– Может. Телега какая или коляска?

– Не—а, я бы сразу сказал, значится, никого не видел.

– Бабу признал?

– Не—а, как звать, значится, не знаю, а что в Окервале видел, так это точно.

Сколько не пытался Путилин из юродивого что—нибудь ещё вытащить, но в деле не преуспел, хоть это и то хлеб.

– В столицу, Иван Дмитриевич.

– Да, я думаю там больше узнаем, чем здесь.

– Ой ли, – покачал головой становой пристав, увидев взгляд Карла Карловича и поэтому решился задать вопрос статскому советнику Путилину, пользующемуся благоволением государя.

– Вы здесь местных расспросите, кто—то что—то мог видеть, а мы, – Путилин указал на поощника, – начнём со столицы. Дорофеева там проживала и оттуда шла, следовательно, что—то толкнуло ее на приход сюда. Вот этим мы и займёмся, чтобы продолжить следствие с двух сторон, ведь преступник не сидит на месте и нас не ждёт.

– Понятно, Иван Дмитриевич, – Таварт поправил пенсне.

– О самом важном предупредите нас телеграммой.

– Несомненно.

– И если понадобится наше присутствие, то мы всегда к вашим услугам.

В тот же день вернулись затемно, уставшие от разговоров и переездов, хотя расстояние невеликие, но тряска не добавляла физических сил.

Следующим утром Жуков направился по адресу, где проживала Дорофеева. Оказалось, Анна работала прачкой при бане, там же и проживала, не сколько из—за удобства, сколько из—за экономии денег.

– Вот ее угол, – указал рукой управляющий на аккуратно застеленную кровать, представляющую из себя нары, на которые брошен тонкий ватный тюфяк, одеяло, небольшая подушка.

– Какова была Дорофеева? – Спросил Миша, а сам вытащил из—под кровати деревянный сундук.

– Какая? – Почесал затылок. – Какая? От работы не уклонялась, делала всё, что требовалось. А более мне и не надо было.

– Понятно, – Жуков открыл сундук. Там лежали исподние бельё, какие—то кофточки, юбки, платья и никаких украшений и денег. – кто к ней приходил или с кем Дорофеева приятельствовала?

– Слежу за порядком и чтобы лишних людей здесь не бывало, а чем они заняты за дверьми. – управляющий указал на выход, – меня не беспокоят их дела.

– Но…

– Молодой человек, – с кривой улыбкой начал управляющий.

– Господин Жуков, – оборвал Миша, ему не нравились такие люди, которые от всего отрекаются, что идёт в ущерб им и их работе, – или можно Михаил Силаньтевич.

– Господин Жуков, – побагровел и тяжело задышал собеседник.

– Я думаю, не стоит ссорится с полицией, тихим голосом произнёс путилинский помощник, – вы служите при бане, мы служим государю и стоим на защите закона. Надеюсь, я ясно выражаюсь.

– Ясно, – ответил на Мишин выпад управляющий, а сам подумал, что околоточный, которому он платит, мелковат по сравнению с чинами сыскного отделения, поэтому не стоит портить отношения.

– Я вижу здесь ещё две кровати, можно побеседовать с их хозяевами.

– Сейчас позову, – не выдержал управляющий и прошипел сквозь зубы.

Первой вошла женщина лет пятидесяти, волосы закрыты платком, лицо раскрасневшееся от работы.

– Меня зовут Михаилом Силантьичем, я из сыскной полиции. Вы, наверное, уже слышали о Дорофеевой?

– Гроша медного наша жизнь не стоит, – посетовала женщина, теребя фартук.

– Господь даёт жизнь и ее же забирает. Как вас кличут?

– Марфа.

– Скажите, вы хорошо знали Анну?

– Не то, чтобы хорошо, зачастую человек сам себя не может понять.

– И всё—таки?

– Бок о бок жили года три.

– Довольно большой срок, можно узнать соседку по кровати.

– Анна немногословна была, разговаривала мало, а ещё меньше о себе рассказывала.

