– Так же, как Людовик XV сменил Фарамонда, первого французского короля, правившего аж в восьмом веке. Неважно, царили вы вместе или последовательно. Важно, что уж слишком часто мелькает твоё имя, и заодно, кстати говоря, и моё, так как я имею несчастье быть твоим дядей по отцовской линии и носить одну и ту же фамилию, в деле, где фигурируют распутница и иностранный интриган.

– Не беспокойтесь, ко мне не будет вопросов, так как…

– На самом деле, это уже слишком! Сблизиться с распутной женщиной лишь только потому, что она популярна среди мужчин, в то время как можно было попробовать найти в высшем свете настоящую жемчужину… Послушай меня! Ты походишь на тех провинциалов, что предпочитают элегантный и модный отель, где их травят всякой дрянью, честной гостинице с превосходной кухней. Решительно, месье мой племянник, ты так похож на этих дураков.

– Но не столь глупый, как вы тут описываете, так как я порвал с Джулией.

– Полноте! Действительно…?

– Полностью, радикально и окончательно. Если этих трёх наречий вам не достаточно…

– Но если… но если только…. Я думаю, что у тебя хватит здравого смысла, чтобы не пытаться посмеиваться надо мной и не принимать меня за комедийного дядюшку. Тогда, это заявление можно принять за…

– Это совершенно искренне, уверяю вас.

– Похвально, признаю свою ошибку, так как девица эта действительно красива… даже очень красива. Могли бы мы узнать, какое счастливое влияние окажет это изменение на вашу судьбу? Не вступаем ли мы, случайно, на путь, ведущий к богоматери, или вновь становимся на дорогу, ведущую к Елисейским полям….

– Мой Бог! У меня нет ничего общего со святым Полем. Это не наитие сверху меня озарило, но я много размышлял о своей жизни в течении последнего месяца и сказал себе, что двадцать девять лет – это лучшее время, чтобы покончить с этим наваждением. Джулия… или Кора, или Олимпия, или Клодин, всё это хождение в одно и тоже озеро… всё та же вода, ничего не меняется. Хотя, признаюсь, что вода этого озера меня по прежнему пьянит, но эта игра перестаёт развлекать, становится слишком дорогостоящим развлечением. Чтобы отвлечься от этого наваждения я не вижу никакого другого решения проблемы, кроме как направить свои помыслы на магистратуру, и я пришел вас просить…

– Ты называешь магистратуру развлечением! С какой непочтительностью ты говоришь о божественном промысле, плут! Если ты вступаешь в должность с такими идеями, ты станешь прекрасным заместителем генерального прокурора, но отнюдь не судьёй.

– Но, как мне кажется, дорогой дядя, пятнадцать лет тому назад, когда вы были назначены заместителем прокурора в Ножен ле Ротру, если я не заблуждаюсь, вы тоже не вели жизни отшельника.

– Я и ты… Это не одно и тоже. Во мне уже горел в то время священный огонь справедливости. Ты возможно, не станешь плохим судьёй. Твой дедушка был прекрасным судьёй, твой прадед им был. Судить – это в крови Дарки. Но, если ты видишь в магистратуре только одну карьеру, такую же, какую можно сделать и в других местах, и если ты хочешь стать судьёй только ради продвижения по службе, я тебе рекомендую остаться тем, кто ты есть на сегодняшний день…. существом бесполезным, но безобидным.

– Спасибо, мой дядя, за комплимент – сказал Гастон, смеясь.

– И ещё, – повторил месье Дарки, – когда я произношу слово… безобидный, то я чересчур быстро забегаю вперёд. Я тебя считаю вполне способным действовать, так сказать, плохо, но не со злобой, а лишь поддавшись своим страстям. Теперь же, возвращаясь к нашим баранам, то есть к службе на судебной ниве, я могу тебе сказать, что здесь мной по прежнему дорожат, черт возьми, и потому генеральный прокурор мне вчера сказал, что охотно взял бы тебя на службу! И через год ты сможешь быть командирован, как заместитель судьи, в суд первой инстанции. Это хорошая новость! Но что потом? Неужели ты думаешь, что в твои мозги вселится разум только потому, что твоя голова будет увенчана париком? Имеешь ли ты представление о том, сколько требуется мудрости и беспристрастности, чтобы стать приличным судьёй? Уже пятнадцать лет, как я стараюсь приобрести эти качества… и не могу похвалиться, что обладаю ими. И я никогда не начинаю судебного следствия, не сомневаясь сам в себе. Ты же… ты не сомневаешься ни в чем. Я держу пари, что если бы ты уже был судьёй, то не постеснялся бы расследовать дело, в котором оказалась замешана мадам д’Орсо, бывшая ещё вчера твоей любовницей.

