24 июля 1252 г. в канун памяти святых Бориса и Глеба под стенами Владимира явилась ордынская рать. Событие было чрезвычайное по многим причинам. Двенадцать лет на Руси не видали вооруженных монголов. К тому же на сей раз пришли они не сами собой, а были “наведены” одним из русских князей на другого. А что еще более существенно, приход войска царевича Неврюя по просьбе князя Александра Ярославича означал, что этот сильнейший из князей Северо-Восточной Руси сделал окончательный выбор в пользу союза с Ордой – выбор, в значительной степени определивший весь дальнейший ход отечественной истории, ибо с прихода “неврюевой рати”, собственно, и начинается установление на Руси ордынского ига.
Тринадцатое столетие – век глубокого перелома в истории Руси. Со времени выхода в свет “Истории государства Российского” Н. М. Карамзина перелом этот связывают с установлением “монгольского ига”. Это удивительное слово в значении формы военно-политической зависимости со “страдательным” оттенком, впервые введенное в ученый обиход Карамзиным, пережило в школьных учебниках императорский и советский периоды и удерживается до сих пор.
Иго (латинское jugum от jungere – “соединять”) – всего-то навсего воловье ярмо, которое надевали на шею побежденному предводителю варваров во время триумфального входа военачальника-победителя в Рим. Выбирая именно это слово, Карамзин следовал библейской церковнославянской традиции, в которой оно употребляется в двух смыслах: как ярмо, бремя, тяжесть (в прямом и переносном смыслах) и как владение, господство.
Обычно такие художественные образы в научном и школьном обиходе не приживаются, но “иго” живет уже второе столетие. Живучесть слова, по всей видимости, объясняется его замечательными “камуфляжными” свойствами, благодаря которым в массовом сознании россиян двухсотлетние отношения с Ордой представляются едва ли не непрерывным Батыевым погромом.
Если присмотреться внимательно, то окажется, что под игом понимается форма даннических отношений, при которых русские князья обязаны были периодически выплачивать ордынским ханам денежную дань и предоставлять войска для ордынских походов, а взамен получали ханский ярлык на княжение – удостоверение, что предъявитель находится под защитой и покровительством хана. Отношения такого типа были широко распространены как в Западной Европе, так и на Востоке и в своей наиболее известной форме называются вассальными отношениями. Ничего унизительного, по средневековым понятиям, даннические отношения не заключали. Для чего же понадобилось называть эти отношения туманным словом “иго”?
Ответ, по всей видимости, заключается в том, что “иго” позволяет избежать бестактного разговора об обстоятельствах и способах установления этой зависимости. “Иго” продолжает воспроизводиться в наших учебниках, чтобы закамуфлировать тот неприятный факт, что зависимость Северо-Восточной Руси от Золотой Орды есть результат сознательного выбора и целенаправленной политики князей.
Едва ли не во всех доступных широкой публике учебниках и популярных исторических сочинениях дело представляется так, будто пресловутое иго установилось сразу после Батыева нашествия 1237–1240 гг. Беда, однако, в том, что даннические отношения такого рода не “возникают”, не “складываются” и не “устанавливаются” сами собой. Это договорные отношения, и они должны быть зафиксированы юридически значимым актом. В Западной Европе вассал должен был, став на колено, произнести формулу присяги – оммажа, сюзерен – нанести ему символический удар мечом плашмя по спине и также произнести свою часть ритуальной формулы; в Монгольской империи был особый ритуал, скреплявший отношения старшего хана с поступавшим под его власть “улусником”.
Первым из русских князей совершил этот обряд по монгольскому обычаю великий князь владимирский Ярослав Всеволодович. Старейшее из сохранившихся до нашего времени повествований об этих событиях – Лаврентьевская летопись – эпическим слогом сообщает, что в 1243 г. великий князь Ярослав поехал к Батыю, а сына своего Константина послал к великому хану в Каракорум; Батый же “почтил Ярослава великою честию” и даровал ему старейшинство во всей Руси[3]. То есть князь по собственной воле отправился в Сарай на Нижней Волге – кочевую ставку только что вернувшегося из похода в Западную Европу Батыя, принес присягу, по-монгольски – шерть, и сделался данником хана.
