

– Это ты, дурилка, на полу цементном стоишь. Да и то лишь по одной-единственной причине: ты сам воображаешь, будто это так. А я, между прочим, на травке лежу, возле речки, восходом солнца любуюсь. Тихо здесь, хорошо, ни единой души вокруг. Только ты вот приперся зачем-то.

– Это как?

– Да кто ж его знает? Только твое окружение здесь зависит от тебя. Как представишь себе, так и будет. Понял, да?

Артем раскрыл рот, но забыл, что хотел спросить. Так и стоял с открытым ртом.

– Ты рот-то закрой, – глянул на него Володя недовольно, – все равно это все ненастоящее, обман один – фикция. Сначала кажется, что настоящее, а потом присмотришься и понимаешь – не-а, иллюзия. Но удобная штука, спору нет. Так что здесь кто где. Многие в своих мирах. Правда, они очень маленькие. Скажем, речка от меня в паре метров, но мне до нее не дойти. Пробовал – бесполезно. Делаю шаг и выхожу в отстойник. Понял, да?

– Не, не понял, но интересно, – протянул Артем, обдумывая сказанное. – А дальше что?

– Кто бы мне об этом сказал! – хмыкнул Володя. – Болтают разное, только вот никто ничего не знает – сплошные фантазии. Вижу только, что некоторые исчезают куда-то иногда. Некоторые потом опять появляются, другие – нет. Понял, да, дурилка?

– Сам ты дурилка, – не выдержал Артем. – Понял, да?

– Да ты чего? – удивился Володя. – Обиделся, что ли? Это ж просто присказка у меня такая. Не к тебе конкретно? Понял, да?

– Ладно, замяли, – Артем уже пожалел, что передразнил нового знакомого. И тут же спросил про другое, переводя тему:

– Слушай, Володя, а ты что, различаешь, кто здесь кто? Все одинаковые, как однояйцевые близнецы.

Тот лишь пожал плечами – мол, не могу объяснить. Потом все же снизошел:

– Сначала не различал, а потом как-то присмотрелся под другим углом, что ли. И становится видна аура. Так вот, Артем, я тебе скажу, как я вижу: ни у кого здесь нет ни одной одинаковой ауры. Объяснить не могу, – тут же добавил он, – вижу и все. Понял, да? Причем разные они не только цветом, но и формой и еще как бы вибрацией, что ли, или пульсацией. И еще чем-то, чему у меня названия нет.

Артем попытался присмотреться, но никаких аур ни у кого, в том числе у самого Володи, не увидел. Спросил:

– А у меня какая?

Володя глянул на него как-то искоса, вытянул шею, покачал головой, открыл рот и… опять его закрыл.

– Ты чего? – не понял Артем.

Тот еще раз внимательно оглядел Артема и сказал:

– Нет у тебя ауры. Вообще никакой. Понял, да? Первый раз такое здесь вижу, между прочим.

Потом еще подумал и рассудительно добавил:

– Ну или, как вариант, аура у тебя есть, но мне не видна. Такое тоже случается, – и помолчав, неуверенно добавил: – Наверное.

Артем прикинул так и этак, но решил, что пока этой фигней он себе голову забивать не будет. Нет смысла при отсутствии любой информации по аурам. Неизвестно вот, хорошо это или плохо, что у него нет (или она Володе не видна) ауры. Он не знает. И Володя, похоже, не знает. Вывод? Нечего и думать об этом.

– Слушай, Володя, я чего хотел у тебя спросить-то, – Артем вдруг вспомнил, зачем он вообще подошел, – а кто сюда попадает? Ну рай, понятно, ад там… А здесь ведь все неверующие, так? Но и на ад вроде не похоже, как его обычно описывали.

Володя лишь утвердительно кивнул, а потом ответил:

– Могу сказать, как я это для себя понимаю. Понял, да? Думаю, сюда попадают неверующие в Бога грешники, которые неким образом искупили свой грех собственной смертью – несправедливо убитые, к примеру, или обманом склоненные к самоубийству. Или, скажем, тяжкими скорбями и мучительными страданиями. А также, похоже, те, у кого не было возможности уверовать в Бога, – как сказал тут один, по причинам, от них напрямую не зависящим, – и, что тоже важно, не имел за собой сознательных тяжких грехов.

Он помолчал и продолжил:

–Вот, например, ты. Ты ведь из СССР, верно?

Артем кивнул.

– Воспитывался в безбожии, да? Все вокруг уверяли, что Бог – это сказка для малограмотных старушек и так далее, так?

Артем вновь кивнул, соглашаясь.

–Убил наверняка случайно или защищаясь и не собираясь никого убивать, верно?

– Верно, – вырвалось у Артема.

– Плюс ко всему наверняка, – добавил Володя, – приговор к расстрелу был признан здесь несправедливым.

– Да, дознавательница так сказала.

– Ну вот тебе и ответ на твой вопрос. Понял, да?

Артем задумался, хотел еще уточнить, но тут его что-то такое подхватило, типа вихря, закружило, и он вновь оказался в кабинете начальницы Марины Сергеевны.

***

Та, как и в предыдущий раз, что-то печатала на машинке «Эрика», поглядывая в лежащий рядом документ. Ему лишь кивнула и указала на табурет, мол, посиди пока. Делать нечего, Артем уселся и стал молча ждать.

