– Крышу чинил, – сказал ученик чародея, ставя точку в разговоре, – Так вы по делу или как?

Тут Болеслава отпустила оторопь, и он рассмеялся:

– Славную смену себе Наум растит, славную! Ну, малый, ты даешь… Конечно, по делу, – посмурнел он. – И по делу тайному, а важности такой, что и помыслить страшно. Веди нас к чародею, да поскорей.

– В башню введу, а вот чародея вам не увидать.

– Что такое? – вскинулся Болеслав.

И Упрям, поборов искушение немедленно поделиться бедой, осторожно сказал:

– Болен чародей. В бреду лежит, меня не узнает. Так что я вместо него.

Бояре переглянулись, слуги тоже.

– Вот нам и кон пришел, – просипел «голубой» боярин. – Всем конам кон…

– Обожди плакаться, – поморщился Болеслав. – Можешь ты, отрок, чародея на ноги поставить?

– Стараюсь. Но получится ли, не ведаю, – ответил Упрям, отводя глаза. – Сильная хворь с ним приключилась. И очень заразная, – добавил он на всякий случай.

– Да уж, беда так беда, – протянул Болеслав. – Ладно, веди в терем. С тобой говорить буду.

– Спятил, – еле слышно прошептал «голубой», но Болеслав на него зыркнул, и он покорно замолчал.

Приняв поводья, слуги сунулись, было на крыльцо, но откатились от рыка ошуйника:

– Вы-то куда прете? Стоять тут, ждать нас!

В горнице он подозрительно огляделся и спросил:

– Кто еще есть в тереме?

– Знакомец мой, Невдогад. Он сейчас наверху, помогает мне кой в чем.

– Хорошо. Только ты, отрок, двери все же притвори, спокойнее будет.

– Может, меду вам принести?

– Давай, – согласился Болеслав. – Что-то в горле пересохло…

Из поднесенного ковша он сделал три молодецких глотка, потом сел за стол и передал питье спутнику. Тот, упавший на лавку едва войдя, сунул голову в ковш, а чудилось – в петлю. Покатые плечишки его мелко вздрагивали, точно он не пил, а лакал.

Упрям запер двери и сел напротив ошуйника. Понизив голос, тот заговорил:

– Дело у нас к чародею, как и сказано, важнее не бывает. Беда в кремле – княжна Василиса пропала: Только, чур, тебя сказать об этом хоть кому-то! Ни полслова, ни ползвука! – Болеслав опять непроизвольно оглянулся. – Пока об этом знают только мои дружинники, там все ребята надежные, ищут – мышь мимо не проскочит, языки же ровно проглотили. Всех прочих в тереме, кому ведомо сие, князь только что не под замком держит. И пока Василису не возвернем, ни единая душа лишняя ничего знать не должна. Не то, что знать – заподозрить! – Помолчав, он продолжил: – И ведь исчезла без следа. Весь кремль перерыли, весь город обшарили… хотя что я, старый, мелю – поди обшарь наш Дивный. Велик город! На одну ярмарку тьму дружинников пускать надо. Вот и послал князь меня с Непрядом к чародею, ибо человеческих сил тут недостает, чары нужны. Исчезла!

Упряму удалось сохранить невозмутимый вид, но мысли метались, как муравьи в потревоженном муравейнике. Не многовато ли исчезновений за сегодняшний день? Чья злая воля обрушилась на Дивный?

– Когда это произошло? – сам удивляясь своему ровному голосу, спросил Упрям.

– Утром. Точнее никто не скажет. Василиса нынче не в духе была, девок от себя гнала, людей избегала. Особо-то ей не поперечишь, князь был занят – да вот ты же и приходил тогда, сам, поди, видел. После хватились – а ее нет.

– Полный кон, – булькнуло из ковшика.

– А незнакомцы странные поблизости не крутились?

– Вон ты о чем думаешь! – округлил глаза ошуйник. – Нет, быть того не может, чтобы прямо из кремля да княжью дочь… А вот ежели когда сбежала она? – Он уронил седую голову на широкие ладони, но потом спохватился: – Да нет, стражу сразу известили, я сам людей отрядил на все дороги. Если даже что – не пропустят. А что за незнакомцы такие? Ты, отрок, о ком-то определенном говоришь?

– Нелюдь иноземная, – пояснил Упрям, – С Запада, из готов. Хотя по одежке их не отличишь, но морды – страшнее упырей.

– Где же ты их видел?

– Да так, видел мельком, – помявшись, сказал Упрям. – Подозрительны они мне зело. Что угорским оркам делать в Тверди? Вот и спросил.

