Глава вторая
К чему приводят ночные прогулки

РЕСТОРАЦИЯ ГОСПОДИНА ДАВЫДОВА, что находилась на Владимирском проспекте, напротив Стремянной улицы, была известна петербуржцам как «Давыдка», или, с легкой руки завсегдатая – литератора Слепцова, «Капернаум», прозванная в честь города, упоминаемого в Новом Завете как любимое местопребывание Иисуса Христа. Тем самым Слепцов давал самую лестную характеристику заведению.

В первый зал можно было войти с улицы и, не снимая верхней одежды, пройти к большой стойке, где услужливый официант мог налить рюмку водки и поднести к ней на белой с каймой тарелке пирожок для закуски, откланяться и покинуть заведение. Хотя второй зал и не привлекал посетителей особой роскошью, но его отличительной чертой был поставленный у стены длинный стол с рядом чернильных приборов для господ литераторов, журналистов, художников и иных деятелей научного труда, которые здесь же иногда, когда не хватало времени, за рюмкой водки писали срочные статьи. В редкие дни за столом не появлялся Лесков, в прошлом году опубликовавший отдельной книгой свой роман «На ножах», коим событием сам автор был крайне недоволен, выражая свое негодование – редактор так приложил руку к правке, что Николай Семенович не узнал своего романа.

Терпигореву, недавно возвратившемуся из ссылки, и Тургеневу приходилось прилагать большие усилия, чтобы гасить невольный гнев довольно известного в России литератора…

Ныне же за соседним с литераторами столом сидели надворный советник Сергей Иванович Левовский, чиновник Экспедиции заготовления государственных бумаг, и ротмистр 8-го Уланского Вознесенского Его Высочества Принца Александра Гессенского полка Илья Николаевич Торонов, пребывающий в отпуску.

Левовский смаковал из высокого бокала французский кларет, перед ним стояли тарелки с бараньими ребрышками, отбивной из телятины и твердыми итальянскими сырами. Его же приятель пристрастился в полку к русской водке, и перед ним возвышался запотевший графин, рядом стояли рюмка, две икорницы, квашеная капуста, нарезанная тонкими кусками буженина и соленые грибы.

Чиновник после второй бутылки вина чувствовал себя благостно, дела на службе шли прекрасно. Сергей Иванович со дня на день ожидал новой должности, что сулило немалую прибавку к жалованию, которого в последнее время не хватало из-за пагубного пристрастия к карточной игре. Он с превеликим удовольствием прикладывался к высокому бокалу, наполненному рубиновым терпким напитком, забывая о закусках.

– Завидую тебе, – Сергей Иванович крутил между пальцами ножку бокала, едва не выплескивая на белоснежную скатерть вино, – у тебя интересная жизнь: служба, походы. Шашку пристегнул – и вперед, а у меня… – он махнул рукой, едва не опрокинув графин.

– Сергей, не завидуй, – Торонов перехватил пытавшийся упасть графин и, словно фокусник, наполнил из него рюмку до краев, – я бы с превеликим удовольствием поменял свою службу на твою, ты уже надворный, скоро станешь коллежским, а мне до полковника… Эх!

– Что ты? Просто ты не представляешь. Каждый день одно и то же: копаешься в кипах бумаг, пишешь бесконечные отчеты, никому не нужные доклады.… Перестань упоминать о моем сидении в присутствии, мне становится от самого упоминания плохо, хотя лукавлю, и в моей службе есть некоторое разнообразие. Когда-нибудь я тебе расскажу об одном дельце, но как-нибудь потом, а теперь давай лучше за тебя, за твои походы и армейский дух, – он поднял бокал.

– Что ж, присоединяюсь, – Илья Николаевич с хитрецой прищурил правый глаз, – а как продвигается дело с Марьей Николаевной?

– Думаю, на Пасху ты не откажешься поприсутствовать на нашей свадьбе, – расплылся в улыбке Сергей Иванович и поднес бокал к стоящей на столе рюмке, которую подхватил Торонов. Они звонко чокнулись. Одним глотком Сергей Иванович проглотил огненный напиток и закусил паюсной икрой.

– А почему ты раньше не приглашал меня сюда? – Илья Николаевич сделал ложечкой круг в воздухе.

– Знаешь, мне нравится чувствовать себя причастным к русской литературе, что порой рождается за тем длинным столом, – он украдкой указал на соседний стол. – Там собираются литераторы и журналисты, чьи имена у нас на слуху. После службы хочется возвышенного, почувствовать себя человеком, а не бумажным червем. Кстати, ты видишь, вон сидит один с левого края с русой бородкой?

– Вижу.

– Так это автор «Отцов и детей»…

– Извини, Сергей, но я не любитель книг, поэтому мне, что отцы, что дети, одного поля ягоды.

– Ладно, забудь. А когда тебе в полк? – попытался перевести беседу в другое русло Левовский.

– Умоляю, не напоминай мне о службе, – рука опустилась на левую сторону груди, а лицо скривилось, будто Илья Николаевич съел лимонную дольку.

– Не буду, не буду, – открестился от приятеля Сергей Иванович, – только и ты не говори мне о моей.

– Договорились.

– Еще по одной?

– Я по армейской привычке только «за», – он приложил два пальца к виску и отсалютовал, как польские офицеры, – кстати, если задумаю выйти в отставку, в твоем ведомстве не найдется теплого местечка для бывшего офицера?

– После того, как я получу новую должность, смогу помочь старому приятелю.

– За дружбу.

– За дружбу.