– Что—то же говорила?

– Как все мы, приехала из деревни с мужем, устроиться могла здесь, он где—то в уезде. Виделись они редко, большей частью она к нему ходила и всё пешком. Привыкла, говорила, да и трат меньше. Все деньги копили на домик и живность, детей им Бог не дал.

– Муж обижал ее?

– Честно скажу, не знаю и чтобы бил, по крайней мере следов не видела.

– Как часто она к мужу ходила?

– Раз – два в месяц.

– Ценное что—нибудь носила? Кольца там, серьги?

– Не видела, нет, постойте, – женщина поднесла ко рту полу фартука, – кольцо носила с камнем, но не знаю, насколько ценное.

– К Анне кто—нибудь захаживал?

– Нет, хотя постойте, третьего дня заходил к ней мужчина.

– А имя?

– То ли Прокофий, то ли Порфирий, не помню.

– Как он выглядел?

– Да обычный, – женщина пожала плечами. – в рабочей куртке.

– Заводской?

– Железнодорожник, вот здесь, – она показала рукой на место, где на куртках пришиты петлицы, – их знаки.

– Железнодорожник, значит. Ранее заходил когда—нибудь?

– Может и заходил, но я внимания не обращала.

– Что он хотел?

– Не знаю, но вечером Анна засобиралась к мужу.

– Ясно, лицо у него какое, у железнодорожника этого.

– Какое? Круглое, борода козлиная, словно человек хочет выглядеть солиднее, да природа не даёт, картуз надвинут был чуть ли не на глаза. Да, руки тёмные, словно отмыть не может от грязи, въевшаяся такая.

– Угольная?

– Может, и угольная, но приметного больше ничего. Если только сапоги.

– Что сапоги?

– Каблуки разные, один низкий, второй высокий, словно ноги у него, этого железнодорожника, разной длины.

– Лет сколько железнодорожнику?

– Не знаю, но может лет тридцать, хотя лицо такое, ну, не знаю, уставшее чтоли.

– Как встретила Анна незнакомца?

– Сперва удивилась.

– Потом?

– Глаза ее забегали, не знаю, от испуга ли, а может по иной причине, не знаю.

Вторая соседка по кроватям ничего нового не добавила, только указала, что на железнодорожнике была чёрная куртка, а вот брюки, заправленные в сапоги, синего цвета, как у городовых, и глаза серые, выцветшие, какие—то безжизненные, лицо худое, изнеможённое, словно болен чем—то не лечимым.

Возвратясь в сыскное, Миша послал телеграмму становому, чтобы тот разузнал у Дорофеева, есть ли среди знакомых Прокопий или Порфирий, и служит ли кто на железной дороге. Сам же доложил об узнанном Путилину.

– Так, так, становится теплее, – начальник сыскной полиции выхаживал по кабинету, – не одна отправилась к мужу, путь—то неблизкий.

– Даже очень, – подхватил мысль Ивана Дмитриевича и, повернув голову в сторону остановившегося Путилина, произнёс, – Дорофеева, когда ходила сама, то непременно пешком, а со знакомым могла проехать на дрожках.

– Вот именно, ты, Миша, проверь, конечно, в стоге иголка, но поспрашивай у извозчиков. Если номерные, то мы непременно его найдём. Слух, как ураган пронесётся и явится голуба наша, а вот если из деревни.

– Иван Дмитрич, из деревни рановато, эти по первому снегу в столицу приезжают на заработки, а ныне погода посмотрите какая? У них у самих делов дома много.

– Возможно, ты прав, Миша, так что ступай, времени всё меньше, а преступник, может быть, далече.

Среди извозчиков в обычае быстро распространялись новости, артели всегда стремились помочь Путилину, который не один раз он вытаскивал их из не совсем приятных историй.

Николай Иванович, становой пристав, ответил на телеграмму после разговора с Дорофеевым. Коллежский асессор Стыров не мог в нескольких словах послания поведать, что Зиновий Лазаревич сперва покраснел лицом, потом без перехода побледнел, схватился за сердце и хриплым заикающимся голосом спросил:

– Порфирий?