На следующий год его примеру последовали другие князья Северо-Восточной Руси – Владимир Константинович, Борис Василькович, Василий Всеволодович поехали в Орду и получили от Батыя ярлыки на свои “отчины”.
Учебники даже если и упоминают об этих поездках, то, как правило, объясняют покорность князей Северо-Восточной Руси непреодолимостью монгольской силы, которой не могли противостоять разобщенные земли и княжества, опустошенные нашествием. Все эти традиционные аргументы имеют силу только с существенными оговорками.
Древнейшие наши летописи при описании нашествия действительно всячески подчеркивают многочисленность, силу и неутомимость “татар”. Однако летописный текст не следует понимать буквально, летопись – не столько описание, сколько способ осмысления событий. Нашествие “иноплеменных” рассматривалось книжниками как бич божий, кара господня, а монголам приписывались черты библейских “нечистых” народов, появление которых знаменует начало светопреставления. Летописные фрагменты, повествующие о нашествии, часто буквально совпадают с текстами библейских пророчеств.
Ранние летописи по этой причине не содержат никаких цифр. Единственное точное указание численности монгольского войска находится в позднейшем и недостоверном источнике, знаменитой “Задонщине”, где сказано, что “у Батыя было четыреста тысящ окованныя рати”, то есть только тяжелой конницы. Это, разумеется, преувеличение, такого множества бойцов не было во всей Монголии XIII в. Противоположную крайность представляет мнение Льва Гумилева, утверждавшего, что “у Батыя и его братьев было всего 4 тысячи всадников”. Однако невозможно представить себе, чтобы такое малочисленное войско прошло без единого поражения от Волжской Булгарин до Адриатики, разгромив не только русские полки, но и шестидесятитысячную польско-немецко-моравскую рать в битве при Легнице. Широкое распространение получили расчеты В. В. Каргалова, оценивавшего общую численность Батыева войска в 120 тыс. воинов на том основании, что обычно монгольские ханы командовали в походе туменом (по-русски – тьма, отряд численностью 10 тыс. человек), а вместе с Батыем пришло от 12 до 14 ханов. Но цифра, полученная Каргаловым, по всей видимости, требует уточнения. В современной научной литературе большее доверие вызывает другой способ расчета. В 1235 году на съезде монгольской знати – курилтае – было решено отправить в Великий поход на Запад половину всех имперских сил, то есть, по расчетам современных демографов, примерно 70 тыс. человек. Войско действительно немалое, но едва ли можно говорить о подавляющем превосходстве монголов в живой силе даже во время кампаний 1237–1240 гг., не говоря уже о времени после 1242 г., когда значительные силы, подчинявшиеся непосредственно императорскому правительству, оставили приволжские степи, где Батый образовал собственное государство – Золотую Орду. Название, кстати, условное, оно появляется в русских источниках XVI в., когда основанная Батыем держава уже распалась на отдельные ханства. Сами монголы называли эту территорию “улусом Джучи”, то есть землей, принадлежащей сыну Чингисхана Джучи и его наследникам.
