Наизусть декламировал свою вчерашнюю оправдательную речь перед пайщиками председатель колхоза села Столпяги. – Ты как сюда оказался? Но я рад! Не ожидал! Ну-ка, агроном, откупорь из нашего председательского фонда дорогому гостю!

– Да я, вроде, не в гостях, а у себя в городе…

– Не скажи, не скажи! Вот станешь мэром, вот тогда и будешь «у себя в городе»! А сейчас ты – у нас в районном центре! Не обижай! А то, значит, когда я к тебе со своими проблемами – я твой гость, так получается? Дай и мне сегодня погостеприимничать «на славу»!

– Ну, какой же ты гость, если – с проблемами? Ты – просто пострадавший! А я, со своей стороны, обязан перед собой оказывать помощь всем, пострадавшим ни за грош!

– Ой, ни за грош страдаю! Это ты как в поверхностный бриз полного штиля глядишь, всё глубокое дно обозревая!

«Блеснул» демагогическим образованием «пред» хозяйства, где работники не получали заработной платы с января шесть лет назад прошедшего года.

– Но нечестно между нашим общением проводить разделительную межу, отталкиваяся от доброй души на дурняк! Давай, отказывайся не вздумывать со мной выпить!

– Может: «Не вздумывай отказываться!?

– Вот, кого я уважаю! Смотри, агроном, мать нашу! И учись! Каким бы он ни был серьёзным, а всегда у него найдётся редкое дорогое время и лишнее умное слово на поправку моих ошибок, мелких и незаметных в нашем большом и неограниченном хозяйстве, в своей респектабельности посевов и пожатий! (Давала о себе знать подготовка к зимней сессии в высшей партийной школе). Нет, я всё-таки заберу у тебя свою «Сузуку», шо я дал тебе поноситься, а ему куплю «Мэрс» посолидней! Если бы у меня не было всех бездарных колхозных твоих бригад, а был бы только он один, то мы вместе превратили бы массу колхозного удобрения и гору всеобщего неодобрения в сады нашего процветания!

Слова председателя хоть и были повёрнуты в пустоту главного агронома, но прямого отношения к нему не имели. Тот, в это время находясь под общим наркозом и под большим вопросом, звенел, как растянутая тетива без лука, нащупывая руками погоду и тщательно пытался удержаться глазами за небо. То есть, был неЯкий! Сегодня грех было быть другим! И все были такошенькие-никакошенькие! Но корнеплод был зарыт в том, что агроном был никакой всегда, даже в короткие промежутки между праздниками. Да и по одежде его было заметно, насколько он себя не любит!

Что такое «никакой»? Понятно! Но что такое «ниЯкий» – объяснимо:

Ни отказать – ни согласиться!

Ни поддержать – ни возмутиться!

Ни в драку лезть – ни схорониться!

Ни умереть – ни возродиться!

Ни изумить – ни удивиться!

Ни отобрать – ни поделиться!

Ни помечтать – ни приземлиться!

Ни перепрыгнуть – ни свалиться!

Ни воспитать – ни научиться!

Ни закипеть – ни охладиться!

Ни быть собой – ни притвориться!

Ни погулять – ни потрудиться!

Ни подтвердить – ни усомниться!

Ни склеиться и – ни разбиться!

Ни приманить и – ни влюбиться!

Ни высохнуть и – ни облиться!

Ни развестись и – ни жениться!

Ни правым быть – ни ошибиться!

Ни притянуть – ни отстраниться!

Ни замолить – ни откреститься!

Ни прожевать – ни подавиться!

Ни примыкнуть – ни отделиться!

Ни пригласить и – ни проститься!

Ни разговеться – ни поститься!

Ни потерпеть – ни обмочиться!

Ни бросить пить – ни похмелиться!

Ни слух ласкать – ни материться!

Ни отравить – ни удавиться!

Ни согрешить – ни помолиться!

Какое неисчислимое «ни» в ничтожном «не»!..

Главный земледел был удобен, потому и был!

Отрапортовавшись в агрономовское «никуда», председатель «совещания» повернул свою словесную брызгалку к лицу – цели всецелого своего обращения.