– Прошу прощения! Но это не так… я бы поколебался, конечно, принимая решение и… отказался. И это как раз тот случай, который больше, я уверен, никогда не повторится в моей жизни.

– Ты, возможно, также думаешь, что эта д’Орсо оказалась на самом деле не настолько приятна, как ты ожидал? И всё дело только в этом! Ладно, мой дорогой, приятная неожиданность для тебя заключается в том, что она не была задержана в связи с этим подвешиванием поляка к шпингалету её библиотечного окна. Послушай! Если ты хочешь быть более осведомлённым на счёт этой дамы, почитай вот эти полицейские отчёты, которые я получил с час тому назад.

Отправляясь к своему дяде, Гастон спрашивал себя, не стоит ли ему рассказать, ничего не опуская и не утаивая, историю его последнего визита к мадам д’Орсо. Джулия, в своём прощальном письме, обещала ему молчать и тем самым вовлекала его в необходимость поступать точно так же, но он знал, что дядя Роже был неспособен злоупотребить его признанием, и не будет рассержен тем, что племянник уведомит его об этом случае.

Когда судья предложил ему прочитать полицейский отчёт, в котором упоминалась мадам д’Орсо, Гастон подумал, что прежде, чем продолжить разговор, нужно было бы для начала ознакомиться с документом, интересовавшим его в этот момент гораздо больше, чем эвентуальная должность судьи.

Поэтому он взял в руки административный документ, протянутый ему месье Роже Дарки, и стал читать вслух:

«Жюли-Жанна-Жозефина Бертье, называемая также Джулией д’Орсо, тридцати лет от роду. Родилась в Париже в 1848. Внебрачный ребёнок, отцом которого был признан офицер запаса, поместивший её на воспитание в пансион Сен-Манде. Свою мать она никогда не знала и не видела. Отца потеряла через год после начала обучения в пансионе, и унаследовала от него около двадцати тысяч франков. После окончания пансиона стала секретарём в мэрии Сен-Манде, используя своё место работы для знакомства с богатыми иностранцами, которые останавливались в этих местах во время своих путешествий. Очаровала и соблазнила в Экс ан Савойя испанца, который увёз её в Мадрид, где и умер некоторое время спустя, завещав ей значительную сумму.

Возвратившись тотчас же в Париж, Жюли Бертье использовала независимость, которую ей предоставили полученные по завещанию средства, чтобы броситься в мир женщин лёгкого поведения и там создать себе исключительное положение. Красота, воспитание и ум быстро привели её к успеху. У неё было много любовных связей с известными людьми. В настоящее время она является постоянной любовницей молодого человека, принадлежащего к одной превосходной парижской семье.»

Гастон читал всё подряд, не пропуская ни слова, сверху вниз. В этом месте его дядя принялся смеяться.

– Это именно о тебе идёт речь, мой дорогой, – сказал он, – и если полицейский, составлявший этот доклад, не назвал тебя по имени, то это только потому, что он знает, что ты – мой племянник. Правда, эти данные отмечены в Префектуре. Согласись, неплохая рекомендация при поступлении на должность!

– Но, – воскликнул Гастон, – он плохо информирован, этот ваш полицейский, так как должен был бы доложить в своём отчёте, была ли эта персона его любовницей на день совершения суицида…

– Ты мне морочишь голову этим своим последним днём. Полиция не держит ежечасного регистра изменений статуса мужчин сердца этих дам. И, в конце концов, прошло не так уж много времени с тех пор, как ты выпутался из когтей д’Орсо. Я тебя накануне заметил с нею, в ложе бенуара театра «Варьете», на премьере «Большого Казимира⁷» где, между прочим, я неплохо развлёкся. Когда, следовательно, ты её бросил?

