Тексты
Полковник и Альмах

Вечерело. Заратустров устал настолько, насколько может устать человек на переднем крае сражения – когда посвист пуль уже воспринимается как блаженная музыка. Ведь пуля, отлитая для тебя и несущая тебе смерть, совсем не свистит. Она молча ударяет под сердце или в шею.

Заратустров устал. Линии на большом ватмане никак не сходились. Ни по одной из фаз операции «Невесты» не было ясности. Копилась только тяжелая, тягучая тревога. Она никуда не уходила, не выдавливалась в документы и сводки. За стеной шуршал Оперативный зал, с дежурным – Горским.

А Элина Альмах собиралась домой.

Была полночь.

Полночь – скоро уйдут последние поезда метрополитена. Город зачах, только немного в центре пылает рекламами, как пожарищами; только на основных магистралях пялятся в тебя рекламные щиты, освещенные лампочками на кронштейнах.

Полковник перекинул через локоть свой пыльник, серый пиджак и вышел в коридор Спецуправления:

– Элина Глебовна… Идете?

Она вышла из комнаты отдыха, стуча каблуками, заменившими ей тапочки. На ней темно-красное бархатное платье с короткими рукавами. В руках – сумочка и пакет. Полковник галантно протянул руку.

– Позвольте…

– Да ладно вам, Александр Григорьевич, там только курочка.

– Все равно. Я вас подброшу?

– В деревню Каинку? – женщина усмехнулась. – Дочка у бабушки. Я сейчас туда. Возьму такси с автовокзала.

– Ну, так хоть до автовокзала, – упрямо проговорил Заратустров.

Они миновали шахту лифта, поднялись наверх. Железная дверца впустила их в банную, пряную после дождя теплоту августовской ночи. В свете уличных фонарей холеное лицо Элины Альмах сразу поблекло, потеряло гламур… и стало лицом обыкновенной женщины «ближе к сорока», с морщинками в углах еще красивых губ, с небольшими складками на подбородке, с выбившимися из прически прядями на виске. Полковник распахнул дверцу своего «Москвича»:

– Прошу!

Она уселась рядом. Заратустров завел машину, помедлил секунд пятнадцать и тронул с места. Улица Серебряниковская с мерцающими посредине рельсами трамвайных путей покорно текла под колеса. Это одна из старейший улиц, до революции называвшаяся Васильевским спуском. Жители ее сначала слезно молили городскую управу построить мост через речку Каменку, а потом собирали деньги на трамвай – и то, и другое появилось на улице только при советской власти, в тридцатые. И вот теперь она светлыми окнами «сталинских» домов ласково наблюдала за автомобилем Заратустрова.

И смеялась.

Потому что, проехав метров двадцать пять, машина полковника зачихала, начала брюзжать и… остановилась. Заратустров кинул взгляд на приборную доску.

– Черт! Бензинчик-то у меня… совсем кончился!

Автомобиль, тихонько сопя радиатором, виновато остановился у тротуара. Заратустров жалко посмотрел на женщину.

– О, я вас умоляю, Александр Григорьевич! – засмеялась та. – Я вам говорю – такси возьму! До автовокзала пешком пройдем… А вы как?

– Доберемся! – хмуро проговорил Заратустров, открывая дверцу.

Они пошли вниз по улице. Автомобиль полковник бросил, даже не ставя на сигнализацию, у тротуара. Заратустров придерживал локоть Альмах. Здания плыли на них болотными жабами. Фонари тускло мерцали в нишах.

– Элина Глебовна, – проговорил Заратустров, разыскивая по карманам «дежурные» сигариллы, – а чего это вам… пардон, вот они! Так вот, чего бы вам не того, а? Вы сколько у нас служите?

– Пять лет.

– Вот! Год за три. Выслуга – чистая пятнашка. На пенсию выйдете подполковником, а? Будете внучат растить…

– Нет пока еще внучат, Александр Григорьевич, – вздохнула Альмах, плывя по тротуару лебедушкой. – Только сын и дочка. Дочке еще рано. А сын… Ему ничего не нужно. Пока.

– Вот как? Он у вас где?

