Причинность

По правде говоря, то, что критерии нашей рациональности несовместимы с ангелологией, не зависит от недостатков последней.

Дело в том, что уже пару веков любой вопрос о причинах заставляет нас нервничать. Дело в том, что с XVIII века наука не осознает, насколько преувеличена та независимость от религии, которой она хвастается. Очевидно, религиозный образ мышления проделал в умах более глубокие борозды, чем можно было предположить, и ученые, двигаясь в сторону прогресса, не заметили, что они всегда следовали какой-то линии богословских идей позднего Средневековья: прежде всего, убежденности, что во Вселенной всегда существовала первопричина, от которой рождаются другие причины, каждая из которых, в свою очередь, производит свой эффект.

Для религиозных людей этой первопричиной, конечно же, был Бог. Желая найти одну или несколько нетеологических причин, ученые XIX века попали в ловушку. Нет ничего более невыгодного для ученых, чем ставить перед собой цель с приставкой «не»: то, что это «не» должно отрицать, неизбежно станет ограничивать их кругозор. Таким образом, именно в те годы, когда прямое влияние религии на культуру Запада все больше уменьшалось, религиозное представление о причинности как единственном объяснении всех явлений возродилось как главный принцип современной науки. Как раз в начале XIX века мы находим утверждения, подобные сделанному астрономом де Лапласом:

Мы должны учитывать нынешнее состояние Вселенной как следствие своего предыдущего состояния и как причину того, которое последует за ним.

«Аналитическая теория вероятностей», 1812

Обратите особое внимание на слова «Мы должны». И пятьдесят лет спустя вот другое высказывание Клода Бернара, одного из ведущих ученых того времени:

Неизменный принцип экспериментальных наук – необходимость детерминизма. Опыт показывает нам только форму явлений; но отношение следствия к определенной причине является необходимостью и не зависит от опыта: оно – математическое и абсолютное.

«Введение в изучение экспериментальной медицины», 1865

Тем временем Дарвин полностью посвятил себя изучению происхождения, что и стало торжеством причинности и привело к большим последствиям. Затем у Фрейда:

Мы опираемся на предпосылки, что существует массовая психика, в которой психические процессы развиваются так же, как и в психике одного человека. Особенно мы верим, что тысячелетиями существовало чувство вины, передаваемое из поколения в поколение, которое берет свое начало в преступлении настолько древнем, что люди более поздних поколений не могут ничего об этом знать.

«Тотем и табу», 1913

Никто и не заметил, что с этим господством причинности в современную эпоху просачивалось главное намерение богословов, из-за которого они и посвятили себя культу первопричины, то есть потребность убедиться и продемонстрировать, что прошлое сильнее настоящего и абсолютно его определяет. В религиях это вполне понятно и функционально: они действительно должны опираться на традиции, чтобы выжить. Чтобы лучше воздействовать на верующих, они должны уговорить их, что в жизни прошлое (а не будущее) имеет решающее значение: из-за первородного греха Адама человек не может своими же силами спасти самого себя.

Таким образом, на Западе мы имеем науку, которая полусознательно ограничивает свой кругозор и в которой причинность является не столько нормативным принципом, сколько фиксацией, патологией сознания, которая не может не вызывать нервозность у тех, кто на ней настаивает, и которая мешает им видеть другие перспективы мышления.

Синхронность

Для древних принцип причины и следствия не имел такого большого значения.

Например, по мнению некоторых греческих философов, причина и следствие имеют одинаковую важность. «Истинная причина всего кроется в его цели», – пишет Анаксагор в V веке до нашей эры (говорят, что и Анаксагор учился в Египте). То есть древние могли думать (в отличие от наших ученых), что цель любого действия выбирает причины, которые будут на него влиять. И эту идею легко проверить, если просто попытаться рассуждать следующим образом: обстоятельств, которые могут стать причинами чего-либо, всегда очень много; но из этого большого числа потенциальных причин только некоторые причины (и всегда больше одной) станут эффективными в определенный момент жизни человека. И какие будут эти причины, будет зависеть исключительно от направления, от цели, которую этот человек запечатлел в своих намерениях.

Так, например, один мой друг может простудиться (то есть сделает эффективной причиной сквозняки и слабость иммунной защиты) только тогда, когда он более-менее сознательно поставит перед собой цель заболеть. А если другой мой друг убедился бы, скажем, что он видел одного из традиционных христианских ангелов, блондина, в белой тунике и с крыльями, это случилось бы не потому, что Ангел и вправду спустился к нему с небес (как это было бы согласно закону причинности), а потому что в душе моего друга желание увидеть Ангела, одетого именно так, жило уже какое-то время. Оправдание этого желания стало его целью – и, следовательно, его восприятие, его поэтические способности и его потребность в духовной компании способствовали созданию всех необходимых условий для осуществления именно этого видения.

Я призываю читателей как можно чаще применять эту древнюю точку зрения к любому аспекту своей повседневной жизни; на самом деле это дает значительные преимущества: позволяет, например, превратить мрачное чувство фатальности в не менее мрачное (но легко поддающееся исправлению) желание навредить себе; или легко освободиться от груза прошлых ошибок и поражений, которые, если применять принцип «истинная причина всего в его цели», могут перестать влиять на наше настоящее и будущее.

Возвращаясь к древней ангелологии, мы увидим, что и здесь причинно-следственная связь играет гораздо более скромную роль, чем это может показаться современному человеку: на самом деле в ангелологии дата рождения не рассматривается как причина, определяющая тот или иной тип существования.

