Цитаты из книги «Русский канон. Книги XX века»

Фет наиболее последовательно из русских писателей XIX века делает хронотоп усадьбы центром мироздания.

«Иван Алексеевич стал объяснять мне, что его всегда влекло изображение женщины, доведенной до предела своей “утробной сущности”, — записывает Г. Кузнецова. — Только мы называем это утробностью, а я там назвал это легким дыханьем. Такая наивность и легкость во всем, и в дерзости, и в смерти и есть “легкое дыханье”, недуманье»

«С тех пор как я понял, что жизнь — восхождение на Альпы, я все понял. Я понял, что все пустяки. Есть несколько вещей неизменных, органических, с которыми ничего поделать нельзя: смерть, болезнь, любовь, а остальное — пустяки»

«Это было давно, это было бесконечно давно, потому что та жизнь, которой мы все жили в то время, не вернется уже вовеки... Казалось, что нет, да никогда и не было, ни времени, ни деления его на века, на годы в этой забытой — или благословенной Богом — стране» («Косцы», 1921).

Для Генри Миллера или позднего англоязычного Набокова, пожалуй, слишком пресно. Для русской литературной традиции, скупой в изображении любовной физиологии (не считая намеренной порнографии, барковщины), напротив, очень смело, вызывающе.

Представление окончилось. Публика встала. — Пора одевать шубы и возвращаться домой.Оглянулись.Но ни шуб, ни домов не оказалось». (В. Розанов. «Апокалипсис нашего времени»)

В самом начале XX века Чехов угадывает новую формулу человеческого существования: расставание с тенями прошлого, потеря дома, гибель сада, выход на большую дорогу, где ожидает пугающее будущее и жизнь «враздробь». Покинутый дом — потерянный рай.«Жизнь-то прошла, словно и не жил».И от судеб защиты нет.«Слышится отдаленный звук, точно с неба, звук лопнувшей струны, замирающий, печальный. Наступает тишина, и только слышно, как далеко в саду топором стучат по дереву. Занавес».

Герои — практически все — бегут от настоящего, и это приговор ему. Но, с другой стороны, гибель вишневого сада, конечно в разной степени, — приговор тем людям, которые не смогли или не захотели спасти его.

Если вишневый сад — смысловой центр изображенного мира, то звук лопнувшей струны — знак, символ его конца во всей его тотальности, без успокоительного деления на грешников и праведников, правых и виноватых.

В эпилоге «Войны и мира» речь идет о сломе эпох, конце одного и начале другого исторического витка. Пьер Безухов рассуждает: «Что молодо, честно, то губят! Все видят, что это не может так идти. Все слишком натянуто и непременно лопнет…» И чуть дальше: «Когда вы стоите и ждете, что вот-вот лопнет эта натянутая струна; когда все ждут неминуемого переворота — надо как можно теснее и больше народа взяться рука с рукой, чтобы противостоять общей катастрофе». Вот она и лопнула, эта натянутая струна, хотя в финале чеховской пьесы этого еще никто, кроме автора, не расслышал. Общая катастрофа воспринимается героями как личная неудача (или удача).