– А Наум что про них говорит?

– А ему я сказать не успел.

– Ясно, – кивнул Болеслав. – Поспрошаю стражу. Слышь, Непряд, ты у своих обязательно вызнай, кто у нас гостит из готов да их сопредельников, или, может, еще кто-то знается с этими, как их бишь, угорскими орками. Слышишь?

– Слышу, – слизнув последние капли, «голубой» боярин со стуком поставил ковшик на стол и пододвинул к Упряму: – Еще налей.

Мед был некрепкий, но глаза у боярина помутнели – видно, не впервые сегодня прикладывался.

– А не будет ли? – осторожно спросил ученик чародея.

– Поговори у меня! – вскинулся Непряд, но тяжелая длань Болеслава пригвоздила его к месту.

– Будет! – весомо сказал ошуйник и повернулся к Упряму: – Ну так что, возьмешься ли отыскать княжну?

Упрям кивнул. Слова не шли – горло перехватило от замаячившей надежды. Искать с помощью чар учителя он действительно не мог, тут даже не в самих силах дело, это магический закон. А вот княжну, пожалуй, получится. И если в ее исчезновении виноваты такие же орки – а Упрям был в этом уверен, – то где бы ни свили они себе гнездо в Тверди, он сам впереди дружины пойдет, чтобы то гнездо разворошить, своими руками будет…

– Возьмусь, – совладав с собой, сказал он. – Принесли вы ее вещи?

– А то, – воспрянул духом ошуйник и полез в поясную суму. – Вот гребень ее любимый, отцов подарок в день солнцеворота. Вот кукла – все прочие она, как в поневу вскочила, забросила, а с этой не расставалась. И вот еще одна вещица, зело Василисой любимая, книжица бумажная с загадками. Довольно ли?

– Хватит.

В сущности, если все сделать правильно, то и одной вещью можно обойтись. Да вот только не доводилось еще Упряму людей искать, но ведь не отказываться же! Все когда-то человек впервые делает…

– Спрячь, – посоветовал Болеслав. – Не знаю, кто твой знакомец и сколь ты ему доверяешь, но кроме тебя и Наума знать про это никому не положено.

– Полный кон! – кивнул Непряд. – Налей меду, отрок. Горько на душе, налей меду сладкого. Ведь не жили еще, ведь только-только жить начали!

– Тьфу, пропасть! Налей ты ему, а то слова сказать не даст.

Упрям пожал плечами и выполнил просьбу. Помогло. Во всяком случае, разговору Непряд больше не мешал.

– Так вот, не знаю твоего знакомца, но гони его в шею, все дела оставь, Василисушку сыщи. И уж извини, но слово я с тебя взять должен, что никому не проболтаешься, что все силы положишь, но либо помрешь, либо княжну отыщешь. Клянись в том, отрок, именем князя-батюшки требую, клянись!

Либо помрешь… вот оно все как оборачивается. А и ладно! Та же бесшабашность, что загнала его недавно во взлетающий котел, и сейчас помогла без раздумий согласиться:

– Клянусь!

Да и вправду, не того ли и сам он желает? Орки поплатятся за свое злодейство!

– Добро. И вот еще что… – Почти отеческая забота промелькнула в глазах ошуйника, когда он положил руку на плечо Упряма. – Славный ты, вижу, малый и многому, должно быть, научился, но, если только задор в тебе говорит – лучше отрекись. Вот сейчас – сниму с тебя клятву, слова против не скажу, не попрекну никогда, если чуешь ты, что не справишься. А коли обманешь… карать не буду, князь покарает. Да и не в том дело. Коли обманешь – не то что мне или тебе, всей Тверди плохо будет.

Так сильно прозвучали эти слова, что по спине Упряма пробежала дрожь.

– Все понимаю, боярин Болеслав. И от клятвы не отступлюсь.

– Верю. Потрудись, малый. И помни: найти княжну надо в два, самое большее – в три дня. Потом поздно будет, – он тяжко вздохнул. – Ну что ж, поедем мы обратно. Ох, беды, беды…

Он встал и уверенным (привычным, что ли?) движением поднял под мышки расплывшегося Непряда.

– Болеслав, не забудь про орков поспрошать, – напомнил Упрям.

– Обязательно. Конечно, нелегко это. Орки, может, твари и приметные, так ведь ярмарка, весь город – что проходной двор. И все же, малый, чем они тебе так подозрительны?

«Зря спросил», – ругнул себя Упрям. Не любил он врать, а как теперь ответить? Подумав, сказал:

– Да ты, если рожи их увидишь, сам поймешь.

