Глава 1

Как пару лет назад обмолвился один шутник (сделал это в присутствии правителя, за что и отдал голову), родиться в Провале – все равно, что выпить залпом стакан спирта: и противно, и ничего уже не поделаешь, жди последствий. Порой, в минуты особенной тоски, Моргана была готова с ним согласиться. Она ненавидела мир, в котором родилась и выросла. Безнадежно депрессивное настроение настигало ее часто, и длилось бы непрерывно, если б она не старалась пореже попадаться на глаза посторонним людям, в первую очередь отцу. Ибо, хотя она была дочерью правителя, одной из младших, жизнь ей это не упрощало. Скорее, наоборот.

Одеваясь к торжественному ужину по случаю какой-то государственной годовщины, она боялась взглянуть на себя в зеркало. Платье ей не шло, поясок из фигурных золотых звеньев не сходился на талии… Говоря по совести, талии у Морганы не было. Назвать ее дурнушкой означало почти ничего не сказать. Болезненная полнота уродовала ее, и ничего с ней нельзя было поделать – ни изнурительные упражнения, ни долгое голодание не помогали. Девушка была сдобрена лишним жиром, как ломоть сала, давно махнула рукой на свою внешность. И все бы ничего, но при дворе ей ни на миг не позволяли забыть о своей беде, преследовали насмешками, никогда не упускали случая уколоть, поиздеваться. Со временем она почти привыкла к подобному обращению со стороны любого, начиная с отца и заканчивая последним мальчишкой на посылках. Только украдкой лила слезы и пряталась в темных закоулках.

Даже комнатушка у нее была маленькая, слишком скромная и тесная для принцессы. У большого зеркала в пол теснился пуфик, на который Моргана помещалась лишь с трудом, узкая кровать без балдахина стояла у стены, рядом, под окном – столик, и всюду, где только можно – книги. Отец не одобрял увлечение дочери чтением, и она пряталась от него еще и поэтому. И теперь, одеваясь к ужину, больше всего хотела остаться в своей комнате.

– Моргана! – позвали снаружи. Знакомый голос.

Чья-то твердая рука тронула ручку, нажала, и в приоткрывшуюся дверь заглянул брат Морганы, Руин.

Он был на десять лет старше сестры, и обликом – полная ее противоположность. Статный, гибкий, подвижный, как пантера, он двигался бесшумно и стремительно, и был так красив, что у женщин, смотревших на него, перехватывало дыхание. А представители сильной половины человечества могли лишь завидовать его уверенности в себе и умению одеться. Даже в самой простой одежде он казался таким изящным, каким мужчина может быть лишь в самом хорошем, самом дорогом костюме. На впечатление совершенства, окружавшее его, словно облако, работали и манера одеваться, и умение держаться, и тысяча искусно подобранных мелочей.

– Ты готова? – спросил он, входя в ее комнатушку. Он был во всем черном, оживленном лишь несколькими серебряными украшениями. Длинные черные волосы убраны в самый обычных «хвост». На плечи наброшен плащ с отогнутым лепестками широким воротником – должно быть, принц зачем-то выходил во двор. Моргана никогда не завидовала красоте брата, которая ему, как мужчине, казалось, не так уж и нужна, но теперь его облик показался такой огромной разницей с ее собственным обличьем, что девушка не выдержала. Ее глаза мгновенно налились слезами.

– Я… Не знаю, – глаза принцессы тут же покраснели, а губы – бесцветные и бесформенные – изогнулись в страдальческой гримаске. – Господи, Руин, ну как же я в таком виде… Я… Я не хочу показываться на людях. Я такая уродина… Это невозможно…

Раз проложив путь, поток слез никак не иссякал. Она рыдала, прижимаясь к груди брата, которого любила всей душой, потому что он всегда любил и защищал ее, стыдилась, что ведет себя так недостойно, но ничего не могла поделать. Все унижения, вся безнадежность ее положения, вся безрадостность существования вылились в слезах. Он гладил ее по волосам и шептал что-то успокаивающее.

– Тише, – сказал он, когда всхлипывания стали едва слышны. – Вот, возьми платок. Вытри глаза. Ты прекрасно знаешь, что не явиться на ужин не можешь. Не надо давать отцу лишний повод для недовольства. Тем более, что он сам, скорее всего, останется в своих покоях.

– Правда? – Моргана подняла на брата чуть просиявшие глаза. Из-за неприглядности расплывшейся фигуры и одутловатого лица окружающие не обращали внимания на дивную прелесть ее взгляда, чарующую красоту глаз – двух хрустальных пригоршней Божьего чуда. – Почему ты так решил?

– У него новая игрушка. Может, слышала? Новая пленница.