– В Академии ФСБ, где ж еще. Говорит: «Сначала молодость отгуляю, мама, потом только на дембель. К женитьбе». Диплом хочет писать по Вольфу Мессингу… Герой он у меня, только зубы лечить боится! Уговорить не могу. Так что вот такие дела, Александр Григорьевич… Курочку вот дочке везу. У них в Каинке всю птицу истребили. Птичий грипп, говорят…

– Да. Чего только не придумают, – буркнул полковник. – Так у вас сын… Сколько ему?

– Двадцать один.

– Ага. Ну, да.

– Что «да», Александр Григорьевич?

– Ну, я к тому, что на выслуге-то лет, значит…

Женщина рассмеялась роскошно – тем самым контральто, которым она баловала радиослушателей на еженедельном канале.

– К чему-то вы клоните, Александр Григорьевич… Я вас не устраиваю? Мои тапочки вам не нравятся?

– Да Бог с вами! Тапочки – это здорово. И ноги у вас красивые. Дело-то не в этом.

– А в чем?

Он молчал, раскуривая сигариллу.

– Вы его не ругайте. Мужчине позволительно бояться двух болей: во рту и… и между ног.

– Любопытно. Это отчего же?

– Атавизм. Наследие первобытнообщинного детства всего человечества… Тогда, если молодой половозрелый член племени, охотник, терял зубы или не мог ими есть, то все, кранты. Разжевывали пищу только старикам, и то не из уважения к старости, а только для того, чтобы сохранить в полном объеме важную для племени информацию, опыт. Если молодой мужчина терял способность пережевывать пищу или воспроизводить потомство, он был обречен. И в том, и в другом случае его ждала смерть. В первом – медленная, от истощения, потому что в лучшем случае он вынужден был довольствоваться обсасыванием оставшихся костей; во втором – более быстрая, ибо такими на охоте жертвовали в первую очередь.

– М-да. Жестокое время… Но я понимаю. Неужели все действительно идет оттуда?

– А откуда еще? Элина Глебовна, помните, я вам рассказывал про эксперимент? «Подводная лодка» называется.

– Ну да. Что-то помню.

– Эти опыты проводились у нас…

Полковник шел медленно, прогулочным шагом, заложив за спину руки; пыльник он оставил в машине, лишь набросил на плечи пиджак.

– …но не на очень серьезном уровне. Так, детский сад. Их описал в своих книгах Козлов – эту-то литературу вы читали. Ну, а в США, в Миннесоте, на родине всемирно известного теста MMPI, эксперимент проводился непрерывно с тысяча девятьсот семьдесят восьмого по тысяча девятьсот девяносто третий год. Пятнадцать лет. Вам не холодно, Элина Глебовна?

– Да вы что? Теплынь какая! Как в бане натопленной.

– Так вот, людей, человек двадцать-двадцать пять, строили у стенки. Построенные объявлялись командой подводной лодки, терпящей бедствие. Количество торпедных аппаратов, рассчитанных на один выстрел, – ровно половина от количества людей… А потом звучал сигнал. И каждый мог вытолкнуть того, кого, по его мнению, надо спасти… через торпедный аппарат. Только одного.

– О! Я слышала, – улыбнулась Альмах. – Говорят, сурово, но действенно.

– Еще бы. Почти весь состав нашего территориального отделения так набран. Так вот, логично было бы предположить, что нормальные, обремененные моральными нормами, одним словом, во всех смыслах достойные гомо сапиенсы вытолкнут вперед тех, кого принято спасать. То есть почти детей – а группы бывали смешанные! – стариков, слабых, инвалидов и так далее.

– И что, так и было? – с любопытством спросила Альмах, меряя узконосыми туфлями асфальт.

– Было, – полковник криво усмехнулся. – Только не так. Как показали пятнадцатилетние эксперименты, вперед выталкивали самых молодых – но не детей – самых здоровых, самых жизнеспособных, без учета их интеллектуальных способностей. Причем чаще всего – мужчин…

– О, интересно. А женщин?