– А давай, а, ко мне! А? Ну?..

«Кормите козлов капустами!»

Вовремя подсказала в правое ухо ФРАЗА.

Быстро загнав ситуацию на поправку «режиссёра», ОН, посматривая по многолюдным сторонам, прикусывая копчёную осетрину, которую ненавидел как рыбу, уверенно вымямлил, словно отвежливился.

– Понимаешь, Ваня! Это не для помпы!

– Какой насос?

– Забудь! Никакого насоса в твоём колхозе нет, просто, действительно, Ваня, пойми: гектарные просторы не безграничны для инициативности свободы окультуривания бизнес программы в угоду текущих показателей плана прибыли с площади вариации реализаций закупленного опта поставки ресурсов топливоотдачи в неурожайный двухгодичный период сезона.

/Без лишних запятых, речь не спотыкалась и не давала быстро подумать. А когда «все» устали, ОН смог дипломатично «съехать»./

– Но мне для согласия нужны точные выкладки. Я после ближайшего дня посижу дома, проанализирую, согласую и, соглашаясь, оглашу результат потерь. Но – это мелочь! Смотри лучше, кто чешет собственным имиджем! Сам не сам, а начальник ОРСа, лови!

– Как ты всё вовремя подмечаешь! Я просто завидую! Позови его, а?..

– Ну, нет! Дерзай воочию индивидуально! А я сдвинусь вежливо, с позволения! На одном месте застоялся. Меня вашей пургой задуло совсем! Надо шевелиться! Когда-нибудь обязательно ещё пообщаемся.

МЕТКА*

Редкие общени сохран ют долгие отношени.

ОН сделал существенный, необсуждаемый подвИг в сторону, вежливо с силой снимая плотное ощущение двух рук с лацканов пальто…

– С Новым Годом! С Новым Счастьем! С Новым Снегом!

Подняли сзади за поясницу, не желая приземлять. ОН обрадовался, не оборачиваясь, узнав первый в этом году желанный голос. /Очень добрый знак – обрадоваться уже в начальный день нового года!/ Это хороший начальник снабжения «Завода продовольственных товаров» оказался тут как тут и, ещё не показав себя лицом к лицу, уже оставил приятное впечатление. Человек на сладкой до приторности должности и – не быдло! Редкий случай постыдной действительности!

– О, Господи! Слава Богу!

«Молите Богов поступками!»

Перекрестилась ФРАЗА. Ответить было просто кощунственно! Да и кто посмеет возразить!

Радость встречи была настоящей. И не могла быть неестественной! Сильно смеясь над всем произнесённым, засандалив рюмки по три, оба растворились в приятности общения.

Помолчите, осуждатели вездесущие!^[9]

Смеялись откровенно и – в охотку, не жалея щёк и всех остальных мест кожи, где от длительного веселья появляются морщины. Хорошенько посплетничали, с придыханием ловя прошлогодний снег, невзначай залетевший «на ёлку». /Он (снег) уже шёл/. Санька рассказал по ходу пару «новых» анекдотов, от которых они оба давно пересмеялись по нескольку раз, но, подправляя концовку, всё равно ржали, признавая удачность шуток…

Как мало нужно, чтобы серость промозглая засветилась радугой для одних, но запахом прибитой пыли – для других!^[10]

Так, притулившись к выездной торговой лавке – вагончику «Завода продтоваров», они продолжали балдеть!