Наконец Марина Сергеевна громко поставила точку, вздохнула и подняла на него глаза. Артем увидел, какие они уставшие, и ему стало жалко эту тетку, сидящую здесь постоянно и, возможно, света белого не видящую из-за кучи работы или просто из-за того, что выйти ей из этого кабинета нельзя. Не понятно, откуда возникла такая мысль, но кто знает их местные правила?

– В общем, так, – сказала начальница, – Высший суд принял в отношении тебя следующее определение.

И она зачитала с той самой бумажки, с которой печатала, сокращая по ходу чтения:

– Признать виновным в грехах безбожия, убийства четырех человек и любодеяния.

Она вновь подняла глаза на Артема и пристально уставилась на него. Тот почувствовал себя букашкой, на которую сейчас безжалостно наступят каблуком казенного сапога и раздавят, даже не заметив.

После затянувшейся паузы Марина Сергеевна продолжила:

– Однако, учитывая безбожное воспитание и специально направленное безбожное обучение с самого детства, Высший суд считает возможным не учитывать этот факт при вынесении приговора и принимать во внимание исключительно побуждения совести подсудимого.

– Это как? – вырвалось у Артема.

– Как, как…– начальница недовольно поморщилась. – Совесть у тебя была, когда живой был?

Артем серьезно задумался и решительно ответил:

– Была.

– Ну вот, значит, соответственно тому, как ты поступал: учитывая соображения своей совести или игнорируя их.

– Ага, понял, – кивнул Артем и тут же спросил опять: – А если бы был верующим?

– Верующих не судят, – внушительно ответила Марина Сергеевна, – там все зависит от степени блаженства, но неплохо по-любому. В общем, – оборвала она саму себя, – тебя это все равно не касается. По крайней мере, пока.

Однако у Артема отчего-то сложилось твердое убеждение, что она и сама ничего толком об этом не знает. Но высказывать свои соображения он, конечно, не стал.

– Далее, – продолжила зачитывать начальница, – с учетом того, что грех убийства был совершен неумышленно, в состоянии сильного душевного волнения и обороняясь, а также учитывая душевные страдания и муки совести, перенесенные подсудимым во время следствия и впоследствии в ожидании приведения приговора в исполнение, несправедливый приговор подчиненного начальству судьи и отказ вышестоящих судебных органов рассмотреть его дело в соответствии с законом, расстрел Дмитриева Артема Игоревича признать умышленным убийством. Грех за это убийство зачислить тем, кто так или иначе к этому делу причастен. Самого Дмитриева признать невинноубиенным, и грех убийства с его стороны, учитывая все вышеперечисленное, считать искупленным кровью.

И здесь Марина Сергеевна сделала такое, чего Артем от нее совершенно не ожидал. Она вдруг посмотрела на него, улыбнулась и весело подмигнула, отчего сразу помолодела лет на десять. Но не успел он как следует осознать ее поступок, как она вновь нахмурилась и, опустив голову, продолжила чтение приговора:

– Грех любодеяния засчитать как сознательный грех со смягчающими вину обстоятельствами. Обстоятельства заключаются в том, что подсудимый не являлся инициатором греха и вел себя пассивно во время его совершения, ведомый неконтролируемым гормональным всплеском в условиях навязанной инициатором греха ситуации.

Здесь Марина Сергеевна поморщилась и пробурчала про себя что-то вроде: «Ага, вечно у них баба во всем виновата». Но слова были настолько тихими и неразборчивыми, что Артем не мог поручиться, что правильно понял смысл услышанного. Однако ему стало стыдно и жалко Злату, поэтому он почти выкрикнул:

– Она не виновата, честное слово! Она просто пожалела меня! Не надо этот грех на нее вешать, это несправедливо!

– Что?! – вдруг совершенно неожиданно буквально взревела начальница. – Невиноватая она, значит? Это, значит, Вася Пупкин вместо нее соблазнил девственника? Под дулом пистолета ее, значит, заставили голой задницей вертеть, да? Что примолк? Отвечай быстро!

И она стукнула кулаком по столу с такой силой, что Артем непроизвольно съежился на своей табуретке, но все же с упрямством и даже неким вызовом тоже почти прокричал в ответ:

– Да, не виновата! Она мне доброе дело сделала!

Начальница округлила глаза и покраснела от напряжения, как свекла:

– Доброе дело, – чуть не прорычала она, – это накормить голодного, одеть раздетого, приютить странника, спасти погибающего, напоить жаждущего. А трахнуть девственника, воспользовавшись удобным случаем, это грех. И грех этот на ней! А ты, защитничек, лучше бы помолчал, а то гормональный всплеск у него, понимаешь ли, неконтролируемый случился! Ни при чем он здесь, бедняжка, видишь ли, чуть ли не жертва изнасилования – девственник хренов! – совершенно нелогично закончила Марина Сергеевна и после этих слов умолкла, осознав, видимо, что в расстройстве чувств ляпнула что-то не то.

– В общем, так, – уже почти спокойно продолжила она после того, как успокоилась, дважды попытавшись что-то найти в своей сумке и бросив ее на стол, очевидно, не найдя искомого, – грех на вас обоих, но на ней без смягчающих обстоятельств, а на тебе – со смягчающими. И нечего тут благородство свое показывать, Верховный суд судит праведно и никогда не ошибается!

Последнее предложение она произнесла почти как символ веры, преданно глядя куда-то вверх, в сферический потолок.

– За грех любодеяния со смягчающими обстоятельствами Дмитриев Артем Игоревич приговорен к исправительным работам либо в случае такого его выбора – к перерождению без сохранения воспоминаний. Приговор окончательный и пересмотру не подлежит.

В кабинете повисла тишина.