Около часа ночи, когда приятели расплатились, одарив официанта щедрыми чаевыми, и вышли на опустевший Владимирский проспект, морозный воздух наполнил грудь и заставил придержать дыхание от резкого вдоха.

– Сани?

– Нет, – ответил Сергей Иванович, – я предпочел бы пешую прогулку, после долгого сидения требуется размять ноги.

– По такому морозу?

– Какой мороз? – Левовский скривил губы. – Ныне хоть зима пришла, в прошлую так до Рождества снега не было, одна слякоть. Выпадет и растает, все мостовые были залиты грязью. Поневоле вспоминаешь годы, когда пробирался на горку, утопая в снегу, что заваливал город по колено.

– Ах, детство, детство, – поратовал Торонов. – Не тереби беззаботных воспоминаний…

На Стремянной улице им не встретилось ни одного человека, появилось чувство, что город опустел и они остались одни во всей столице. Приятели не видели, как из ресторана господина Давыдова вслед за ними, поднимая бобровый воротник, вышел высокий человек в темном пальто, подбитом медвежьим мехом. Он не таился, улица и без того была плохо освещена, а в темных местах он вообще был не заметен. Человек продолжал идти сзади, наблюдая за приятелями и прислушиваясь к каждому слову.

На Николаевской Торонов остановил приятеля.

– Мне налево, тебе, как я понимаю, направо.

– Точно… Может, ко мне? – Сергей Иванович предложил ротмистру. – У меня найдется бутылочка хорошей домашней настойки, присланной из дома.

У следующего за ними человека вдруг быстро застучало сердце, но ответ принес облегчение:

– Нет, извини, в другой раз, мне надо отдохнуть. Знаешь, устал. Притом завтра, нет, уже сегодня у меня важная встреча, а если я отправлюсь в твое жилище, то буду не в состоянии здраво размышлять днем, – с улыбкой сказал Торонов приятелю, намекая, что если отправится к другу, они продолжат вечер за бутылкой, неважно чего: вина, водки или коньяка, – а сон останется мечтой.

– Что ж, – Левовский пожал руку приятеля, – это не последний вечер?

– Так точно, мон женераль, – приложил руку к цивильному головному убору ротмистр.

Сергей Иванович, шатаясь из стороны в сторону, не чувствуя морозных покалываний на щеках, махнул рукой.

– Женераль, – с трудом выговорил он, – когда будешь под моим началом, надеюсь, ты не перестанешь меня так называть.

– Конечно.

– Тогда не обессудь, вечером заеду к тебе.

– Буду ждать.

– До встречи.

– До вечера.

Сергей Иванович повернулся и бодрым, слегка нетвердым шагом отправился домой. Давало знать выпитое. Ему надо было пройти по Николаевской, чтобы свернуть на Новый проспект, где недавно начали возводить дома, но в связи с зимней порой и большими морозами приостановили стройку. Потом нужно было проскочить маленький переулок, который выходил на набережную обмелевшего Лиговского канала, а там и до дома два шага.

Мороз пощипывал щеки и добрался до рук, которые Левовский наконец-то додумался спрятать в карманы, оттого что куда-то подевал свои теплые перчатки.

Человек в темном пальто шагнул со Стремянной на довольно широкую улицу, но тут же отступил назад. По Николаевской шел неизвестный.

– Фу ты, черт, – тихим голосом выругался человек в темном пальто, – этого мне не хватало. – Поначалу он помедлил, пропустив незнакомца на десяток шагов, потом пошел вдоль домов, где была гуще тень.

Сперва Левовский не обращал внимания на незваного попутчика, но потом заметил, что незнакомец тоже старается держаться в тени. Он подумал, что это всего лишь случайность, но после того, как незнакомец свернул за Левовским на Кузнечный, а потом и на Новый, в душу Сергея Ивановича закрались сомнения. Судя по всему, он вызвал большой интерес у человека в темном пальто.

Когда Сергей Иванович свернул в Невский переулок, незнакомец змеей юркнул следом.

Человек в темном пальто потерял Левовского из виду всего лишь на несколько секунд. Когда он заглянул в переулок, то поначалу ничего не заметил, кроме темноты, но донесшийся глухой всхлип заставил отпрянуть назад и затаиться.

Тяжелые шаги прогрохотали почти рядом, человек в темном пальто едва успел вжаться спиною в небольшое углубление в стене, но тусклый свет все же позволил увидеть пылающий взгляд темных глаз, рассеченную надвое бровь – то ли старой раной, оставившей шрам, то ли просто показалось, и пышные усы незнакомца. Сердце пыталось вырваться на свободу, отдаваясь быстрыми ударами в голове.

– Что за напасть? – так с минуту простоял преследователь в простенке, прислушиваясь к звукам ночного города. Только когда успокоился сам и убедился в отсутствии постороннего шума, вышел из укрытия и решился войти в переулок. Ступал он на носках, словно боялся, что кто-то может его услышать. Он не сразу заметил лежащее у стены тело, опустился, и когда нащупал ручку ножа, внезапно отпрянул, но затем приподнял Сергея Ивановича. Тот был мертв. Незнакомец неосознанно сунул руку в боковой карман пиджака, нащупал мягкую кожу бумажника и аккуратно его вытащил, не иначе боялся потревожить убитого, сунул в карман своего пальто, таким же осторожным движением опустил убитого. Хотел вернуться на Новый проспект, но, заслышав скрип снега – кто-то вот-вот должен был свернуть в переулок, бросился бежать в сторону канала, где его скрыла ночная темнота.