3. Реализм и первичность знания

Уильямсон и Бенуа – антиредуктивные реалисты. Для Уильямсона всё есть то, что оно есть, и ничто другое, а «реальность – это просто то, что есть на самом деле. Просто называя нечто реальностью, мы оставляем совершенно открытым вопрос относительно того, что это такое» [24]. Для Бенуа «реальность просто такова, какова она есть» [25, p. 22]. Он также говорит: «Реальность всегда лишь то, что она есть, и, следовательно, a priori нет смысла спрашивать, истинна она или ложна» [26]. Истина и знание вторичны. Аналогичным образом для реализма Уильямсона «знает р концептуально не предшествует р» [23, р. 243]. Что касается эпистемологии, то Бенуа, как и Уильямсон, принимает тезис первичности и нередуцируемости знания [27, ch. 2].

Т. Уильямсон принадлежит к оксфордской традиции, начало которой положили Дж. К. Вилсон и Г. А. Причард – реалисты начала 20 века. В эту же традицию вписывается и Ж. Бенуа. Для Д. К. Вилсона знание не может быть охарактеризовано в каких-то других терминах: знание – не мнение, удовлетворяющее некоторым условиям [28]. Аналогичным образом для Г. А. Причарда, критикующего эпистемологию Канта, знание примитивно, построение теории знания или его объяснение в других терминах (как это делает Кант) невозможно [29]. Первичность знания утверждает и кембриджский философ Л. Витгенштейн. Для него, как и для Гёте, «сначала действие». Как показывает Ж. Бенуа, в рамках философии Витгенштейна это равносильно утверждению «сначала слово» (Иоанн) [11]. Другими словами, первичны витгенштейновские языковые игры, а «понятие знания, – как пишет Витгенштейн, – сопряжено с понятием языковой игры» [30, § 560]^[11]. Витгенштейновские «языковые игры» суть когнитивные или практические действия. Таким образом, имплицитно Витгенштейн проводит аналогию между знанием и действием. Эту же аналогию в рамках своей эпистемологии сначала-знания устанавливает и Т. Уильямсон. Оба философа, Витгенштейн и Уильямсон, также реалисты^[12]. Для другого философа обыденного языка и реалиста обыденного смысла – оксфордского философа Дж. Л. Остина высказывание «Я знаю, что…» не является дескриптивным, а аналогично высказыванию «Я обещаю, что…». Для Остина, как пишет Г. Лонгворт, «знание – базовая форма понимания того, каким образом вещи есть, а не гибрид мнения и дополнительных условий. (…) Остин считает, что знание – это результат успешного применения способности к суждению, которую он рассматривает как способность к языку в соответствующих обстоятельствах» [31] (см. также [32–33]).

Анализ позиций Д. К. Вилсона и Г. А. Причарда показывает, что они содержат элементы грамматического (концептуального) анализа, впоследствии разработанного Витгенштейном. Вилсон поначалу занимал идеалистическую позицию, но затем отвергнул точку зрения, что знание познающего и познаваемое взаимозависимы, утверждая, что познание не оказывает влияния на то, что познаётся: «Вы можете не в большей мере воздействовать на объект, познавая его, чем Вы можете ‘просить Коллегиат, поглаживая купол Святого Павла’ (…) Очевидно, что если, познавая, мы с чем-то ‘что-то делаем’, мы это делаем не с познаваемым объектом, не с тем, что мы познаём, поскольку это просто противоречит предпосылкам самого акта познания» [28] (цитируется в [32]). Аналогичную позицию занимает Причард: «Знание безусловно предполагает, что познаваемая реальность существует независимо от знания о ней и что мы её познаём такой, как она существует в этой независимости. Просто невозможно думать, что какая-либо реальность зависит от нашего знания о ней. Если должно быть знание, сначала должно быть нечто, что познаётся. Другими словами, знание, по сути, открытие или выяснение того, что уже есть. Если бы реальность могла быть или возникать лишь в силу некоторой активности или процесса со стороны нашего сознания, эта активность или процесс были бы не “познанием”, а “конструированием” (making) или “созиданием”, тогда как конструирование и познание в конечном итоге нужно считать взаимно исключающими» [29] (цитируется в [34]). (См. также [34].) Из приведённых цитат видно, что Вилсон и Причард опираются на саму логику понятий «знание», «реальность». Фактически, они относят знание и реальность к разным категориям, между которыми, по определению, не может быть ничего общего.

В качестве максимы оксфордского реализма М. Марион цитирует следующие слова Причарда: «Познание никоим образом не изменяет или модифицирует познаваемую вещь» [29, p. 118], [32, p. 308]. Такая позиция противостоит идеализму английского философа Ф. Г. Брэдли, который считал, что объект познания неотделим от акта познания, и в более широком плане корреляционизму и, в частности, кантианству и гегельянству (согласно К. Мейясу, гегельянство – тоже разновидность корреляционизма). Согласно корреляционизму, познание не отделимо от познаваемого. Например, познаваемые кантовские вещи-для-нас – не сами вещи, или, как их называет Кант, вещи-в-себе. К последним, согласно Канту, мы не имеем доступа. В этой связи отметим, что в философии квантовой физики часто обсуждался вопрос о влиянии познающего субъекта (наблюдателя, сознания) на наблюдаемую реальность. На самом деле, субъективистские, корреляционистские и релятивистские трактовки несовместимы с логикой понятия знания. В рамках нашей интерпретации квантовой механики мы делаем категориальное различие между наблюдаемой физической системой и «наблюдателем». Наблюдатель, если он сам не рассматривается как физическая система, относится к категории идеального; он не может оказывать влияния на физическую систему при измерении [21]. Именно на примере квантовой механики становится особенно очевидным, что классическое понятие объекта, к которому апеллирует традиционная теория познания, имеет ограниченную область применимости, а реализм и познание не могут не быть контекстуальными^[13].