– Вчера.

– Дьявол! В это же самое время. Ладно, заканчивай это интересное чтиво.

Гастон, смущённый сказанным, продолжил:

«Среди других знакомств следует отметить, что три года тому назад Жюли Бертье встречалась с так называемым графом Голиминым. Настоящая фамилия этого персонажа, чему мы верим, была Лемберг, родился он в Галиции, и много путешествовал по Европе и Америке. Жил на широкую ногу в Париже, без того, чтобы кто-то знал о происхождении его состояния. Летом этого года он был обвинён в России в изготовлении фальшивых банковских билетов, а во Франции он подозревался в том, что практикует шантаж для извлечения материальной прибыли. Эти подозрения были тем более вероятны, что он был любовником сразу нескольких женщин с очень высоким положением в свете. Однако, по этому поводу не было никогда ни одной административной жалобы. Голимин был подвергнут в течение одного года наблюдению, которое обнаружило другие подозрительные факты в отношении его любовных связей при посещении разных парижских салонов и клубов, а также встречи с разными подозрительными персонами. Это наблюдение прекратилось шесть месяцев тому назад в связи с тем, что граф стал показываться в обществе гораздо реже, попав, по-видимому, в стеснённое материальное положение. Вопросы в его отношении возникли вновь, когда на парижских улицах участились ночные нападения на персон с большими денежными суммами при себе. Анонимное письмо, направленное месье префекту, сигнализировало о Голимине, как о тайном главе банды, составленной из людей, по-видимому, высокого положения, и информирующих злоумышленников о богатых людях, которые ходят ночью с большими ценностями в карманах. Впрочем, никаких доказательств и фактов в подтверждение этого разоблачения приложено не было, и письму этому не был дан ход.»

– Атаман разбойников! – Сказал месье Роже Дарки. – Я не удивляюсь больше тому, что женщины так страстно любили его. Как романтично… Но я не очень верю в эту организацию ночных воров. У агентов, в наше время, большое воображение. Чтение судебных романов их испортило.

Гастон мог бы предоставить своему дяде свежайшую справку о способах действий этих господ, но он уже твёрдо решил никому не говорить об этом неприятном случае и, более того, полицейский отчёт заинтересовал его достаточно сильно, настолько, что ему не терпелось дочитать его до конца.

Гастон вновь начал читать:

«Из всей собранной информации о Голимине и Жюли Бертье вытекало предположение о сговоре между ними, предположение, которое должно было пробудить внимание Префектуры, как только стало известно о самоубийстве. Комиссар должен был проверить прежде всего, не была ли смерть графа результатом преступления. Свидетельства и медицинские констатации не оставили никакого сомнения в этом отношении. Голимин покончил жизнь самоубийством вследствие жестокой перепалки со своей бывшей любовницей. Расположение квартиры и отсутствие слуг объясняют тот факт, как он смог повеситься без того, чтобы Жюли Бертье об этом знала. Она послала, впрочем, сообщение в комиссариат квартала, как только узнала об этом событии от её горничной, которая первой обнаружила труп.

При Голимине нашли сумму в тридцать тысяч франков в банковских билетах, четыреста семьдесят золотых франков, часы и драгоценности довольно большой стоимости. Следовательно, абсолютно точно, что никакой кражи или ограбления Голимина совершено не было. Голимин не имел, впрочем, ни в своём портмоне или в своих карманах, ни писем, ни иных документов. Обыск, произведённый в то же утро в меблированной квартире, которую он занимал на улице Нев де Матурин, также не обнаружил в ней никаких письменных документов. У нас есть, между тем, причины полагать, что Голимин был владельцем компрометирующей честь некоторых людей корреспонденции. И возможно, что предметом его последнего визита к Жюли Бертье была эта корреспонденция. Отношения, которые существовали между ними прежде, позволяют сделать такое предположение, но, чтобы его проверить, было необходимо провести обыск по адресу места жительства Жюли Бертье, а комиссар не смог получить разрешение на его проведение. Жюли Бертье, которую называют Джулией д’Орсо, связана с людьми высшего света, и применение этой меры могло бы доставить некоторые неудобства определённым лицам.»

