Странное лето

Дорожка не коврик:
Огромным коврищем —
До горизонта травою ласкучей.
Помня крики на пепелище,
Жажду грозы!
Настоящей!
Гремучей!

Думать о прошлом —
Почти что крамола,
Нахохлились птицы.
Что за примета?
Соломинка ногу вдруг уколола…
Как быстро всё высохло.
Странное лето.

«На берегу – у вод забвенья…»

На берегу – у вод забвенья
Я с вами вместе погрущу,
Вы не попросите прощенья,
Но я вас все равно прощу.

И прошепчу вам заклинанье —
Ни власти в нем, ни колдовства,
А только позднее признанье
И предсказанье Божества.

«Ветрена, дырява и бесстыдна память —…»

Ветрена, дырява и бесстыдна память —
Всё в ней зарастает сором и быльем,
Вечно вор лукавый норовит ограбить,
Называя древо бесполезным пнем.

Всё это было. Всё это будет.
Этим днем. Иль завтра. Иль когда-нибудь.
Кто-то будет помнить. Большинство забудет,
Что лежал здесь прежде выстраданный путь.

Спутались границы вечной тьмы и света,
Истина скатилась с древнего кольца:
Как ни умоляй, но пройдет и это —
Не найти начала, не сыскать конца.

«Перешагнув невидимый порог…»

Перешагнув невидимый порог,
Открылась правда вся о пережитом,
Увидел я, что жизненный поток
Черпал так глупо крупным ситом.

Услышал глас: «Иди и созидай!
Используй то, что дал я с поцелуем.
Ты собирал, теперь же отдавай,
Чтоб Божий дар растратился не всуе».

Набат

Рассветный сон прервал рассказ на полуслове,
Оставив в памяти лишь голоса и отголоски.
Обрывки фраз сложились в предисловие,
А вместо глав лишь прочерки и сноски.

О чем был тот рассказ? Кем он написан был?
Кто главный персонаж?
Герой иль выскочка ничтожный?
Я видел царство, где народ застыл,
Молился много, хоть и был безбожный.

В том царстве божеством провозглашен порок,
Ничтожества там «знать» —
Единством сбились в стаю.
Народ их славит и несет оброк,
А восстающих бьют и проклинают.

О чем тот сон? К чему такие сны?
Похоже, что к беде.
Она не у ворот. Она внутри. Часы уже пробили.
Возрадовались стойлу и узде…
Вчера звучал набат! Колокола по нам звонили.

Обледеневшие качели

Студеный страх вползает в щели,
Замерзшая луна в пруду,
Обледеневшие качели
Застыли в сумрачном саду.

Я так боюсь, что не успею,
Не объясню, не искуплю,
Вдруг возропщу, иль онемею,
Иль просто плоти уступлю.

Я видел чудо

Я видел чудо: свод бездонный,
Там юный ангел танцевал,
Кружился и в сачок огромный,
Смеясь, он звезды собирал.

Вдруг строгий голос он услышал,
Смиренно сел на облака,
И тут нечаянно рассыпал
На землю звезды из сачка.

Под этим дивным звездопадом,
Я завороженный стоял,
Смотрел как тают звезды рядом
И, не сдержавшись, зарыдал.

Цветаева

Тонкою иглою
В сердца я пробралась.
Заболели мною —
Не дали мне пропасть.

Вдруг странную прохладу
Принесла река.
Ушла от водопада,
Смотрю издалека.

Унесена я в небо
Прощальною волной.
Вам не дарила хлеба —
Делилася мечтой.

Здесь оставляю брызги,
Надеюсь – на века.
Ну что ж. До новой жизни.
Пока. Пока. Пока.

«Я вдруг ослеп ко всем цветам…»

Я вдруг ослеп ко всем цветам,
В одну все краски слились.
Я мир читаю по чертам,
Которые мне снились.

Теперь их вижу наяву,
Я в них преображаюсь,
Читаю по чертам судьбу
И в краске растворяюсь.

Гордыня

Мазок последний. Это совершенство!
Прекрасный ангел на его картине.
Он ожидал почувствовать блаженство,
Но сердце не ликует. Стынет!

Вот-вот оно замрет иль разорвется —
Пред ним не сад, а черная пустыня:
Наружу рвется и над ним смеется
Наследство падших ангелов – гордыня.

Притворный кров она ему дарует —
Пред ним улыбка адского всесилья…
Берет он кисть и заново рисует
Большие, но поломанные крылья.

Бездомные

Хлебнули жизни всякой —
Всё больше цвета смоли.
Так и бредут с собакой,
Среди тоски и боли.

Хранят остатки гордости
Уже три года с гаком.
Не дай, господь, бездомности
Ни людям, ни собакам.

«Не прощайтесь с поэзией ранее срока…»

Не прощайтесь с поэзией ранее срока,
Достаточно кладбищ для трепетных строк.
Не надо искать среди судей пророка,
Которому внемлет и ангел и рок.

К чему тенета для мысли и слова?
Как можно стреножить Божественный свет?
Зачем вы пытаетесь снова и снова
Отсрочить уже наступивший рассвет?

