Такой перерыв в деятельности старинного института представляется странным и к тому же не подтверждается источниками, в которых вечевые собрания эпизодически упоминаются и в XI столетии. В 1015 году Ярослав Мудрый, варяжская дружина которого накануне перебила новгородскую верхушку “нарочитых мужей”, вынужден был при получении на другой день известия о захвате власти в Киеве Святополком просить у новгородцев помощи “на вечи”. В 1068 году киевляне “створиша вече”, дабы организовать отпор половецкому набегу, в борьбе с которым потерпел неудачу князь Изяслав. А на следующий год, когда изгнанный Изяслав попытался вернуться в Киев с помощью польских войск, горожане вновь “створиша вече”, призвавшее на помощь братьев Изяслава – Святослава и Всеволода, угрожая в противном случае, сжегши город, уйти в “греческую землю”.

Разумеется, сущность этого учреждения со временем менялась, и племенная сходка эпохи родового быта существенно отличалась от волостного веча XI–XII столетий. Однако ограниченность наших сведений не позволяет совершенно однозначно определить характер этих изменений. Спорными, как и 100 лет назад, остаются вопросы о составе и компетенции вечевых собраний, порядке их проведения.

Во всяком случае, неправильно представлять себе вече в виде хаотической толпы, принимавшей или отвергавшей предлагаемые меры силой крика. Единственное подробное летописное описание вечевого собрания позволяет заключить, что это было вполне формализованное действо, проходившее по определенному протоколу. На митинг собрание было мало похоже; по сообщению Лаврентьевской летописи, в 1147 г. “многое множество” киевлян, явившихся на вече у Софийского собора, прежде всего “седоша”. Далее рассевшиеся киевляне выслушали сообщение князя о причине собрания, приветствия послов, обращенные с соблюдением строгого этикета сначала к митрополиту, тысяцкому, а затем и ко всем “киянам”, и только затем выслушали посольские предложения.

То обстоятельство, что участники веча сидели, заставляет предполагать, что число их было невелико. Археолог В. Л. Янин, непревзойденный знаток быта древнего Новгорода, провел однажды с участниками своей археологической экспедиции эксперимент. Когда вечевую площадь уставили скамьями, оказалось, что поместиться на них может не более 400 человек. Но если в этих сходках принимали участие не все жители города, то каким образом формировался их состав?

Относительно состава вечевых собраний продолжаются споры. Часть исследователей разделяет убеждение Янина о том, что 300 “золотых поясов”, заседавших на новгородском вече, по сообщению иноземного путешественника, представляли городской патрициат, старейшин усадеб, из которых состоял средневековый город. Другие полагают, что вечевые собрания были более “демократическими” и включали в себя выборных представителей городских районов – “концов”. Споры ведутся, конечно, относительно “правильного” веча в обычной ситуации; во времена смутные – в случае военной катастрофы или острого социального конфликта – на сходки сбегалось множество народа, и там уж было не до процедурных тонкостей.

Компетенция веча была довольно обширна. Среди важнейших вопросов, решавшихся вечем, были вопросы войны и мира, приглашение князя и заключение договора (“ряда”) с ним. В случае недовольства князем и нарушения им условий ряда вече могло указать князю “путь чист” (то есть изгнать). Некоторые эпизоды такого рода широко известны. Например, события 1136 г. в Новгороде, когда был посажен на два месяца под арест со всей семьей, а затем и изгнан князь Всеволод Мстиславич, внук Владимира Мономаха. Новгородцы дважды изгоняли и князя Александра Ярославича (Невского), покушавшегося на городские вольности. Беда в том, что в наших учебниках эти случаи представляются как чрезвычайные и исключительные, между тем это была рутинная практика древнерусских волостей.

Участвовало вече и в направлении “иностранных дел”. Например, в договоре Новгорода с Готским берегом указывалось, что в выработке условий договора, которым князь Ярослав Владимирович утвердил мир “с послом Арбудомь и всеми немецкыми сыны… и с всемь латиньским языком”, участвовали посадник Мирошка, тысяцкий Яков и все новгородцы.

