Из книги «Златолира»
1914 г.
Эгополонез
Живи, Живое! Под солнца бубны
Смелее, люди, в свой полонез!
Как плодоносны, как златотрубны
Снопы ржаные моих поэз!
В них водопадят Любовь и Нега,
И Наслажденье, и Красота!
Все жертвы мира во имя Эго![36]
Живи, Живое! – поют уста.
Во всей вселенной нас только двое,
И эти двое – всегда одно:
Я и Желанье! Живи, Живое!
Тебе бессмертье предрешено!
1912
Эхо
Ради шутки, ради смеха
Я хотел бы жить всегда!
Но ответило мне эхо:
«Да!»
Повтори… еще… сначала…
Кто бессмертен, как мечты?
Снова эхо отвечало:
«Ты!»
1909
Песенка-весенка
Итак вы снова в Дылицы?
Ну, что же, в добрый час.
Счастливица! счастливица!
Я радуюсь за Вас!
Запасшись всякой всячиной,
Садитесь вы в купэ,
Забыв уже за Гатчиной
О шуме и толпе.
И сердце вновь олетено,
Кипит, как Редерер…
И вот – Елизаветино![37]
И вот – дебаркадер![38]
Вдали столичной пошлости
Сияя так светло,
На рослой серой лошади
Вы едете в село.
Уже кивает мельница
Вам ласковый привет,
Вы снова – карусельница,
Ребенок и поэт.
У дачи бродит курочка
И рядом с ней петух…
Ликует шумно Шурочка
Среди веселых рюх…
Поймать стараясь зяблика,
Шалун бежит к лесам.
Я узнаю в нем Дьяблика,
Который – зяблик сам…
Вам сердце окудесила
Проказница-Весна.
Бежите в поле весело –
Одна! одна! одна!
Впивая радость рьяную,
Бросаетесь в траву,
Снегурочкой-Тианою
Мечтая наяву.
Как сладко этой девочке
Шепнуть: «Тоске капут», –
А в парке пляшут белочки,
И ландыши цветут.
Пускай же сердце выльется
В бокал любви полней!
О Дылица! О Дылица! –
Страна Мечты моей.
1912
Поэза без названия
Князь взял тебя из дворницкой. В шелка
Одел дитя, удобное для «жмурок»…
Он для тебя не вышел из полка,
А поиграл и бросил, как окурок.
Он роскошью тебя очаровал
И одурманил слабый ум ликером.
И возвратилась ты в родной подвал,
Не осудив любовника укором.
Пришел поэт. Он стал тебе внимать
И взял к себе в убогую мансарду,
Но у него была старуха-мать,
Язвившая за прежнюю кокарду.
И ты ушла вторично в свой вертеп,
А нищий скальд[39] «сошел с тоски в могилу».
Ты не могла трудом добыть свой хлеб,
Но жить в подвале стало не под силу.
И ты пошла на улицу, склонясь
Пред «роком злым», с раскрытым
прейскурантом.
И у тебя в мечте остался – князь
С душой того, кто грел тебя талантом.
1911
С крестом сирени
Цветы лилово-голубые,
Всего в четыре лепестка,
В чьих крестиках мои былые
Любовь, отвага и тоска!
Ах, так же вы благоухали
Тогда, давно, в далеком, там,
Зовя в непознанные дали
По опадающим цветам!
И, слушая благоуханья,
Вдыхая цветовую речь,
Я шел на брань завоеванья
С сиренью, заменившей меч…
А вы цвели и увядали…
По опадающим по вам
Я шел в лазоревые дали –
В цветы, в цветах и по цветам!
Со мною были молодые
Мечты и смелая тоска,
И вы, лилово-голубые
Кресты в четыре лепестка!
1913
Акварель
Бежит, дрожит на жгучем побережье
Волна, полна пленительных былин.
Везде песок, на нем следы медвежьи.
Центральный месяц – снова властелин.
И ни души. Весь мир – от солнца! – вымер. Но все поет – и море, и песок.
Оно печет, небесный князь Владимир[40],
И облако седи́т его висок.
С зайчатами зажмурилась зайчиха,
И к чайке чиж спешит песочком вскачь.