«Звездой мерцающей, тревожной…»

Звездой мерцающей, тревожной
Я пробудился ото сна,
И вдруг услышал – безнадежно
Звезде той вторит тишина.

В безмолвье этом бился, рвался
Таимый долго зовный крик,
И этим зовом наполнялся
В росу упавший звездный блик.

И безысходною печалью
Пронизан был холодный свет,
Меня манивший тайной далью,
Где нет ни скорби, ни сует.

Исаакиевский собор

Покончив с неустанной битвой,
Творец вознесся к небесам,
И с них слезами и молитвой,
Свой освятил Великий Храм.

Всей жизни главное творенье,
Источник гордости и ран.
Я в нем черпаю вдохновенье.
Тебе поклон мой, Монферран!

Старик

Взгляд исподлобья, руки дрожащие,
В них его жизнь – горькая, трудная.
Давно он оплакал годы пропащие,
Что утаила судьба его блудная.

Листом засохшим с древа осыпался,
Всё уж случилось – ничто не изменится:
Огонь прогорел, золою рассыпался,
Осталось только пеплу развеяться.

«Сбежав из тревожного сновиденья…»

Сбежав из тревожного сновиденья,
По берегу пруда один я брожу,
Надеясь найти хоть минуту забвенья,
Но только следы на снегу нахожу.

Безмолвное утро дышит туманом —
Прощается лес с надоевшей зимой…
В молчании долгом и покаянном
Смываю тревогу студеной водой.

«Один кивок, одно лишь слово —…»

Один кивок, одно лишь слово —
Мир раскололся пополам.
А всё, что было в нем святого,
Потеряно у входа в Храм.

Настигнет кара иль награда
За то, что недругу солжешь?
Благословенна ли та правда,
Которой друга предаешь?

Мы разные

Пророчите, что участь незавидна.
Анафема? И в этом вы вольны.
Моя вина пред вами очевидна:
Я просто верую не так, как вы.

Мы разные. У вас иная ценность —
Не признаете вы других дорог.
Для вас всего важнее церковь,
А для меня на этом месте Бог!

«Спросил о жизни. Без подвоха. Просто…»

Спросил о жизни. Без подвоха. Просто.
Она ответила, смотря куда-то вдаль,
И я увидел, что за словом «сносно»
Она таит несносную печаль.

Создателя то шутка иль ошибка,
Или дитя случайного огреха —
Блуждает часто на лице улыбка,
Когда на сердце вовсе не до смеха.

«Как жаль, что не помним мы первых шагов…»

Как жаль, что не помним мы первых шагов,
Звуков, впервые сложившихся словом —
Своих неуверенных, робких мазков
На полотне, подаренном Богом.

Один только холст, где-то спрятан эскиз,
Разные краски побед и ошибок,
Минуты песчинками сыпятся вниз,
И с ними мгновения, между песчинок.

Чтобы в судьбою назначенный час,
Посланец явился бы к нам без печали.
Картина пред ним – завершенный рассказ:
Вечный покров, что себе мы соткали.

Сомнение

Вечер сбежал беззвучно, безропотно,
Месяц по звездам судьбу ворожил,
А некто невидимый ласковым шепотом
О странных вещах со мной говорил.

Он обещал от невзгод избавленье,
И призывал всё сначала начать.
Я же нуждался только в прощенье,
И тихо спросил: К чему мне опять?

Голос затих, пораженный смятеньем —
Так мало просил от меня он взамен:
Новая жизнь! Он сулил возрожденье!
А я сомневался и думал: Зачем?

У стен монастырских

Сожаления топью бездонною
Тянут вниз, сулят отречение,
А победу, как миф иллюзорную,
Превращают в твое поражение.

За забором высоким не спрятаться,
Молитвою не откреститься,
Слабость не может раскаяться,
Зато она может глумиться.

Бегством в полон одиночества
Не обрести искупления.
Лживы бывают пророчества,
Правдивы – лишь откровения.

«Я искал этот путь по преданиям…»

Я искал этот путь по преданиям,
Среди литургий и грехов,
По книгам и предсказаниям,
По строкам забытых стихов.

Поклонившись старинному посоху,
Помедлив чуть-чуть на краю,
Я пошел по воде аки посуху —
По плененному стужей ручью.

Затрещал он с обидой, с упреками:
«Где ты был, пока я замерзал?
Шел сюда ты чужими дорогами,
Вот поэтому и опоздал».

Пленники

С матом яростным, разухабистым,
Под дождем мы пируем градистым.
Но безрадостна песня застольная —
В веригах душа – подневольная.

У друг друга не просим прощения
За злобу и унижения:
Тесного стойла пленники —
И лошади, и наездники.

Странник

Дороги нет и страшно обернуться,
Лишь запах гари, звуки тишины:
Бездомный странник – некуда вернуться,
Да и мосты давно уж сожжены.

Он опустился молча на колени
И будто бы молитву зашептал,
Но не молился он – считал потери,
И тщетно оправдания искал.