Вече должно было утверждать чрезвычайные расходы на военные предприятия. В скандинавских сагах, где говорится, что во времена Владимира и Ярослава на Руси собирались тинги – народные собрания, содержится характерный рассказ об Эймунде, предлагавшем свою военную службу “русскому конунгу”, который ответил ему: “Дайте мне срок посоветоваться с моими мужами, потому что они дают деньги, хотя выплачиваю их я”, и созвал тинг.

Княжеская дружина составляла “корпус быстрого реагирования”, но основная тяжесть военных предприятий, как наступательных, так и оборонительных, если речь шла о земских интересах, ложилась на плечи рядовых “воев” – народного ополчения.

Основная масса свободного населения древнерусской волости была хорошо вооружена и представляла внушительную военную силу Поляне, по преданию, дают хазарам по мечу “от дыма”, то есть в понятиях летописца меч есть в каждом доме, а не только у знати. О том же свидетельствует и статья 13 “Русской правды”, предусматривающая такой казус: “Если кто возьмет чужого коня, оружие или одежду, а владелец опознает пропавшее в своей общине, то ему взять свое, а 3 гривны за обиду”. Очевидно, что “в своем миру” обнаружить собственное украденное военное снаряжение мог рядовой свободный общинник, а не княжеский “муж”. Народное ополчение состояло как из городских, так и из сельских свободных обывателей. После неудачного для Руси сражения с монголами на реке Калке, как сообщает летопись, “бысть вопль и плачь и печаль по градом по всем и по селом”. Очевидно, “по селом” плакали не из простого сочувствия, но оплакивали павших односельчан. Как отмечают археологи, меч в XII столетии становится массовой продукцией русских оружейников, причем появляются образцы “серийного производства”, для которого был несомненно тесен исключительно дружинный и даже городской “рынок”.

Неверно было бы представлять себе свободного общинника только в роли пешего воина. Простые воины на коне постоянно встречаются на страницах летописи. Князь Изяслав Мстиславич призывал с собой в поход на черниговских ольговичей всех киевлян “от мала и до велика, кто имеет конь, кто ли не имеет коня, а в лодьи”. В другой раз киевляне последовали за своим князем “на конях и пеши многое множество”.

Земские “вон” составляли особую военную организацию, отличную и независимую от княжеской дружины. В мирное время поддерживалась сотенная “мобилизационная система”: все население волости (не только городов, но и сел) было разбито на административные единицы – десятки и сотни, объединенные под общим руководством избираемого вечем тысяцкого. В походе это войско, находящееся под командой собственных воевод, действовало под общим руководством князя, но не было подчинено ему безусловно. Нередки случаи, когда городские “вон” прямо нарушали княжеские распоряжения. Князья Святополк, Владимир и Ростислав во время похода 1093 г. решили не переходить Стугну, стремясь избежать столкновения с половцами. Однако киевляне не согласились с этим решением, они постановили двинуться “на ону сторону реки”, и князья вынуждены были следовать за земской ратью.

Своей численностью городской “полк” по крайней мере на порядок превосходил княжескую дружину. Неудивительно, что в случае конфликта князя с городом, когда горожане расторгали договор с князем и “казали ему путь чист”, неугодному “самодержцу” ничего не оставалось, как подчиниться и отправиться по указанному пути искать другого “стола”. Для вооруженного противодействия сил дружины явно было недостаточно.

Суверенитет древнерусских городов-государств ярко проявляется в том, что они вступали в дипломатические сношения – “правили посольства” друг к другу и в отдаленные страны. В 1164 году к византийскому императору Мануилу прибыли “Кыевский сол (посол) и Суждальскый сол Илья, и Переяславьскый, и Черниговьскый”. В 1229 году для заключения договора с Ригой и Готским берегом отправились послы “от Смолнян”, то есть послы городской общины участвовали в заключении договора наряду с княжескими и отдельно от них. Существовал и институт “международного посредничества”: в 1135 г. “ходил Мирослав посадник из Новгорода мирить киевлян с черниговцами”, успеха акция, правда, не имела.