В душе трезвон. На побережье тихо.
И слабый бодр, и истомлен силач.
1909
Народная
Солнце Землю целовало –
Сладко жмурилась Земля.
Солнце Землю баловало,
Сыпля злато на поля.
Солнце ласково играло
В простодушной похвальбе.
И Земля его избрала
В полюбовники себе.
И доколе будет длиться
Их немудрая любовь,
Будет мир в цветы рядиться,
В зелень вешнюю лугов!
1911
Спустя пять лет
Тебе, Евгения[41], мне счастье давшая,
Несу горячее свое раскаянье…
Прими, любившая, прими, страдавшая,
Пойми тоску мою, пойми отчаянье.
Вся жизнь изломана, вся жизнь истерзана.
В ошибке юности – проклятье вечное…
Мечта иссушена, крыло подрезано,
Я не сберег тебя, – и жизнь – увечная…
Прости скорбящего, прости зовущего,
Быть может – слабого, быть может – гения…
Не надо прошлого: в нем нет грядущего, –
В грядущем – прошлое… Прости, Евгения!
1910
Из книги
«Ананасы в шампанском»
1915 г.
Увертюра
Ананасы в шампанском! Ананасы в шампанском!
Удивительно вкусно, искристо и остро!
Весь я в чем-то норвежском! весь я в чем-то испанском!
Вдохновляюсь порывно! и берусь за перо!
Стрекот аэропланов! беги автомобилей!
Ветропросвист экспрессов! крылолёт буэров!
Кто-то здесь зацелован! там кого-то побили!
Ананасы в шампанском – это пульс вечеров!
В группе девушек нервных, в остром обществе дамском
Я трагедию жизни претворю в грёзофарс…
Ананасы в шампанском! Ананасы в шампанском!
Из Москвы – в Нагасаки! из Нью-Йорка – на Марс!
1915
На островах
На ландо моторном[42], в ландо шикарном
Я проезжаю по Островам[43],
Пьянея встречным лицом вульгарным
Среди дам просто и «этих» дам.
Ах, в каждой «фее» искал я фею
Когда-то раньше. Теперь не то.
Но отчего же я огневею.
Когда мелькает вблизи манто?
Как безответно! как безвопросно!
Как гривуазно![44] но всюду – боль!
В аллеях сорно, в куртинах[45] росно,
И в каждом франте жив Рокамболь[46].
И что тут прелесть? и что тут мерзость?
Бесстыж и скорбен ночной пуант.
Кому бы бросить наглее дерзость?
Кому бы нежно поправить бант?
1911
Валентина
Валентина, сколько счастья! Валентина,
сколько жути!
Сколько чары! Валентина, отчего же ты
грустишь?
Это было на концерте в медицинском
институте,
Ты сидела в вестибюле за продажею афиш.
Выскочив из ландолета, девушками
окруженный,
Я стремился на эстраду, но, меня остановив,
Предложила мне программу, и, тобой
завороженный,
На мгновенье задержался, созерцая твой
извив.
Ты зашла ко мне в антракте (не зови его
пробелом)
С тайной розой, с красной грезой,
с бирюзовою грозой
Глаз восторженных и наглых. Ты была
в простом и белом,
Говорила очень быстро и казалась стрекозой.
Этот день!.. С него – начало. Телефоны
и открытки. К начинаньям поэтессы я был очень милосерд, И когда уже ты стала кандидаткой
в фаворитки,
Ты меня сопровождала ежедневно на концерт.
А потом… Купэ. Деревня. Много снега, леса. Святки.
Замороженные ночи и крещенская луна.
Домик. Нежно и уютно. Упоенье без оглядки.
Валентина безрассудна! Валентина влюблена!
Все прошло, как все проходит. И простились мы неловко:
Я «обманщик», ты сердита, т. е. просто
трафарет.
Валентина, плутоглазка! остроумная
чертовка!
Ты чаруйную поэму превратила в жалкий
бред!
1914
Поэза спичечного коробка
Что это? – спичек коробок? –
Лучинок из берез?
И ты их не заметить мог? –
Ведь это ж грандиоз!