«Гордись собой, Упрям. Славно сказано, а главное – вполне правдиво. Жаль, что от этого на душе не менее пакостно…»

Ошуйник понимающе фыркнул и выволок Непряда за порог.

На крыльце «голубой» боярин полез целоваться с балясинами, крича, что он только сейчас жить начинает. Заброшенный слугой на лошадь, взялся петь. Упрям проводил их взором, закрыл ворота и вернулся в башню.

* * *

О своем намерении поучить Невдогада жизни за давешнее приключение с котлом он уже не помнил. Он вообще был отходчивым парнем, если только дело не касалось крапивы – уж ей-то за каждый синяк счет шел особый. Но даже если бы и помнил – сейчас, поднявшись в чаровальню, все равно забыл бы.

Чаровальня была самым просторным помещением башни, и потолок ее отстоял от пола на три человеческих роста. Под потолком, гулко задевая балки, раскачивался котел. А на нем, судорожно вцепившись тонкими руками в край, висел Невдогад и болтал ногами.

– Ты что там делаешь? – не нашел других слов Упрям.

– Висю, – еле слышно отозвался Невдогад.

– М-да, каков вопрос – таков ответ.

– Да как ты там оказался?

– Не знаю.

– А чего не прыгаешь?

– Боюсь.

– Ну, ты совсем как девчонка! Прыгать, что ли, не умеешь? Да ковер же мягкий, войлочный. На него прыгать – одно удовольствие.

– Боюсь…

– Ладно, потерпи еще немного. Эй, ногами-то не дрыгай, весь котел мне обстучишь! Вот бестолочь, право слово…

Упрям повелел котлу опуститься. Где-то на середине пути Невдогад, глянув вниз, сорвался и растянулся на полу, почему-то так и держа руки поднятыми.

– Руки затекли, – пояснил он в ответ на вопросительный взгляд.

Когда котел встал на войлок, Упрям вынул из него перо и бросил в очаг – ему сгореть надлежит. Теперь еще само заклинание надо снять.

– Сознавайся, как ты очутился наверху.

– Я помочь хотела-a… a он как прыгнет! Я думал, пока он легкий, я его спокойно дотяну да вон на треногу поставлю, взялся, потянул… а он как прыгнет!

Ничего другого Упрям от своего гостя так и не добился, но в душе был уверен, что Невдогад попался на детском желании «прокатиться». Теперь лицо его было таким несчастным и растерянным… Вздохнув, Упрям оставил снятие заклинания на потом. Присел рядом и молча стал растирать одеревенелые руки горе-наездника.

– Спасибо.

– Не за что. Идем, что ли, вниз… Икарус!

* * *

Вечерело.

Невдогад, видя, что Упрям поглощен какими-то свитками, глаза не мозолил, удалился в поварню, разогрел кашу, испек два дивных пахучих хлебца да сварил мяса – на завтра. Но во время ужина сидел как на иголках, а потом приступил к расспросам, не очень успешно напуская на себя вид безразличия:

– А что, Упрям, кажется, у тебя гости были?

– Да… к чародею по делу заезжали.

– Важное дело небось?

Упрям только кивнул. Слушал он вполуха, глядя в стену и жуя хоть и в охотку, но с оскорбительным для любого стряпчего коровьим выражением лица.

– Вроде бояре, по виду судя. Не иначе как от самого батюшки князя?

– Угу.

Не дождавшись продолжения, Невдогад встал, прошелся по горнице, где они ужинали, и сел на другое место.

– Нешто в самом кремле чего-то приключилось? Чай, не по всякому же пустяку князь будет к Науму бояр пачками засылать? Уж не беда ли какая в Тверди, земле славянской?

Упрям как будто и не слышал его. Невдогад опустил плечи и обиженно проворчал:

– Или уж настолько дело тайное? Так и скажи, не буду приставать. Нужны мне их тайны…

Ученик чародея перевел взгляд на своего гостя, и стало вдруг под этим взглядом как-то неуютно. А когда заговорил, слова оказались совсем не такими, каких ждал Невдогад:

– Шел бы ты домой. Не спорю, вовремя ты рядом оказался, говорил разумно, спасибо за то. И все равно, скверно ты поступаешь: родного отца учить вздумал. А почем знать, может, он и рад бы лишний часок с чадом провести, на путь наставить, в деле помочь; да только если бросит свои занятия, так тебе же хуже сделает? Я вот не знаю его, а думаю, не для себя же он старается – для тебя.