В Части 1 и Главах 1 и 2 Части 2 даётся обзор традиционной эпистемологии и критикуются её предпосылки.

В Части 1 рассматриваются традиционное определение знания как истинного обоснованного мнения и проблема Гетье, а также некоторые классические и современные теории знания (Главы 1 и 2). Констатируется, что в рамках традиционной эпистемологической парадигмы имеет место определённый, но не решающий, теоретический прогресс. В Главе 3 показано, что введение наряду с понятием веридического везения понятия пропозиционального везения не позволяет дать некруговое определение знания.

В Части 2 критикуются ложные предпосылки традиционной эпистемологии, – в сущности, предпосылки эпистемологии и философии модерна, – с точки зрения витгенштейновского (контекстуального) реализма Ж. Бенуа, допускающего познание самих вещей, и эпистемологии сначала-знания Т. Уильямсона, принимающей концепт знания в качестве первичного фундаментального концепта. Основные положения эпистемологии сначала-знания излагаются в Главе 2. В Главе 3 предлагается определение знания как успешного мнения. Это определение совместимо с предлагаемым Уильямсоном определением знания как наиболее общего фактивного ментального состояния. В Главе 4 приводятся аргументы в защиту уильямсоновского определения знания. В Главе 5 проблема Гетье и контекстуализм Льюиса трактуются в свете витгенштейновской эпистемологии петлевых предложений и эпистемологии сначала-знания.

В Части 3 анализируются некоторые новые современные подходы к решению или устранению проблемы скептицизма относительно существования внешнего мира и, в частности, дизъюнктивизм, байскопический подход Д. Притчарда и подход сначала-знания Т. Уильямсона (Глава 1). В этой же Части 3 также критикуется эпистемический релятивизм с точки зрения витгенштейновского контекстуализма (Глава 2) и предлагается решение проблемы разногласия в убеждениях между экспертами (Глава 3).

В Части 4 показано, что подходы, располагающиеся в рамках стандартной парадигмы, в частности, безопасная эпистемология добродетелей Д. Притчарда, подход С. Голдберга, апеллирующий к понятию эпистемически допустимых предложений, и эпистемология эпистемических способностей Э. Соса, гибридные теории, комбинирующие эпистемологию сначала-знания и стандартные подходы, в частности, добродетельная эпистемология сначала-знания К. Келпа, а также эпистемологический дизъюнктивизм Д. Притчарда являются менее фундаментальными, чем эпистемология сначала-знания Т. Уильямсона.

В Части 5 рассматривается ряд проблем современной аналитической эпистемологии с точки зрения контекстуального реализма: связь между релятивизмом и интеллектуальными добродетелями, природа знания-как, ценность знания, фундаментальное эпистемическое благо, структура рациональности, связь эпистемологии и морали и другие.

В Части 6 рассматриваются возможности обобщения понятий «убеждение», «обоснование», «знание» и других, а также эпистемологии добродетелей и эпистемологии сначала-знания на случай групп. Также рассматриваются некоторые вопросы онтологии групп и анализируется явление групповой поляризации.

В Части 7 рассматриваются некоторые новые направления критики феноменологии и, в частности, трансцендентальной феноменологии Э. Гуссерля и феноменологии Ж.-Л. Мариона, представленные в работах Р. Барбара, К. Романо и Ж. Бенуа. Предпочтение отдаётся реалистической «антифеноменологии» Бенуа (Глава 1). В Главе 2 излагается реалистическая точка зрения Бенуа на эстетику и, в частности, критикуется эстетика модерна, разделяющая с феноменологией ложные предпосылки. В Главе 3 реализм Маркса трактуется в свете контекстуального реализма и поднимается вопрос о связи между контекстуальным реализмом и моральным реализмом. В Главе 4 рассматривается вопрос модальностей. В Главе 5 устанавливаются связи между контекстуальным реализмом Ж. Бенуа и реализмом Т. Уильямсона.

В Части 8 предлагается критика перспективного реализма и понятия перспективного знания. В Главе 1 анализируется понятие перспективы. В Главе 2 утверждается, что идея конечности или перспективной ограниченности познания ложна. В Главе 3 рассматриваются разновидности перспективного реализма и, в частности, перспективизмы Р. Гьера, М. Масими, Х. Чанга и другие. В Главе 4 перспективный (интенциональный) реализм Д. Деннета трактуется с точки зрения контекстуального реализма. В Главе 5 предлагается интерпретировать (скорректировать) перспективный реализм как контекстуальный реализм.

В Части 9 некоторые позиции в физике и философии науки – фрагментализм, конвенционализм А. Пуанкаре, квазиреализм Э. Шрёдингера, реляционный подход к интерпретации квантовой механики К. Ровелли, информационный подход А. Цайлингера – трактуются с точки зрения контекстуального реализма (Главы 1–4). Предлагается реалистическая трактовка квантовой механики, а в качестве фундаментального концептуального принципа последней провозглашается принцип контекстуальности. В Главе 5 науки о природе и гуманитарные науки трактуются с единой точки зрения. Утверждается, что социальный реализм – «квантовый» реализм.

В заключительной части книги напоминается о различии между видимостью и реальностью, о том, что существуют различные виды реальности, которые не надо смешивать, вводится понятие виртуальной реальности, и делается различие между миром и реальностью. Против интернализма утверждается, что «внутреннее» – «снаружи». Приводятся аргументы в пользу того, что искусственный интеллект не может превзойти человеческий интеллект. Также утверждается, что некоторые современные «новые реалисты» не являются настоящими реалистами, и делается призыв к подлинному – контекстуальному – реализму.