Об этом, так сказать, «заводе» вообще разговор особый! При системе «общего равноправия» там хозяйственными людьми смоглась создаться ситуация замкнутого утопического социализма в реальности всех, торчащих вокруг, отвратительных открытых переломов общества. Киев смотрел на это, не поощряя, но и не подавляя, сквозь загребущие пальцы своих интересов. Производя всё необходимое для вредной, но не привередливой средней начальственности, мир майонеза, водки, селёдки, коньяка, зефира, мармелада существовал окрэмо /отдельно/. Волшебный мир четырёх(!) видов качественных колбас, сладкого варенья, ароматной горчицы, зелёного горошка и сгущёного молока являлся миром, параллельным всеобщеизвестному миру, и процветал за своим высоченным забором. /Любая Герда мечтала бы там потерять счёт времени!/ Покровители, имеющие багажники загрузки к каждому, будь то будню, будь то не будню, накладывали «добро» на любое «вето», в плане безочередных поставок сырья и безграничных кредитов туда, для необузданных деликатесных поставок – оттуда. Половина продукции шла на рты покровителей завода. Остальная, гораздо большая половина, кормила руководителей завода, а украденное рядовыми сотрудниками завода шло на рядовых сотрудников завода. Но зарплату выдавали вовремя, несмотря на различные выкидыши оборзевшей системы, где воровство возведено в ранг предприимчивости, а коррупция – в ранг ума руководства. Поэтому завод еды и припасов не мог не благоухать, разносясь по округе запахами съестного.

Прямо на территории производства находился животный питомник с ламами, собаковидными енотами и невиданными панцирными черехапами неизвестной завозки. Живодёрня Оскания Нова, стесняясь, заключала договоры на поставки и обслуживание редких водоплавающих пернатых за получение ещё более редкого водостойкого майонеза и занесённого в «Красную книгу» «птичьего молока». На заводской территории, в водоёмчике с камышами и карасями, изменяя дух воздуха и поднимая дух сотрудников, вазодрыпилось множественное число неизвестных простому обиходному жителю твёрдоклювых с трудными названиями и непонятными родовыми видами происхождения хвостов, лап, зобов, гребней, холок и крупов. Некие лебеди и лебёдки, шипуны и ревуны, нырки и чурки, кандибоберы и дебаркадеры, квашки и кваши, саги и форсайты, гаги и гагарки, павлины и пингвины… С павлинами оказалось договориться легче. Эти птицеголовые были неупрямыми плохишами. За дополнительные физические посылы и метафизические посулы те совсем научились заходить в воду и, худо-бедно, стали учиться плавать. А вот пингвинов пришлось отправить поездом неизвестно куда: назад в Северную Ледовитую Арктику, в Крымский ботанический сад, в колхоз на уборку червяков или ещё куда подальше – в суп. Их, видите ли, среди лета не устраивал искусственный айсберг в натуральную величину из жидкого азота и действующий(!) макет утёса из цветного металла! Жёлтобрюхие королевские особы-особи привередливо отказывались питаться водоёмными живыми несолёными карасями, ивасинными мёртвыми пряными сельдями и категорически не хотели усваивать уроки открывания консервов с другой килькой…

«Продтовары» имели в своём наличии добротную огромную яхту, на которой переотдыхало всё номенклатурное панибратство, залитое до безобразия коньячным 96 %-ным спиртом, добавляемым из пипетки в тонну кондитерских конфет и цистерну будущего лимонада. /«Напиток» назывался «чемергес». После «напитка», уже с первых трёх литров, отличить грот мачту от матча в гроте и форштевень от форшмака не могли, даже настойчиво позвенев в судовой колокол/.

Яхта каждый год участвовала в регате по Днепру с выходом в Чёрное море и непременно занимала там место. Этим гордились потом дня три, не приступая к работе…

Организация владела своей санаторией-профилакторией в Кириловке, столичном крае одного из мелких берегов Азовского моря…

Служащий персонал завода получал право бесплатно обедать в шикарной столовой с водопадиком, японскими рыбками, оранжерейкой, волнистыми попугайчиками и с таким ассортиментом еды, за которым было не угнаться и за дорогие деньги двум вместе взятым общепитовским ресторанам города!..

В общем, это было что-то в чём-то и где-то с кем-то!

Устроиться сюда техничкой^[11] было возможно, но не реально! Поступление в МГИМО по сравнению с «этим» – лёгкая прогулка по замкнутым углам дипломатии с ленивым слесарем или огибание краёв полемики с наглым комбайнёром.

Завод продовольственных товаров – вот преодоление всех языковых барьеров! Вот вершина дипломатии! Вот идеал мира и сотрудничества!