– Американцы анонимно вводили в группы женщин, не способных к деторождению. То есть, кроме организаторов, никто об этом не знал… И каждый раз такие женщины оставались в группе! Хотя других, таких же молодых, сексапильных, но могущих родить, выталкивали. То есть – спасали. Если, конечно, в группе недостаточно было молодых, здоровых мужчин.

– Кобелей, одним словом… – печально усмехнулась женщина.

– Совершенно верно, кобелей или жеребцов, – не обиделся Заратустров. – И оказалось, что все эти моралитэ, вбитые в башку цивилизацией, вся эта политкорректность и сострадание на самом деле не работают в экстренной ситуации. Работает жесткий природный закон родом из тех же первобытнообщинных времен: спасать надо тех, кто сможет продолжить род! То есть молодых, здоровых, физически наиболее сильных, выносливых, способных к деторождению. Понимаете?

– Ну да, – она поежилась. – То есть никакого милосердия?

– Милосердие, сострадание, любовь к ближнему – это, к сожалению, игрушки, навязанные человеку иудеохристианской цивилизацией. За две тысячи лет ей удалось извратить основной закон сохранения человеческого рода, который и диктует нам, кого спасать, кого защищать… Вы же знаете этот анекдот, что когда-нибудь президентом США станет фригидная, одноногая, лысая негритянка с лесбийской ориентацией. То есть со всем набором социально защищаемых качеств… А между тем природа-то говорит по-другому.

Заратустров попыхивал сигариллой. Дома молча двигались мимо – в полночь эта улица была, как высохшее русло реки. Только рельсы сверкали в фонарном свете изгибающимися, змеиными спинками.

– Элина Глебовна, – коварным голосом спросил он, – позвольте вам провокационный вопрос задать? Не обидитесь?

– Всенепременно, Александр Григорьич, задавайте, конечно!

– А вот вы, оказавшись со своими двумя детьми в ситуации «кризисной подводной лодки», вы кого вытолкнете?

Альмах резко, гортанно рассмеялась, потом неожиданно проговорила:

– А давайте… пойдем по путям! Там плитка ровная. Ну-ка, погодите…

Она оперлась на плечо полковника и вдруг ловко разулась. Женщина со смехом перебежала на середину улицы, где трамвайные пути были забраны в безупречную выпуклую скорлупу новой плитки, имитирующей старую брусчатку. Полковник последовал за ней. Элина пошла между путями, ступая по этой нагретой за день гладкой плитке размеренно, с наслаждением. Свет фонарей здесь слабел, и ее белые незагоревшие ступни мерцали светлячками.

Наконец она заговорила; начала чуть дрогнувшим голосом:

– Да… вы правильно этот вопрос задали. Я бы сама не решилась. Кого бы я вытолкнула? Саньку, конечно… конечно, Саньку. Он более крепкий, приспособленный к жизни. Он, как вы говорите, сможет продолжить род. А Олечка… она со мной. Четыре годика. Куда ей без меня? Погибнет, все равно… Ой, какая плитка теплая. Жаль, вы этого не можете почувствовать. Это как по нашей Базе – в тапочках.

Заратустров рассмеялся. Бережно взял женщину под локоть.

– Элина Глебовна, я-то вами страсть как доволен. Вы у меня – лучший начальник штаба за всю мою службу! Когда вы там, на Базе, я могу спать спокойно… Но, понимаете, я, скажем так… я чувствую, что близко – война.

Они шли через замерший перекресток, мимо светофора, ошалело горящего желтым в ночь, мимо витрин фирменного магазина швейной фабрики, где таращились на них из-за стекла пустоглазые манекены.

Альмах и не думала смеяться. Она только склонила голову с золотыми своими волосами.

– Это так серьезно, Александр Григорьевич?

– Понимаете, во всех этих перипетиях последних дней… Это началось с инцидента в Ельцовке и продолжается до сих пор. Взять хотя бы вот этот якобы мумифицированный труп в шахте на территории завода. Так вот, я начинаю думать, что во всех этих делах нам противостоит не простой противник.

– Вы имеете в виду ассасинов?