В целом позволительно утверждать, что политическая система древнерусской волости была вполне “демократической” (постоянно имея в виду условность и неточность употребления современной политической терминологии по отношению к такой удаленной эпохе). По всей видимости, в рамках города существовал некий олигархический орган. Однако скудные сохранившиеся источники не позволяют сказать ничего определенного относительно статуса упоминаемых в них “старцев градских”, с которыми, например, в 988 г. держит совет относительно принятия новой веры князь Владимир Святославич. Во всяком случае, не будет большим преувеличением утверждать, что русские волости не отличались в этом отношении по своему устройству от античных полисов и городов-государств средневековой Европы. Но только в античном полисе не было князя с дружиной, а русский город не знал западноевропейской “коммунальной революции” – этому препятствовала сама его структура, он состоял из княжеских и боярских дворов-кварталов. Один из лучших знатоков Древней Руси И. Я. Фроянов пришел к заключению, что “с помощью веча, бывшего верховным органом власти городов-государств на Руси второй половины XI – начала XIII в., народ влиял на ход политической жизни в желательном для себя направлении”. Едва ли положение было существенно иным в предшествующие два столетия.

Изучение всего комплекса источников, доступных нам, неизбежно приводит к выводу, впервые сформулированному историком древнерусского права В. И. Сергеевским еще в начале XX столетия: “Наша древность не знает единого “государства Российского”; она имеет дело со множеством единовременно существующих небольших государств”. Трудно говорить о Древней Руси как о едином государстве при отсутствии единой административной организации, единого “экономического пространства” и даже общего наименования, охватывающего все русские земли-волости, население которых, довольно резко различавшееся хозяйственными и культурными обычаями, невозможно представить в виде “единой древнерусской народности”.

Наши летописи говорят о “русской земле” в совершенно своеобразном смысле, и значение этого словосочетания остается не вполне ясным. В частности, в 1145 г. “вся Русская земля” ходила походом на… Галич. С помощью скрупулезного анализа семисот упоминаний “русской земли” в памятниках домонгольской эпохи, проведенного В. А. Кучкиным, было установлено, что словосочетание это используется в двух различных значениях. “Русской землей” “в узком смысле” именуются южные волости в нижнем течении Днепра, южного Буга и Днестра. Причем в состав этой “русской земли” никогда не включаются области Великого Новгорода, Полоцка, Смоленска, Суздаля (Владимира), Рязани, Мурома, Галича и Владимира на Волыни. Относительно смысла и происхождения этого словоупотребления нет даже убедительной гипотезы. Помимо этого, словосочетание “русская земля” употребляется “в широком смысле”, и тогда оно охватывает не только те земли, которые мы и сейчас назвали бы русскими, но и болгарские, польские, валашские, а позднее и литовские города. В основе этого объединения лежал принцип единства церковнославянского языка. Таким образом, “русская земля” “в широком смысле” – совокупность земель, исповедующих истинную веру, связанную с церковнославянским языком, то есть вообще православный, богоспасаемый мир. Но это представление древнерусских книжников мало влияло на политические реалии Древней Руси, которая предстает совокупностью независимых земель, объединяемых общностью веры, княжеской династии и языка.

С домом и дружиной

Обращаясь к летописям, мы обнаруживаем, что князь – совершенно необходимый элемент социально-политической организации древнерусского общества. Случаи, когда та или иная волость временно оказывалась в положении “безкняжья”, неизменно привлекают внимание летописца. Летописец, повествуя о конфликте родного Владимира с Ростовом и Суздалем, отмечает как чудо и проявление особого божественного благоволения, что владимирцы выстояли в этой борьбе целых семь недель “безо князя будуще”. Вольнолюбивые новгородцы и те, оставшись на полгода без князя, “не стерпели без князя сидеть”. С князем горожане чувствовали себя спокойнее: когда Изяслав Мстиславич, отлучавшийся из Киева на несколько месяцев для поездки в Новгород и Смоленск, вернулся обратно, радовалось все “людье”.