…А сейчас веселуха под криволапой ёлкой, в радиусе одного километра, продолжалась! Асфальтно скрипели ржавыми полозьями полузубатые полузабытые санки с полупотерянными детьми. Весёлая толпа, заботливо спрашивая: «Вы чьё, мелочьё?» громко, посреди хип-хопа с прихлопом и галопа с притопом, заказывала по микрофону из сцены загулявших родителей, объясняя под какой из колонн находится их укутанное чадо. На что раздражённые родители, тоже в микрофон, возмущались в ответ: «Если я запомнил место, то теперь вы все виноваты! Где я сейчас найду эту вашу колонну? Кто двигал моего ребёнка? Как я его потом узнаю!? Никогда «не твоё» не трогай!» Призыв сопровождался громким хохотом и аплодисментами. Хлопали и хохали неизвестно чему, просто веселье было тут, как тут…

Танцевали на плечах парней девчонки, забравшись высоко, видимо, чтобы разглядеть магнитофон и колонки…

Блуждали хороводом милиционеры, для порядка, не отказываясь от каждой предложенной «мерки»…

Выводили крутые пике пьяные птицы. В эту ночь разрешалось на кормушках в кусочках сала делать дырочки и наливать туда водку, поэтому снегири, синицы и воробьи летали сейчас на спине над плечами, как шмели, сильно вертя крыльями, но почти не передвигаясь. Толпа была в экстазе, когда очередной, подвыпивший «в три погибели» дятел, пытался долбить металлическую трубу ствола липовой ёлочной атрибутики, вися одной лапой на электрическом проводе вниз головой. Хорошо, что к этому дню все журавли успели эмигрировать. …Бездумная жестокость^[12] людей не думала о том, чем бедным птицам завтра похмеляться.

Ещё в проходе нескольких часов, побузив вместе и порознь, тщательно отфильтрованная компания без ненужных примесей, лишних компонентов и вредных консервантов, отправилась к себе в гости. Ночь затянулась в приятельном окружении и усиленно сопротивлялась переходить в безлюдное, безликое, уставшее послепраздничное утро тридцать третьего декабря.

Дав ситуации происходить самой, ОН честно проводил все эти сутки у нормальных людей, искренне принимая участие в торжественном обряде обязательного перевешивания настенного календаря. Новый, заранее купленный в «Союзпечати», всегда одинаково пахнущий нетронутыми, идеально гладкими, чуть прилипающими к пальцам страницами вешался в прихожей. А старый, уже долистанный до самой плотной последней картонки, передвигался в туалет, неся в себе недалёкое прошлогоднее, в виде ностальгии сезонных репродукций.

Тема искусства не опаздывала и к столу. ОН, отвечая на вопросы о тонкости написания застольного изобилия или пищевой скудности натюрморта, доказывал, что само полотно говорит о мере мировосприятия художника. Все шумели, возражая, но, услышав доводы, соглашались, наливая.

– Вот, смотрите! – выступал Он, помахивая с полчаса назад наполненной рюмкой: – Только в натюрморте раскрываются внутренности настоящего живописца! Кто, вы спросите, напишет холст с израненной рыбой, выброшенной на стол разбушёванной стихией? Только Айвазовский! Кто сможет так изысканно умастить птицу оливками? Пикассо! А утреннюю медвежатинку под берёзовым сочком в сосновом дымке! А?.. Не иначе – Шишкин, и не сомневайтесь! Если апельсин чернее куба – эскиз Малевича «Проглоченное солнце». Коричневая золотистая шпротинка в бокале рижского бальзама – Паулс Раймонд! А кто ещё… Цитатник, гранат, кагор – Рабиндранат Тагор! Аппетитная порция бесхозного багульника на сопках – безвестный художник! Баба, в истоме топящая жир на солнце? Ну! Кто?! Рэмбран-д-т! А красного коня искупать слабО?! Это деревенский художник Петров увековечил день, когда в сельмаг завезли водку! В честь того памятного события даже изменив фамилию. Петров мазал холсты, впредь прикрываясь Водкиным. …И, конечно же, солёные огурцы в крынке прокисшего молока с подсолнечным маслом. Внутренности подкопченного на солнце рыбьего живота «с душком», размазанные по свежей вчерашней острой злободневной газете! Кто же ещё, если не Кукрыниксы! Одна их «кликуха» заставляет несколько раз смыть! …«Кукрыникс»! Это ж надо! «Ку-клукс-клан» – и то звучит добрее!..