Для древних имело значение, что, если человек хочет серьезно задуматься о своей жизни, он должен прежде всего поставить себя выше себя самого, то есть он должен попытаться вернуть себя в ту многомерность, которая простирается выше последней сфиры, и оценить свою жизнь с более широкой перспективы. Поэтому уместно рассматривать и собственное рождение как одну из многих характерных черт, то есть как один из многих способов, которыми любой человек выражал себя в мире.

При таком понимании дата рождения важна не более, чем любая другая дата в жизни человека или, возможно, чем линии руки, форма ногтей или цвет радужной оболочки, – точно так же, как для определения положения предмета ни одна из кардинальных точек не будет более решающей, чем три остальные. По каждой из этих характеристик и из их суммы можно было бы воссоздать образ человека, которому они принадлежат, и увидеть, в каком направлении он двигается, цель, к которой идет его существование; и если ангелология предпочитает принимать во внимание только дату рождения, это просто потому, что она есть у каждого человека, живого или мертвого, и ее легче установить, чем все те особенности, которые я только что перечислил.

Мы могли бы сказать, стараясь быть древними: я родился в этот день, потому что у моей жизни есть определенная цель, и поэтому мои волосы и глаза имеют определенный цвет, и у меня определенный нос, и определенные черты характера, и определенный набор проблем, которые мне нужно будет преодолеть, и т. д.; все это на самом деле причины, выбранные моей целью, чтобы я мог выразить себя, понять и следовать за ней, поместив себя в точке А «моря»-мира, которую моя цель и все те последующие причины мне указывают как центр моего кругозора.

Гипотеза о рождении ангелологии

Теперь мы можем сделать и то, что вступительные очерки о любом явлении, как правило, предлагают в самом начале: реконструкцию того, как данное явление приняло свою форму. Мне пришлось поступить иначе, потому что было необходимо, во-первых, дать общее определение загадочной древней ангелологии, во-вторых, показать некоторые последствия ее развития. Теперь гораздо легче представить, почему и как египтяне-«евреи» за тысячелетия до нашей эры могли выстроить эту систему психологической энергетики.

С одной стороны, мы можем представить одного или нескольких фараонов, которым для лучшего управления своей империей нужен был эффективный инструмент для подбора наиболее подходящих лиц для административных постов. В маленьком племени хананеев или в греческом городе-государстве с десятью тысячами жителей каждый человек мог казаться уникальным, не как в многолюдной египетской империи, где уже созревало понятие статистического анализа населения: у египетских статистиков хватало материала, чтобы выработать типологические критерии для исследования характеров и потенциала людей, чем уже занимались астрологи.

С другой стороны, существовала и та чудесная египетская мудрость, старавшаяся навести тщательный порядок как в представлении о Вселенной, так и в самом процессе понимания чего-либо – как мы видели в философской динамике иероглифов, безусловно, потребовавших столетий лингвистической и психологической работы. То, что подобная мудрость пришла к созданию типологии человечества, кажется не только вполне объяснимым, но и почти неизбежным.

В итоге полученных таким образом типов оказалось триста шестьдесят, и это отвечало вкусам той эпохи: данные типологических открытий были упорядочены в тех трехстах шестидесяти группах прежде всего потому, что в то время это считалось гармоничным.

Затем «евреи», «еретики» египетской мудрости, усвоили ту типологию и стали использовать ее для своих целей, совершенно отличных от целей фараонов: не в качестве критерия для подбора чиновников, а как инструмент индивидуального анализа, поиска пути каждого человека к более или менее символической земле обетованной, более-менее личной, но в любом случае свободной, не покорной нуждам никакой империи. Именно поэтому в тот момент произошло сокращение с трехсот шестидесяти до семидесяти двух градусов: горизонт был разделен на основе не одного, а пяти градусов, так как число 5 было для евреев символом свободного человека, ставшего центром собственного мира. И именно в этом смысле, как инструмент самоанализа, а не выбора подчиненных, ангелология служила источником вдохновения для «евреев» любой эпохи.

Верить этому или нет

Еще один вопрос, касающийся основателей ангелологии, мы можем задать себе сегодня: действительно ли те древние еврейские ученые верили в существование ангелов или они использовали этот термин как метафору в своих исследованиях психической энергетики. Но и здесь древний разум оказывается намного шустрее современного. Эти мудрецы покачали бы головой, удивляясь тому, как охотно наши современники делят реальность на две части: материя с одной стороны, дух – с другой, и ограничивают первую познанием, а вторую – верой.

Для древних же материя и дух не противоречили друг другу: «как на небе, так и на земле». От одной было вполне естественно переходить к другой, точно так же, как от тени к тому, кто ее отбрасывает. Что касается понимания и веры, древние мудрецы охотно и страстно посвящали себя рассуждениям, проверке, расчетам, чтобы ясно понимать то, во что они верили.

«Верить в Ангелов? – переспросили бы древние. – Ангелы, какими вы их знаете, лишь образ, содержание которого вы игнорируете или думая о котором ограничиваете себя фантазиями. А образы, порожденные вашей фантазией, содержат только то, что вы в них вкладываете. Следовательно, верить в такого рода образы означает не понять для себя ничего нового, помимо того, что вы уже поняли.

Кроме того, созданный вами образ будет тем ярче, чем больше вы сможете изолировать его от окружающей реальности. Таким образом, ваша вера в Ангелов станет способом укрыться в оторванном от реальности месте. Мы верим в Ангелов в ином смысле. Для нас Ангелы-энергии – это только описание, гипотеза, с помощью которой мы открываем и познаем все больше и больше – как материю, так и дух нашей Вселенной, которые являются для нас единым целым».

В частности, древние очень гордились бы этим континуумом между материей и духом, между видимым и невидимым, если бы узнали, в какой степени мы, современные люди, потеряли его. В отличие от нас, любая