Радость эта легко объяснима. Князь выступает в наших древнейших памятниках прежде всего как организатор обороны, и его отсутствие приводило к существенному ущербу “обороноспособности” волости. В 1152 году дружина князя Изяслава не смогла остановить половцев у днепровского брода, поскольку князя с ними не было, а “боярина не вси слушають”. Необходимость быть при войске и вдохновлять его своим примером отлично сознавали и сами князья, признавшие в один голос на одном из княжеских съездов – снемов: “Не крепко бьются дружина и половцы, если с ними не ездим сами”. Древнерусский князь во многом сохраняет черты военного предводителя родоплеменной эпохи. Например, он должен принимать непосредственное участие в битвах в качестве передового бойца.

Идеальный князь денно и нощно сам печется о военном “наряде”. В “Поучении” Владимир Мономах наставляет детей своих: “На войну выйдя, не ленитесь, не полагайтесь на воевод; ни питью, ни еде не предавайтесь, ни спанью; сторожей сами наряживайте, и ночью, расставив стражу со всех сторон, около воинов ложитесь, а вставайте рано”.

Главная добродетель князя – храбрость, отвага. Волость могла изгнать князя, проявившего трусость, то есть обнаружившего, как сказали бы сейчас, “неполное служебное соответствие”. В 1136 году новгородцы изгнали князя Всеволода Мстиславича за то, что тот уехал из похода “впереди всех”. Смерть князя на поле брани считалась нормой. “Дивно ли, если муж пал на войне? – писал Мономах о гибели собственного сына Изяслава. – Умирали так лучшие из предков наших”.

Помимо собственно руководства военными действиями на князе лежала обязанность снабжения дружины оружием и конями, для чего князьям приходилось организовывать внешнеторговые предприятия и заводить собственные “села”, где разводили боевых коней.

Другой важнейшей задачей князя было поддержание внутреннего порядка. “Княж двор” был местом суда, а судебные разбирательства со временем превратились в повседневное занятие князя. В распорядке дня Владимира Мономаха было установлено специальное время, когда он должен был “люди оправливати”. В тех случаях, когда князь по немощи и болезни, как, например, Всеволод Ярославин на склоне лет, отходил от судебных дел, передоверяя их своим помощникам – тиунам, “княжа правда”, по выражению летописца, переставала доходить до людей.

Княжеский суд должен был быть “истинен и нелицемерен”, что в значительной степени гарантировалось его открытостью, гласностью и “равноудаленностью”, не случайно в принципиально ограничившем княжескую власть Новгороде князь остался прежде всего судьей. Состязательный процесс, в котором тяжущиеся стороны доказывали свою правоту, проходил “пред людьми”. В судебном процессе активную роль играли разного рода свидетели – видоки, послухи, поручники, – отзыв которых позволял князю верно выбрать подлежащую применению к разбираемому случаю норму традиционного, обычного права. С начала XI в. нормы обычного права начинают дополняться писаным законодательством. Около 1016 г. создается Правда Ярослава, между 1054 и 1068 гг. – Правда Ярославичей, затем появляются Уставы Владимира Мономаха. Но следует обратить внимание на то, что законодательство не было исключительной прерогативой князя. В перечне “мужей”, участвовавших в разработке и утверждении Правды Ярославичей, помимо членов их дружин указаны земский воевода Коснячко и просто “киевлянин Микифор”. Для составления Устава о резах (резы – проценты по займу), первого в нашей истории свода коммерческого законодательства, Владимир Мономах “созва дружину свою… Ратибора Киевьского тысячьского, Прокопью Белогородьского тысячьского, Станислава Переяславьского тысячьского”. Несмотря на скудость данных, которыми мы располагаем, можно утверждать, что участвовало в законодательстве и вече. В предисловии к Уставной грамоте князя Ростислава смоленской епископии указывается, что князь готовил этот акт “сдумав с людми” (просто людьми, в отличие от княжеских приближенных – “мужей”, именовались в то время все свободные жители земли-волости).

Князь действует не в одиночку, он всегда появляется в памятниках в окружении своей дружины. Дружина в глубокой древности, по всей видимости, обозначала боевой отряд племени или мужской союз, составлявший единицу общеплеменной военной организации, подобную тем, какие европейцы еще в XVIII в. могли наблюдать у индейцев Северной Америки.