– Что с моим отцом, я лучше тебя знаю, – жестко отчеканил Невдогад. – И хоть ты прав во многом, всего не знаешь, так что не лезь с советами. Лучше прямо скажи.

– Что это тебе сказать?

Невдогад не ответил. Всмотрелся пристально в лицо Упряма, пожал плечами и перевел разговор:

– Это я так… Ну, чем мы теперь займемся? Поисками чародея? Я думаю, это поважнее будет, уж он-то с любыми княжескими неурядицами справится. Тебе бояре, какой срок дали? Дня три, поди?

– Откуда знаешь? – насторожился Упрям.

– А я и не знаю, только предполагаю. Неужели угадал? Надо же, как оно бывает… Ладно, угадал и угадал, не в том дело. Значит, над пропажей чародея думать будем?

– Да, – помедлив, сказал Упрям. – Для княжьей задачи в любом случае чары потребуются. Не рассчитал я с этим котлом. Хотя нет, котел тут ни при чем.

– А что при чем?

– Не что, а кто. Один мой знакомец в дурацком малахае.

– Ты про меня?

– А по чьей же еще милости я с третьего жилья до первого камнем летел? Нет у меня, знаешь ли, привычки так делать, я все больше всходом пользуюсь. Вот и выплеснул разом все силы, чтоб не разбиться.

– Значит, из-за меня… – Невдогад пожевал губу. – Плохо. Прости меня, Упрям, подвел я тебя. Прав ты – бестолочь неразумная.

– Да ладно, я уже не сержусь.

– Значит, сейчас осердишься по новой. Ты боярам про Наума что сказал?

– Будто болен учитель.

– Так я и подумал. А это, Упрям, с одной стороны хорошо, а с другой – плохо. Из-за моей глупости – особенно плохо.

– Растолкуй.

– А вот слушай. Сказал ты правильно. Кто бы ни был наш враг, что бы ни задумал, переполох да испуг всеобщий ему на руку сыграют. Значит, о пропаже чародея трещать нельзя.

– Ну, верно, – кивнул Упрям. – И что же плохого в этих верных словах?

– Слушай дальше. Ни один орк из башни не вернулся, значит, их наниматель не знает, чем закончился бой. Когда пойдет слух о болезни чародея, враг решит, что Наум ранен и нужно его добить.

Упрям сокрушенно вздохнул. Ему стало страшно. И не нового нападения боялся он, а той ответственности, которую взвалил на себя, скрыв правду и заявив, что он пока что вместо чародея. Ведь не готов, не готов! Сущий растяпа. О том, что враг будет делать дальше, он сам должен был подумать.

– Понимаешь теперь, о чем я?

– Понимаю. Молодец ты, Невдогад, смышлен.

– Брось. Это просто привычка мыслить по-крупному. Да толку с нее теперь… Вполне возможно, гостей незваных сегодня же ночью ждать надо. А ты «исчерпался» – из-за меня, такого «мудрого». Что теперь делать-то?

– Что делать? К бою готовиться! – Упрям стукнул кулаком о ладонь и решительно поднялся на ноги. – Наум не ждал нападения, а я жду. Он был одни, а со мной… впрочем, нет, тебе в драку нельзя.

– Это еще почему? – взвился Невдогад.

– Куда? Ты же слабый, как девчонка, уж не обижайся.

– Зато ловкий! Я… я, знаешь, как могу? Я – о-го-го!

– Хорошо, – примирительно сказал Упрям. – Возьму в бой. Только условие: слушаться меня беспрекословно.

– Быть по сему! – торжественно заявил Невдогад.

– Вот и договорились. Ну-ка, сними малахай.

Такой степени обиды ему еще ни на чьем лице наблюдать не доводилось.

– Ах вот ты как? Я тебе… я помочь, я искупить хотела-а… а ты!.. Ты насмехаться вздумал?

– Ничего подобного, – спокойно ответил Упрям. – Я правду сказал: возьму тебя в бой, только если будешь слушаться не думая. А нет – враз тебя скручу и в кладовую запру. Нет, даже лучше – кину на Ветерка и в город отвезу, страже сдам, пускай разбираются.

Судя по улыбке, сменившей выражение оскорбленной невинности, Невдогада посетила какая-то светлая мысль.

– Ну хорошо, – примирительно сказал он. – Во всем, что касается предстоящего боя, я обещаю слушаться тебя, как ратник воеводу. Но только в этом. А если тебе так уж не дает покоя мой малахай – что ж, сними. Если победишь меня на мечах!

– Это еще зачем? – удивился Упрям.