– Да, что-то такое говорили. Какая-то девушка. Она из другого мира, правда?

– Именно, из другого мира. К тому же еще обладающая магией. И, говорят, красивая.

– Бедняжка, – пожалела принцесса неведомую пленницу. Собственные горести ненадолго отошли на второй план. Что, по большому счету, мог отец сделать с ней? Ну, посмеяться, поиздеваться, ну, обругать, ну, самое худшее, избить или выдать замуж. С пленницей и, кроме того, иномирянкой, можно делать что угодно. И держать ответ не перед кем. – Но, тогда, если отца не будет, моего отсутствия никто не заметит.

– Заметят, Моргана. Не спорь. Ты пойдешь.

Робкая и пугливая, девушка никогда не решилась бы нарушить приказ отца или брата. Но – по разным причинам. Отца она боялась, а брата – уважала и любила. Кроме того, в Провале не было принято, чтоб женщина спорила с мужчиной. Принцесса со вздохом кивнула и еще разок с отвращением взглянула в зеркало. Брат повернул ее к себе, поправил складки, убрал поясок и надел ей на шею тонкую витую цепочку, которую отыскал в шкатулке на столе. Моргана не спорила. В глубине души она надеялась, что, может быть, усилия брата помогут ей стать хоть чуть-чуть привлекательнее.

Но подумала об этом лишь мельком, потому что сама не верила в успех. Гораздо больше ее настроение расцвело оттого, что брат все же заглянул к ней.

– Я думала, ты даже к ужину не успеешь спуститься, – улыбаясь, сказала она. – Ведь ты только что прибыл.

– Только что, – подтвердил он. – Я не переодевался. Слуги еще не распаковали вещи. Но отец велел, кроме того, я не хотел оставлять тебя одну. Когда гости перепьются, они перестанут вести себя церемонно. Могут начать насмехаться.

– Ну, и как там, в Академии? – полюбопытствовала Моргана.

Руин равнодушно пожал плечами.

– Так же, как и в двух остальных. Если отцу так уж невмоготу было видеть меня во дворце, он мог бы всякий раз отсылать меня в одну и ту же Академию, а не в разные.

– Скажешь, нет никакой разницы?

– Конечно, родная. Магию везде преподают одинаково. Даже если учебное заведение каждый раз называется по-другому.

– Но что же ты тогда три года делал там? – фыркнула она.

– Учился, – Руин ответил ей улыбкой. – Учиться магии можно вечно, – он прислушался. – Идем. Пора.

Девушка только вздохнула.

Дворец провальского властителя был так велик, что в его переходах, залах, анфиладах и лестницах, пересекающих друг друга, легко можно было заблудиться. Он представлял собой целый комплекс зданий, построенных в разное время, в разном стиле, разного размера и для совершенно разных нужд. Никто не заботился о том, чтоб привести все эти разномастные постройки к какому-нибудь единому знаменателю – лишь своевременно ремонтировали и то там, то здесь подкрашивали. Большая часть дворца была даже не отделана – голый, не скрытый деревянными панелями или гобеленами камень, грубо обтесанный, кое-где со следами кирки.

Жилые и парадные помещения выглядели более пристойно, но зато очень разномастно. Тронную, гостиные, каминные и бальные залы отделали еще во времена отца нынешнего правителя, Улла-Нэргино, любителя ярких до вульгарности цветов. Жилые помещения оформили в соответствии со вкусом Армана-Улла, отца Руина и Морганы, который предпочитал все дорогое, броское, но страдал недостатком вкуса. Правда, имелись еще картинные галереи и огромная трапезная. Здесь, будучи еще пятнадцатилетним, ненадолго захотев ощутить себя архитектором, потрудился Руин. Результат превзошел все ожидания. Правитель терпеть не мог своего сына, но его работой гордился, не упускал возможности похвастаться перед гостями, как правило «забывая», кому он обязан этой красотой.

Стены двусветной залы были отделаны светло-серым мрамором, на его фоне белоснежные тонкие колонны казались легкими до воздушности. Их резные капители поддерживали ажурную галерею, проходившую по периметру трапезной на уровне следующего этажа. На черно-белом мозаичном полу переливались блики от сотни канделябров, укрепленных на колоннах и стенах, столы тянулись удлиненной подковой, а в высокие арочные окна были вставлены витражи, где кусочки стекла переливались всеми оттенками серого. Казалось бы, все очень скромно, но общее впечатление было потрясающим – глаз не оторвать.

Руин приложил руку не только к интерьеру трапезной, но и к отделке галерей, где правитель приказал развесить портреты своих предков и родственников, а также аляповатые нелепые творения придворных художников, и начертил проекты трех дворцовых лестниц. Потом увлечение сошло на нет, и, убедившись, что от сына больше ничего не дождешься, Арманн-Улл отправил его в Магическую Академию – с глаз долой.