Над полной и убедительной ахинеей смеялись – в шутку, смеялись – всерьёз, но воспринимали и продолжали отдыхать!

По настоянию всех, ОН мелкими глотками оставил горячую рюмку без содержимого и начал продолжать, сводя «на нет» любые поползновения других вставить дополнения, исправления и комментарии. /Если микрофон в руке только у одного, то, умело им манипулируя, легко сделать инакомыслящих вовремя неслышными или слышимыми – в выгодном для себя ракурсе. У какого Вани сегодня микрофон, тот Ваня сегодня и Ургант!/…

– Так вот! – диспутировал ОН, дискуссируя. – Поэт набросал слова, и удачные причём. Чувствовал по опыту – будет народная песня! Но концовка артачилась, упиралась, ломалась и никак не давалась, как «твоя» девушка, еле вернувшаяся к обеду после ночной «учёбы у подружки». Что ржёте, знакомо? Не отвлекайтесь!.. Боясь забыть ритм строфы, стихач заполнил будущий припев схематическим размером: «там-тарам, там-тарам, там-тарам, там-тарам» и так далее. Потом оказия вышла! Не дочистил. Захлопотался, или пошёл в запой, или композитор с филармонией поджимали, или премию какую ходил по инстанциям выбивал, или коварная домработница с управдомом выкрали из урны сырой материал и, не смогя дорифмовать, продали черновики в редакцию редколлегии, а там не досмотрели и всё, как есть, напечатали в скрипичном ключе. Это всё неизвестно. Только в итоге вся страна, как огромная дура, задушевно заподпевала:

 
Там, за горизонтом,
Там, за поворотом,
Там, за облаками,
Там! Там-тарам! Там-тарам!
 

После смеха кто-то робко заметил:

– Это не по теме! При чём тут художники, натюрморты?

– Нет, тема любого веселья – смех. И, если все продолжают терять зрение от хохота, значит – это в тему! Тем более мы от искусства всё равно где-то недалеко. Я, например, могу и по литературе паровозом проехать!

– Это в смысле по «Анне Карениной»?

– Да! Любвеобильная была женщина. Под простым паровозом смогла кончить!

– Не пошлите! Она не сама! Её туда граф Толстой засунул!

– О! Лес рук! Расходились! Дисциплина в классе! Я не о том. Просто, если хочешь прославиться в эпистолярном жанре, то обязательно – найди какого-то дядю и от него отталкивайся!

– Спонсора?

– Да какого там спонсора! Просто начинай плясать от дяди! Обратите внимание! Два самых великих русских произведения начинаются, как одно:

«Скажи-ка, дядя, ведь недаром»^[13]

«Мой дядя самых честных правил?..»

Третий, в пенсне. Так тот весь свой роман «Дядей Ваней» обозвал. Да и Пьер Безухов был не тётей! А Чацкий! Тот ещё «дядя»! Колледж в одной Европе, университет – в другой! Старики подогревают выше облисполкома! Можно умничать! Приехал, весь на понтах! Конечно: волость Выползки Натягайловского уезда! «Транваев нет-с! Куда вам меня понять! Все вы тут темень-тьма, а я пойду по свету! Карету мне! Карету!»… Нет, слышите? Не просто такси. А, видите ли, «карету»!.. Так что «дядя» – это уже половина успеха! Как говорят французы: «Ищите дядю!», то есть: «Шерхльше ля дядЯ!» /«рхль» – прононс, дядЯ – ударение на второе «дя»/. …Ладно, дядя дядей, а у нас Новый Год! Глянь-ка! Там есть ещё пиво?

– Я пользуюсь законом сохранения пива! Сколько купил – столько выпил! Значит, сколько не купил, столько и сохранил!