В телеграмме было сказано, что Дорофеев ничего не поведал, хотя что—то скрывает.

– Вот что, Миша, – после прочтения Путилин протянул бумагу с двуглавым орлом помощнику, – расспроси—ка Дорофеева сам. Чую, здесь зарыто что—то.

Когда уехал Жуков, прибыл извозчик, который поведал Путилину, что отвозил женщину и человека в железнодорожном сюртуке к полюстровской дороге, что именно, мужчина настоял на пешей прогулке, и что перед этим заехали по дороге в трактир «Смоляне, где мужчина, которого женщина звала Филей, выпил косушку водки, стал мрачным и неразговорчимым. Женщина пошла с ним по доброй воле, он ее не тащил и не заставлял.

Жукову не надо долго разъяснять, что полезно следствию, а что будет во вред. Путилинский помощник сразу же направился в Окерваль для разговора с Дорофеевым, не стал Миша заезжать за становым, ибо по опыту знал, что человек закроется, как улитка, отгородится стеной и ничем не прошибить, а вот с незнакомым, пусть хотя бы и сыскным агентом, может разговориться

Для беседы Жуков спросил у управляющего купоросного завода предоставить любое мало—мальски приспособленное помещение, чтобы никто не мог помешать.

Ссутулившийся Зиновий Лазаревич сидел на краешке стула, за день настолько сильно изменился – волосы торчали в разные стороны, лицо вытянулось, скулы торчали сквозь почти прозрачную кожу, глаз не поднимал, но чувствовалось, как он смахивал слёзы, одна за другой текли по впалым щекам.

– Вы, наверное, меня помните? – Начал Миша.

Мужчина скользнул по Жукову взглядом, но вновь уставил глаза в пол.

– Третьего дня мы с вами разговаривали.

Дорофеев покачал головой.

– За это время выяснилось несколько новых подробностей и хотелось бы, чтобы вы помогли в них разобраться.

– Да чем же я, – и умолк.

– Тяжело говорить, но без вашего разъяснения нам не продвинуться дальше. Вы же хотели, чтобы убийца понёс наказание?

– Не только, – тяжело задышал, – я бы, – и вновь замолчал.

– Вам тяжело говорить?

Тяжёлый вздох вырвался из груди старика.

– Вам знаком кто—либо по имени Порфирий?

Зиновий Лазаревич закрыл глаза рукою и по плечам Миша отметил, что старик безутешно плачет.

– Мы нуждаемся в вашей помощи.

– Я говорил, что когда—нибудь он сделает что—то худое нам с Аней.

– Кто он? Порфирий?

– Порфишка, – зло сказал Дорофеев, – родная кровь наша, сын наш единственный – Порфирий Зиновьевич.

– Это он был с Анной Ивановной в день, – Миша остановился.

– Скорее всего.

– Он к вам не заходил?

– Нет.

– Чем он провинился?

– Чем, – горестно ухмыльнулся старик, – до двадцати лет он семь раз побывал в тюрьме. Вы понимаете это, семь раз, – Зиновий Лазаревич уставился на свои руки, мы не знали, что нам делать, через него мы лишились дома и когда чаша терпения переполнилась до такой степени, что я готов был поднять руку на собственного сына. Мы решили сдать Порфишку полиции, тем более, что находился в розыске уже не за кражу, а за то, что убийцей стал. Благодаря моему указанию, полиция арестовала его и товарищей, я прослышал на суде, он поклялся нам, тем, кто даровал ему жизнь, отомстить. Мы уехали из деревни и успокоились, хотелось просто пожить без прихода среди ночи пьяных компаний, без постоянных драк, без угроз.

– Порфирий отбыл наказание?

– В октябре он должен был выйти.

– Значит, он в столице?