– Как ты думаешь, если бы обыск в доме твоей пассии состоялся, были бы найдены твои любовные записки, мой мальчик? – смеясь спросил месье Дарки.

– О! Они нашли бы их не в таком количестве, как ты себе вообразил, да и те не очень нежного стиля… например, такого: «Этим вечером, в полвосьмого, встретимся в английском кафе», или «я не смогу приехать на премьеру этим вечером.»

– Да, я знаю, что наша прекрасная золотая молодёжь, частью которой ты являешься, принимает равнодушный вид при виде женщин… что ей не мешает, впрочем, разоряться на них и с ними. Но я полагаю, что тебе было бы очень неприятно быть замешанным любым образом в эту гадкую историю, теперь, когда ты порвал приятную связь, которая тебя «связывала», как сказал бы месье Прюдом. Успокойся, не обыщем мы дом твоей экс-возлюбленной. В первый момент люди из полиции увидели в этом самоубийстве что-то необычное и поговаривали уже о том, чтобы мне поручить его расследование. Но при близком рассмотрении стало ясно, что не было абсолютно ничего подозрительного в этом деле, и всё ограничилось протоколом о самоубийстве. Я порадовался за тебя… и за себя тоже. Мемуары о твоих страстях с д’Орсо поставили бы меня в неловкое положение. А теперь, давай поговорим о чём-нибудь другом, более приятном.

– Охотно, – сказал Гастон, но….

– Я тебя не отпускаю. Ты поужинаешь со мной. У меня сегодня подают заднюю часть лиможского козлёнка, а за трапезой ты мне расскажешь о последних светских сплетнях.

И когда племянник сделал вид, что снова хочет извиниться, дядя воскликнул:

– И не вздумай мне рассказывать, что ты обещал своим знакомым пижонам присоединиться к ним в ресторане. И ты не ужинаешь сегодня с твоей принцессой, так как вы, по твоим словам, безоговорочно расстались. Следовательно, ты ужинаешь со мной. А, тем временем, приготовься выслушать серьёзную речь.

– Да нет, я не собирался никуда уходить и пребываю в превосходном настроении для трапезы.

– Тогда, начну без преамбул. Ты хочешь стать судьёй… это похвально, но этого явно не достаточно для достижения этой цели. Необходимо, чтобы ты женился.

– Никаких проблем! Я не испытываю к этому отвращения.

– Хорошо! Даже восхитительно. И я тебя поздравляю с тем, что ты стал столь сговорчив на эту тему. Неделю тому назад, когда я говорил с тобой о браке, ты вставал на дыбы, как непокорная лошадь. Правда, в то время ты был под опекой. Твоя Джулия прожужжала тебе все уши своими интриганскими россказнями невесть о чём, ты был слеп, но я терпеливо ждал, потому что я не просто твой дядя, а пирожное, десерт. Но сейчас я больше не шучу. Ты собираешься перешагнуть порог тридцатилетия, мой дорогой. Это некий момент истины. Чуть позже ты стал бы находить тысячу причин, чтобы оставаться мальчиком, а не мужчиной, и это как раз то, чего я тебе не позволю. Я хочу наследников. У меня есть ты, но этого мне не достаточно. Мне нужны маленькие Дарки, которые бы смогли возглавить суды двадцатого века. Твой прадед председательствовал в суде, руководил им до Революции. Я… я буду руководить им сейчас, но я уже слишком стар чтобы, чтобы достичь вершины. Мне бы хотелось, чтобы эта цепочка поколений не прерывалась никогда. И только это меня сейчас заботит.

– Почему бы вам самим не заняться этим делом, мой дядя?

– Ну-ну! Не надо было бросать мне вызов. Если ты останешься таким же упрямцем, как сейчас, мне действительно придётся жениться, у меня непременно будет пол-дюжины мальчиков… И тогда, мой прекрасный друг, прощай твоё наследство!

– Ну и ладно! – Произнёс Гастон тоном незаинтересованного племянника.

– Не пренебрегай так легкомысленно этим. Оно будет достаточно приличным, это моё наследство, а ты, должно быть, уже получил приличные дыры в своём бюджете, которые нужно затыкать. Давай, скажи мне искренне, сколько ты проел капитала с тех пор, как получил наследство твоего отца?