Бери же, чиркай и грози,
Восторжен, нагл и яр!
Ползет огонь на все стези:
В твоей руке – пожар!
Огонь! огонь, природоцап,
Высовывай язык!
Ликуй, холоп! Оцарься, раб!
Ничтожный, ты велик!
1914
В гостинице
В большом и неуютном номере провинциальной гостиницы Я лежу в бессоннице холодноватыми вечерами. Жутко мне, жутко, что сердце скорбью навеки вынется Из своего гнездышка – …разбитое стекло в раме…
Из ресторана доносится то тихая, то грустная
музыка –
Какая-нибудь затасканная лунная соната, То такая помпезная, – правда, часто кургузая, – …Лилию оскорбляющее полнокровье
граната…
И слышится в этой музыке души всех женщин и девушек, Когда-либо в жизни встретившихся и возможных еще в пути. И плачется, бесслезно плачется в номерной тиши кромешной О музыке, о девушках, обо всем, что способно цвести…
1914
Никчемная
Ты меня совсем измучила, может быть,
сама не ведая;
Может быть, вполне сознательно; может быть,
перестрадав;
Вижусь я с тобой урывками: разве вместе
пообедаю
На глазах у всех и каждого, – и опять
тоска-удав.
О, безжалостница добрая! ты, штрихующая профили
Мне чужие, но знакомые, с носом мертвенно-прямым!
Целомудренную чувственность мы зломозгло объутопили
Чем-то вечно ожидаемым и литаврово-немым…
Слушай, чуждая мне ближница! обреченная далёчница!
Оскорбить меня хотящая для немыслимых услад!
Подавив негодование, мне в тебя так просто хочется,
Как орлу – в лазорь сияльную, как теченью – в водопад!
1914
Тиана
Тиана, как странно! как странно, Тиана!
Былое уплыло, былое ушло…
Я плавал морями, садился в седло,
Бродил пилигримом в опалах тумана…
Тиана, как скучно! как скучно, Тиана!
Мадлэна – как эхо… Мадлэна – как сон…
Я больше уже ни в кого не влюблен:
Влюбляются сердцем, но – как, если – рана?..
Тиана, как жутко! как жутко, Тиана!
Я пил и выплескивал тысячи душ
И девьих, и женских, – все то же; к тому ж
Кудесней всех женщин – ликер из банана!
Тиана, как дико! мне дико, Тиана,
Вложить вам билеты в лиловый конверт
И ждать на помпезный поэзоконцерт:
Ведь прежде так просто – луна и поляна.
И вдруг – вы, снегурка, нимфея, лиана,
Вернули мне снова все миги тех лет,
Когда я был робкий, безвестный поэт,
О славе мечтавший, – без славы дурмана…
Тиана, как больно! мне больно, Тиана!
1913
Эстляндская поэза
Андрею Виноградову[47]
Распахните все рамы у меня на террасе,
распахните все рамы –
Истомило предгрозье. Я совсем задыхаюсь.
Я совсем изнемог.
Надоели мне лица. Надоели мне фразы.
Надоели мне «драмы».
Уходите подальше, не тревожьте. Все двери
я запру на замок.
Я весь день и весь вечер просижу на террасе,
созерцая то море,
То особое море, нет которому равных
во Вселенной нигде.
Помню Ялту и Дальний[48], и Баку с Таганрогом.
На морях – я не спорю,
Но Балтийское море разве с теми сравнится
при Полярной звезде?..
Это море – снегурка. Это море – трилистник.
Это – вишень цветенье.
Это – призрак бесчертный. Эрик, принц светлоокий.
Это море – Лилит[49].
Ежецветно. Капризно. Несказанно-больное.
Все – порыв,
Все – мгновенье.
Все влеченье и зовы. Венценосная Сканда.
Умоляя – велит.
Оттого-то и дом мой – над отвесным обрывом
у любимого моря.
Миновало предгрозье. Я дышу полной грудью.
Отдыхаю. Живу.
О, сказанья про Ингрид! О, Норвегии берег!
О, Эстляндские зори!
Лишь в Эстляндии светлой мне дано вас
увидеть
наяву! наяву!
1914
О проекте
О подписке