– Видимо, начал мстить старикам, – Дорофеев закрыл глаза, – мне—то больше ничего не надо, поймайте этого злодея, прошу вас, поймайте. Мне жизни не жалко, сколько ее осталось—то?

– Вы не знаете, где он мог остановиться в столице?

– По притонам, где ж ещё?

– Почему вы о нём нам сразу не сказали?

– Забывать о нём мы стали в последнее время, словно не было его в нашей жизни.

– Стало быть, вы поможете его изловить?

– Чем я могу? – Дорофеев выставил узловатые руки вперёд.

– Вы говорите, что Порфирий сюда не приезжал, так?

– Так, – и старик начал понимать, – он сюда явится по мою душу?

Миша молчал.

– Хотите на него капкан поставить, а меня вместо приманки. – Зиновий Лазаревич взглянул на Мишу ясным взором, так не вязавшимся с тем, который был ранее, – давайте, я согласен. Пусть этот негодяй сгниёт на каторге.

По анохинскому телеграфу (купец не пожалел денег на дорогостоящую «игрушку») Жуков передал в сыскное сведения, полученные от Зиновия Лазаревича, и попросил срочно прислать агентов для устроения засады на Порфирия Дорофеева.

Сперва стих ветер, днём бросавший в лица упавшие листья, к вечеру стих, уступив дорогу сумраку, который начал постепенно сгущаться, пока не оставил на небе зарождающиеся рога молодого месяца, а на земле освещённые дома по большей части лампами и лучинами, напоминающие мерцающие звёзды.

Зиновий Лазаревич задёрнул на окнах занавески, оставляя одну небольшую щель, чтобы с улицы складывалось впечатление, что дома он один внимательно читает старую толстую книгу.

Миша сидел в тёмном углу, в потной руке сжимал деревянную рукоять пистолета, прислушивался к каждому шороху, ведь агенты не поспели прибыть. Боязни не было, но иногда холодок страха подступал к сердцу, напоминая уколом, что не только тело, но и душа жаждет жизни.

Около полуночи раздался в окно тихий стук, но от которого Мишу бросило в жар, что по спине полились капли пота.

Дорофеев с некоторым испугом посмотрел на Путилинского помощника, спрашивая глазами, что делать.

Жуков кивнул, мол, спроси, кто там.

Зиновий Лазаревич поднял занавеску, за окном виднелось почти белое лицо.

– Кто? – Спросил Дорофеев.

– Свои, – раздался в ответ хрипловатый голос.

– Кто свои?

– Сына не признаёшь? – Теперь спина похолодела, и Миша ещё крепче сжал рукоять пистолета.

– Порфирий?

– А то, кто же? Отворяй, – приказной тон не выбивался из шёпота, видно, не хотел Порфирий привлекать чужого внимания.

Дорофеев снова посмотрел на Жукова, тот кивнул, мол, отворяй.

Когда в комнату вошёл человек в железнодорожной куртке, стало словно бы мало места в помещении.

– Один? – Хмуро сказал Порфирий, оглядывая комнату.

– Как видишь, – отец развёл руками.

– Не ждал, небось?

– Давно перестал.

– Давно… А я вот по твоей милости десять лет браслеты на руках и ногах таскал.

– Сам себе судьбу определил.

– Дак не я себя упрятал, – злобно сквозь зубы процедил Порфирий, – в каторжные работы. А ныне хватит, – он ударил ладонью по столу, – может сына, как положено, встретишь, чарку поднесёшь, хлеб—соль подашь. Иль из сынов вычеркнул? – Голос зазвучал как—то зловеще.

Жуков стоял за дверью, боясь лишним вздохом себя выдать. Пот выступил на лбу и редкие капли пробежали к глазам, защипало, но Миша терпел, сжимая в мокрой руке рукоять.

Старик поставил на стол тарелку с хлебом, миску с солёной капустой, огурцы, два стакана и бутылку. Сел сам.

– Знаешь, как сына встретить, а всё прибедняешься, – Порфирий с кривой улыбкой взял нож и проверил остриё лезвие, – остёр.