– Ну, ассасины – ассасинами, конечно. Робер Вуаве, который проскользнул мимо нас в восточную Европу, он тоже не лаптем щи хлебает. Магистр ложи… Понимаете, за всем этим кто-то стоит. Совершенно всесильный, беспощадный… – Заратустров помолчал, потом убежденно добавил: – Нечто первородное. Зло. Просто запредельный противник. Наше счастье, что он играет не в полную силу, что он просто ПОМОГАЕТ ассасинам.

Бывший Васильевский спуск тек под ноги брусчаткой, сползая к бывшей реке Каменке. Когда-то на этой улице скрипели ломовые телеги, готовящиеся выйти на Сибирский тракт. Альмах рассматривала звездное небо, плывшее у них над головами. А полковник продолжал:

– Вы ведь знаете о том, что первые люди, возможно, были андрогинами? Чудесные существа, объединяющие мужское и женское начала. Речь не идет о банальных половых особенностях… Это страшное сочетание мужского логического, холодного ума, беспощадного стремления к доминированию во всем с женской чудовищной интуитивностью, особой чувствительностью и дьявольской хитростью. Возможно, именно они и описаны в греческих мифах как боги. У меня такое ощущение, что мы играем против андрогина. То есть – сверхчеловека. И на какие жертвы он может пойти – неизвестно. Поэтому я и боюсь за вас, Элина Глебовна. За себя, конечно, тоже, но главное – за вас, за Игоря Борисыча… За всех.

Серебряниковская поворачивала. С правой стороны тускло блестели огоньками сигнализации мелкие лавки-магазинчики. Темнел провал моста. Над ним, звеня и чертя в ночи полосу освещенных окон, пролетела электричка. Плитка кончилась; но Альмах не стала обуваться, а прошла с полковником холодную темноту моста и вышла на автовокзальный пятачок, где во тьме дремало несколько «Икарусов» да масляно светились таксишные гребешки, пожала полковнику руку.

– Александр Григорьевич, вы зря это… никуда я не уйду. Вы же знаете, я у вас научилась быть фаталисткой. Делай, что должно, и – будь, что будет.

– Единственная стоящая заповедь, которую сообщил иудеям Моисей, – горько усмехнулся Заратустров, тоже пожимая ей руку. – Ну что ж… тогда до завтра!

– До встречи, Александр Григорьевич.

Мелькнув пяточками, она упорхнула в одну из машин. В салоне зажегся свет на секунду, и было видно ее улыбающееся лицо и хмурую физиономию водителя. Белая «Toyota Caldina» почти бесшумно проехала мимо. Полковник сунул в рот еще одну сигариллу и огляделся вокруг. На полутемной площади он был почти один, вдали, в свете прожектора, горел золотом купол собора во имя Александра Невского.

Ехать домой по-прежнему не хотелось.

Документы

Подтверждено источником: https://wikileaks.org/wiki/Assasin 0945654323-433400-p255_confidential_reports

Строго секретно. Оперативные материалы № 0-895А-8897986

ФСБ РФ. Главк ОУ. Управление «Й»

Отдел радиоперехвата

Перехват телефонного разговора в рамках операции «Невесты»

Париж, агент «Спутник 667-98», № засекр. – ОД Базы, № засекр.

Перехват: 7:45–7:53

Начало устойчивой связи: 7:45

– Алло! База, говорит 667-98. Алло!

– Слушаю, 667-98. Говорите.

– Дайте оперативного дежурного!

– Спокойнее, 667-98. Почему вы пользуетесь открытым каналом связи?

– Потому что потому! Дайте дежурного, я вам говорю!!! Я использовал резервный мобильный номер! Черт… Дежурного.

– 667-98, держите себя в рамках! Подождите… Повторите ваш код доступа.

– 6667-98-09978756810289646…

(Пауза.)

– Оператор отдела наблюдения слушает. Доброго времени суток, 667-98!

– Черт вас возьми! Мне нужен оперативный дежурный!

– Дежурный занят, 667-98. Что случилось?

– А, мать вашу… мне нужен кто-нибудь, кто курирует операцию «Невесты».

– 667-98, вы нарушаете правила. Нельзя называть кодированные имена в устных сообщениях! Я вам повторяю: сейчас никого нет. Я передам вашу информацию, говорите.