– А что такого? Ты мне условие, я – тебе. Или ты бою на мечах не обучен?

Упрям окинул взором тонкий стан Невдогада. Слаб – но ведь ловок, а это на мечах поважнее силы.

Он не был совсем уж беспомощен с оружием. Твердь, хоть и жила мирно, имя свое получила в кровавых войнах, так что уважение к воинскому ремеслу в ней было немалое. И в нынешние дни – нет-нет, да и понадобится добрый меч: либо на степном порубежье половцы зашалят; либо нагрянут из глубин Дикого Поля иные кочевники, разбойники лютые, и те же половцы помощи попросят; либо из булгар налетчики выпрыгнут; либо крепичи на выручку позовут. А то великий князь ладожский всех славян поднимет – тогда по древнему обычаю от каждой земли, от каждого княжества собирается особая – дольная – дружина; и сливаются дольники в единое могучее войско соборное, чтобы отразить натиск общего врага, либо самим по иноземью погулять.

Каждый славянин – и труженик, и воин. Ратные люди, конечно, такую воинскую науку постигают, какая прочему люду и не снилась. Но при том любой крестьянин и в рукопашной за себя постоит, и с топором на любого врага выйдет, а с ножом мужчине вообще расставаться не принято. И к мечу, как ни дорог он, руки у славян привычны – потому что существует палочный бой, не так уж сильно от стального отличный.

Другие страны дивятся. Там не принято, чтобы народ сильным был, там любят народ слабый и покорный. Того не понимают, что верность – тоже сила, и нет простолюдина вернее, чем тот, который правителю по собственной воле решил покориться. Хотя почему покориться? – вот глупое слово. Нет – довериться.

И Упрям, никогда не упускавший случая на зимних праздниках повозиться в потешных боях среди молоди (а в последний год – уже среди взрослых), знал, с какой стороны рукоять у меча, умел биться и в строю, и наособицу. Умел держать удар, даже владел двумя-тремя обманными движениями. Кое-чему и Наум научил, требовавший совершенствовать не только дух, но и тело. Под его присмотром Упрям упражнялся уже с настоящим мечом.

Он знал свои силы. Был уверен, что Невдогадов против него десяток нужен. Но что-то особенное, кроме обиды и упорства чувствовалось во взоре напряженного паренька. Что-то… опасное, что ли?

– По рукам, – сказал ученик чародея. – Идем в оружейную, потом во двор. Поспорим.

– Не испугался, – удовлетворенно признал Невдогад.

И стало ясно, что он не просто готов к поединку. Он жаждал его.

Оружейная была на деле скромной каморкой, где хранились свидетели бурной молодости Наума: кольчуга и шлем, два щита, три меча, пара топориков, десяток ножей и три копья. Луком и стрелами Наум пренебрегал, хотя как-то обмолвился, что в былые времена его считали неплохим стрелком. Зная нелюбовь чародея к хвастовству, можно было предположить, что он пускал стрелу в раскрученное на нитке кольцо с сорока шагов, не царапнув внутренней поверхности. Еще здесь лежали предметы вроде бы не военные, точного назначения которых Упрям, столько раз стиравший с них пыль, не знал. Небольшой костяной жезл с тонкой резьбой, какая-то железная бляха, скромный ларчик величиной в ладонь… Оставалось только догадываться, какая могучая сила таилась в них. И сожалеть, что придется обойтись без нее.

Упрям взял себе меч средней длины, прямой, как луч солнца, с рукоятью, утяжеленной большим яблоком. Увесистый меч, но верткий и послушный.

– Выбирай, – указал он на другие.

Невдогад недолго думая потянул из ножен ледянскую сечку – легкий клинок, слегка изогнутый к острию, с изогнутой же длинной рукоятью, с широкой крестовиной, в которой и сосредоточивался вес. Правильный выбор. Этот великолепно уравновешенный меч был нарочно выкован для такой вот немогучей стати. Ледяне научились делать сечки у нелюдей – у чуди белоглазой, никогда не отличавшейся богатырским сложением.

С мечом в руках Невдогад преобразился. Исчезла его нескладность, неуверенность движений сменилась осторожной кошачьей гибкостью. Упрям глядел хмуро, уже догадываясь, что недооценил соперника, но отступать и не думал.

– Значит, условились? – уточнил Невдогад, когда они встали друг против друга во дворе.

Забеспокоившийся Буян, рыча, вклинился между спорщиками, причем Упряму померещилось, что в его сторону волкодав скалился куда отчетливей. Да нет, быть того не может, помстилось.