Теперь, по одной из беломраморных лестниц принц и принцесса спустились в пиршественную залу, и, пройдя через причудливую арку, где камень блестел, как лакированный, оба оказались рядом с «верхним» столом, где обычно и сидели представители правящей семьи, а также самые почетные гости. Когда Руин неторопливо подошел к своему месту (Моргана у него за спиной постаралась прошмыгнуть как можно незаметнее), почти все кресла уже были заняты. У правителя было двенадцать детей, жена, две любовницы и одна незамужняя сестра (последний из шестнадцати братьев Армана-Улла в бешеной гонке за власть над Провалом скоропостижно скончался два столетия назад, остальные – еще раньше).

Правитель сидел во главе стола, в самом глубоком кресле с высокой резной спинкой, больше похожем на трон. Он был невысок и щупл, с короткой клочковатой бородкой, торчавшей перед клинышком, и никогда не улыбающимися глазами, холодными и подозрительными. Привлекательностью сын Нэргино не отличался никогда, особой представительностью тоже, и, наверное, именно поэтому умудрился одержать победу над братьями. Хилого Армана они не признавали за достойного противника – и совершенно напрасно. Выждав удобный момент, он взялся за дело с беспримерной жестокостью и коварством, и трон достался именно ему.

И теперь этот человек, для которого не существовало никаких ценностей, кроме собственной жизни, власти и желаний, с подозрением смотрел на собственных детей. К дочерям Арман-Улл испытывал лишь презрение, как ко всем женщинам во вселенной, тихих и незаметных сыновей, вроде Уэффа, не замечал. Впрочем, Уэффа уже и в живых-то не было – несчастный случай на охоте. Но яркий и умный красавец Руин с явными задатками лидера, который и прежде то и дело демонстрировал неповиновение, вызывал опасения, недоверие и, наконец, ненависть отца.

Но сейчас, может быть, в честь праздника, а может, предвкушая новое развлечение, правитель выглядел благодушным, довольным, и сперва не замечал нелюбимого сына и дурнушку-дочь. Моргана, старательно расправив платье, присела на краешек своего кресла. Она старалась не поднимать глаз, но чужие насмешливые взгляды – все равно, были таковые или нет – обжигали ее, как кипяток. Против воли принцесса, всегда хранящая в сердце память о своей уродливости, залилась краской, которая покрыла ее лицо неровными пятнами, похожими на вмятины от пальцев, и сделала лицо еще более одутловатым.

Руин, расположившийся в кресле с удивительной смесью церемонности и вольготности, на миг нагнулся к ней.

– Моргана, успокойся, – твердо, притом едва слышно шепнул он. – Держись наглее. Наплюй на окружающих.

– Я же…

– Твоя внешность – только твоя забота. Не их собачье дело.

Непривычная грубость его лексики на мгновение успокоили ее. Но вместе со спокойствием пришла досада. «Ему легко говорить, – с раздражением подумала девушка. – Он – красавец. Вон, как на него смотрят все эти дамы. Глаз не отводят». Подумала – и тут же устыдилась. Точно в соответствии с идеалами строго-патриархального мира Провала, Моргана была робким и кротким существом. Ей не следовало так поступать и даже думать таким образом не следовало. Кроме того, она любила брата всей душой, и непривычная зависть вогнала ее в еще более густую краску. Жар пробил ее, слезы выступили на глазах.

Шурша длинной шелковой одеждой, к Руину подошел распорядитель торжества, он же – церемониймейстер, чопорный высокий старик, с поджатыми губами, рассеянным взглядом, устремленным в себя, и злыми чертами лица. Целью его жизни были лишь две вещи – старые обычаи и сплетни. Он старательно поклонился принцу – в его действии не было ничего, кроме удовольствия от выполнения своего долга. Руин бесстрастно смотрел на него и не думал отвечать… впрочем, по тем же традициям он мог поступать и более высокомерно.

Старик холодно скривил губы. Голос у него остался ровным.

– Ваше высочество, где ваш брат? Ужин пора начинать.

– Наш брат Дэйн спустится через несколько минут, – ответил Руин, безотрывно глядя на что-то, видимое только ему одному. Может, пятнышко на мраморной стене? – Он задерживается не по своей вине.

Церемониймейстер поклонился, но в тот же момент правитель дал знак слугами, и на стол понесли блюда с яствами. Ужин начался, в то время как один из принцев еще не сидел за столом – вопиющее нарушение традиций и проявление ужасающего неуважения к особе царствующего дома. По виду Армана-Улла можно было подумать, что он просто забыл о существовании своего младшего – четырнадцатилетнего – сына, он с удовольствием подворачивал манжеты над огромным блюдом с жареной бараниной.