Степень разорения Руси в 1237–1240 гг. также сильно преувеличивается в результате излишнего доверия историков летописным эсхатологическим описаниям. Смоленское, Пинское, Витебское, Полоцкое княжества и большая часть Новгородской земли вообще не были затронуты нашествием. Но и взятие Батыем того или иного города было событием, разумеется, трагическим, однако отнюдь не катастрофическим. Все крупные города, которыми овладели монголы, в дальнейшем продолжали существовать в качестве значительных центров. Летописное известие о том, что “весь Киев разбежался”, “не терпя татарьского насилья”, относится к 1300 г., то есть окончательный упадок Киева наступил через семь десятилетий после нашествия и под влиянием совершенно иных факторов. Единственная столица крупного древнерусского княжества, на месте которой нет современной городской застройки, Старая Рязань, длительное время претендовала на звание русских Помпеев – города, погибшего в одночасье под ударами монголов. Но это представление не соответствует летописным и археологическим источникам. “Повесть о разорении Рязани” описывает восстановление города непосредственно вслед за нашествием таким образом: “Благоверный князь Ингварь Ингваревич, названный во святом крещении Козьмой, сел на столе отца своего великого князя Ингваря Святославича. И обновил землю Рязанскую, и церкви поставил, и монастыри построил, и пришельцев утешил, и людей собрал. И была радость христианам, которых избавил Бог рукою своею крепкою от безбожного и зловерного царя Батыя”. Археологические изыскания последних десятилетий подтверждают, что Старая Рязань в течение по крайней мере столетия после нашествия не только была оживленным городом, о чем говорит обилие керамики второй половины XII – начала XIV в., но и сохраняла статус важного политического центра. Об этом, в частности, свидетельствует обнаруженная здесь медная пластина, украшенная золоченым рисунком поверх черного лака. Эта очень дорогая техника, как правило, употреблялась для украшения парадных дверей главных соборов крупнейших городов. Замечательно, что старорязанская пластина датируется XIV в.
В целом современные археологи убеждены, что упадок многих поселений, ранее приписывавшийся монгольскому нашествию, произошел существенно позже и под действием факторов климатического характера. Появление монголов совпало с длинной чередой чрезвычайно дождливых лет, в результате чего старые пашенные участки в речных долинах были заброшены, зато велась распашка более возвышенных земель на водоразделах. Население перемещалось и вследствие истощения лесных угодий, что негативно сказывалось на лесных промыслах и связанной с ними торговле пушниной, медом и воском. Эти перемены неизбежно должны были привести (и в полстолетия привели) к изменению сравнительной мощи городских поселений, некоторые из которых пришли в упадок, вовсе не пострадав во время “Батыева погрома”. Разруха, вызванная собственно нашествием, продолжалась недолго, и “структуры повседневности” были восстановлены в кратчайшее время. Показательно, что уже в 1239 г. великий князь владимирский Ярослав Всеволодович собрал довольно сил для крупного похода и разорил город Каменец на границе Киевских земель, где княжил в это время его противник Михаил Черниговский, а на обратном пути разбил литовский отряд, вторгшийся в пределы смоленской земли, и “урядил” смолян, “посадив” им против их воли князя Всеволода Мстиславича.
Таким образом, современная наука накопила немало доказательств того, что разрушительные последствия монгольского нашествия в традиционной литературе сильно преувеличены. Страна хотя и понесла значительные потери, но сохранила достаточно сил для сопротивления монголам и отстаивания независимости. Так, во всяком случае, считали многие влиятельные современники событий, князья и лидеры городских общин. Ориентация Северо-Восточной Руси на союз с Ордой утвердилась в результате острой внутренней борьбы.
Для того чтобы отбиться от монголов, разумеется, нужны были совокупные усилия всех русских княжеств. И надо заметить, что удельный порядок вовсе не препятствовал организации совместных военных предприятий, в которых нередко принимали участие практически все русские земли (как в походе Андрея Боголюбского на Киев в 1174 г.). В марте 1238 г. в битве на реке Сити монголам противостояли соединенные силы Владимирского, Ярославского, Углицкого и Юрьевского княжеств, однако их было явно недостаточно. Соединение усилий Северо-Восточной и Юго-Западной Руси было вполне возможно, а кроме того, для борьбы с монголами можно было опереться на помощь внешнего союзника.