– А что с Дэйном? Почему он медлит? – тихо спросила Моргана.

– Занят, – Руин улыбнулся. – Чистит от копоти свою курточку.

– Он опять что-то взорвал? И теперь прячется?

Дэйн обожал химические опыты, время от времени смешивал что-то такое, что смешивать нельзя, в результате происходил большой «бум», и приходилось ремонтировать его покои. Реактивы ему привозили из далеких миров, качественные, мощные.

Руин слегка качнул головой, нагнулся к сестре и шепнул:

– Он не придет, Моргана, но Уллу совершенно не нужно знать, почему.

Она испуганно улыбнулась брату, помолчала. Принц сдержанно улыбался и не торопился объяснять.

– Но почему же? – рискнула настаивать она. – Это просто выходка?

– Нет. Наш отец никогда не скрывает, когда собирается делать гадости родственникам. Правитель, похоже, что-то задумал в отношении него, а Дэйн решил посадить папу в галошу. Сказанное наедине все же не имеет той же силы, что произнесенное публично.

– Что-то серьезное?

– Не знаю. Но после проклятия, которое Улл два года назад наложил на Дэйна, хорошего ожидать не приходится.

– Я боюсь…

– Спокойно, Моргана. Все нормально.

Если и был кто-то, кого правитель ненавидел больше среднего сына, то это самый младший сын, Дэйн. Четырнадцатилетний подросток порой становился совершенно несносным, доводя до белого каления даже мать, но в юном безобразнике не было зла. Все свои шалости он предпринимал от чистого сердца, уверенный, что окружающим от этого будет только лучше. Вот и химические опыты, держащие в страхе окружающих, должны были, по его мнению, в будущем принести людям несомненное счастье. Какое именно – он еще точно не знал.

Пожалуй, подумала Моргана, Дэйну и в самом деле лучше не попадаться папе на глаза с тех пор, как капли одного из его реактивов однажды ночью испортили в тронной зале паркет и ножки старинного трона. Тогда же юный принц, решив, что изъеденные ножки трона выглядят непредставительно, выкрасил их красной краской, а потом еще добавил желтенькие фосфорические завитки – для красоты. Когда Арман-Улл поутру увидел, во что превратился прадедовский трон, он поскользнулся на паркете и грохнулся на пол. Самое худшее было в том, что правитель вошел в тронный зал не один, а со своими гостями.

Моргана не удивилась бы, если б после этого венценосный отец решил изгнать сына, или придумать что-нибудь похуже. В своем мире правитель был самовластен, мог сделать что угодно, в том числе и с собственными домочадцами. Здесь оставалось лишь надеяться, что он на какое-то время позабудет о существовании младшего сына, пока воспоминания о его выходке не сгладится из памяти.

На стол несли блюдо за блюдом. Больше всего правитель любил баранину и птицу, и этих блюд оказалось в изобилии. Гости и придворные оживились, но, помня о традициях, терпеливо ждали, пока Арманн-Улл выберет себе самые лакомые куски, пока оделят мясом принцев и принцесс. Птица была самая разная – от гигантских и весьма своеобразных стейков из страуса до мелких пичужек вроде колибри, запеченных в сметане. Должно быть, поварам пришлось изрядно попотеть, потроша птичек, размерами не слишком отличающихся от бабочек.

Руин с отвращением ковырялся в куске пирога с ломтями индюшатины. Рядом Моргана деликатно покалывала вилочкой печеную с виноградом перепелку. Маленькая птичка, помещающаяся на женской ладошке – единственное, что сестра съест за весь вечер, принц прекрасно это знал. Некрасивая дочь Армана-Улла изнуряла себя диетами достаточно долго, чтоб понять – все эти ограничения абсолютно бессмысленны, но на решимости Морганы лишать себя еды здравый смысл не оказывал никакого влияния. Она не надеялась похудеть, но, угнетаемая укорами матери, досадой отца и презрением окружающих, продолжала соблюдать строгую диету.

Обычно принц жалел сестру, но иногда, в минуты дурного настроения, ее кротость и покорность начинали его раздражать. Он готов был защищать ее от насмешен, но иногда позволял себе подумать о том, как бы все было просто, имей она мужество ни на кого не обращать внимание. Что ей до мнения слуг? А до мнения отца? От Армана-Улла она могла дождаться только одного признания ее значимости – немедленную выдачу замуж. А замуж Моргане нельзя. Ни в коем случае – Руин это помнил твердо, и не понимал,