Такого союзника естественно было искать на Западе. Вся Европа в те времена, несмотря на взаимные анафематствования в 1054 г. папы римского и константинопольского патриарха, еще считалась относительно единым “христианским миром”, номинальным главой которого был папа. Одним из первых русских князей вступил в переговоры с папской курией Михаил Черниговский, отправивший в 1245 г. на Лионский собор своего кандидата на Киевскую митрополичью кафедру – игумена Петра Акеровича. В том же 1245 г. вступил в сношения с Римом Даниил Галицкий, выразивший готовность в ответ на помощь против татар признать “Римскую церковь матерью всех церквей”. Великий князь владимирский Ярослав Всеволодович также, по всей видимости, не рассматривал присягу Батыю как окончательное и бесповоротное решение вопроса о политической ориентации. Во всяком случае, в 1246 г., во время поездки в столицу Монгольской империи Каракорум, куда он был вызван для “утверждения” великим ханом (Золотая Орда номинально оставалась частью монгольской державы, и назначенцам Батыя требовалось утверждение великого хана), он вел переговоры о союзе с папским легатом Джованни дель Плано Карпини и, по уверению Карпини, согласился принять покровительство римской церкви. Не исключено, что эти переговоры, о которых донес Туракине – матери великого хана Гуюка, фактической правительнице империи – русский толмач Темер из свиты Ярослава, и послужили причиной убийства князя в Каракоруме. По свидетельству Карпини, он был отравлен “матерью императора, которая как бы в знак почета дала ему есть и пить из собственной руки; и он вернулся в свое помещение, тотчас же занедужил и умер спустя семь дней, и все тело его удивительным образом посинело”.
Великим князем владимирским в соответствии с традиционным порядком стал младший брат Ярослава Святослав Всеволодович. Но уже в конце 1247 г. его племянники Александр и Андрей Ярославичи отправились к Батыю. Они оспаривали великокняжеский стол, ссылаясь на акт ханского пожалования их отцу и указывая, что ханское пожалование сильнее обычая. Батый не решился своей властью разрешить спор и отправил братьев в Каракорум.
В 1249 году новая правительница империи вдова хана Гуюка Огуль-Гамиш признала Александра Ярославича “старейшим” среди русских князей: он получил Киев. Но великое княжение владимирское было пожаловано Андрею. Александр предпочел не ехать в удаленный и сильно разоренный город и продолжал княжить в Новгороде.
Андрей Ярославич, сев во Владимире в качестве ставленника Каракорума, попытался не только проводить политику, независимую от Золотой Орды (что облегчалось конфликтом внутри империи – у Батыя были натянутые отношения с кланом Гуюка), но вместе с младшим братом Ярославом, княжившим в Твери, начал создавать коалицию для совместной борьбы с монголами. Он заключил союз с сильнейшим князем Южной Руси Даниилом Романовичем Галицким. Союз был скреплен в 1250 г. браком Андрея с дочерью галицкого князя, несмотря на то что при этом нарушались нормы церковного – канонического – права, не допускавшие брака между близкими родственниками, в данном случае двоюродными братом и сестрой.
Даниил Романович также готовился выступить против татар и вел интенсивные переговоры с римской курией, которая в этот период стала проявлять большой интерес к русским княжествам как к возможным участникам антимонгольской коалиции. Переговоры Даниила Галицкого с Римом привели в 1246 г. к формальному распространению власти папского престола на Галицко-Волынскую землю. Немногие сохранившиеся документы (до нас дошли папские буллы, но писем русских князей в нашем распоряжении нет) позволяют тем не менее утверждать, что, выражая готовность подчиниться римской церкви, Даниил Галицкий преследовал исключительно политические цели. Не случайно уже в одну из первых папских булл, посланную в мае 1246 г., включено обещание “совета и помощи” против татар. Между тем от прямого подчинения духовной иерархии Риму Даниил сумел уклониться. Выдвинутый им кандидатом на киевскую митрополию княжеский печатник Кирилл в 1246 г. был направлен для утверждения в Никею к патриарху Мануилу II, изгнанному крестоносцами-католиками из Константинополя.
О проекте
О подписке