– Двести тысяч…. Возможно, немного больше.

– Или намного больше. Д’Орсо очень дороги. Но я допускаю правдивость твоей цифры в двести тысяч. У тебя, следовательно, остаётся едва лишь тридцать тысяч ливров ренты. Следующая остановка поезда, в котором ты едешь, это приют для бедняков через пять или шесть лет… или Австралия, Калифорния и другие вынужденные места для экспатриации неудачников из Франции. Моим доказательством служит суровая логика жизни. В настоящее время ты ещё обладаешь брачной ценностью. Ты молод, не глуп, неплохо сложен, тебя считают богатым и знают, что ты позже унаследуешь всё моё состояние, но я тебя предупреждаю, что ты не будешь стоить ничего уже через пять лет, так как у тебя не будет больше ни одного су, а я, утомлённый ожиданием, женюсь. Так что тебе придётся искать себе в пару богатых и… горбатых девушек. Приятная перспектива!

– Но, мой дядя, я же вам сказал, что я решил жениться… в принципе!

– Очень хорошо! Тогда позволь мне заняться твоими делами. У меня есть на примете одна достойная кандидатура для тебя… мадам Камбри, красавица с шестьюдесятью тысячами ливров ренты, и я знаю и другие её качества, так же достойные похвалы. Ты мне собираешься возразить, что ей уже двадцать четыре года, и она вдова, но на это я тебе отвечу, что пять лет разницы в твоём возрасте вполне достаточно для создания хорошей семьи, и что мадам Камбри была замужем всего шесть месяцев за одним не очень любезным человеком, которого тебе не составит труда помочь ей забыть, потому что я почти уверен, что она найдет тебя мужчиной вполне в её вкусе. Посмотрим, сможешь ли ты сказать что-нибудь против этой кандидатуры? Не посмеешь же ты, полагаю, оспаривать ни её красоту, ни её ум, ни её добродетельность. Не будешь же ты также утверждать, что она тебе не нравится, так как, насколько мне известно, ты не пропускаешь ни одного из её субботних приёмов.

– Я ценю все её качества, которые вы только что перечислили, мой дядя, только… именно о ней я и не думаю, как о будущей невесте… и нахожу, что именно… вас она вполне бы удовлетворила.

– Нет, несчастный дурак… мне на двадцать лет больше, чем мадам Камбри. И потом, не обо мне сейчас идёт речь. Если я правильно понял твой путаный ответ, ты на самом деле и не думал о браке с мадам Камбри, но имеешь виды на другую женщину. Итак, это только полбеды. Я абсолютно не дорожу тем, чтобы любезная вдова стала моей племянницей, лишь бы только избранная тобой невеста не была ни сомнительной честности, ни из порочной семьи, и я даже не спрашиваю тебя об этом. Уверен, что ты это прекрасно понимаешь и без меня. А теперь, назови мне имя твоей избранницы, проинформируй меня кратко о состоянии её счета и представь меня поскорее этому чуду природы. Я подпишусь двумя руками под контрактом, и готов добавить ещё одну строчку в своё завещание.

– Но, мой дядя, я здесь не за этим. Я действительно встретил девушку, которая мне очень нравится и, возможно, я решусь с нею сочетаться браком, если она этого захочет. Только, прежде чем принять окончательное решение, я хотел бы побольше о ней узнать, изучить её характер и…

– О! Я вижу, куда ты клонишь. Ты пытаешься получить отсрочку приговора, как говорят во Дворце правосудия. И ты воображаешь, что отвечая мне постоянно глупыми фразами, вроде тех, что сейчас в моде: «я изучаю её характер», и тому подобную пустопорожнюю ересь в тот самый момент, когда я тебя тороплю покончить с этим твоим дурацким прожиганием жизни и состояния, я удовлетворюсь столь бесславным поражением? Ты воображаешь, что я буду ожидать, когда дождусь от тебя внучатых племянников? Ты ошибаешься, мой дорогой, и чтобы лишить тебя этой иллюзии, я тебе ставлю ультиматум.

– Вот это напрасно. Я вам обещаю объявить имя моей избранницы в течение ближайших дней…

– Итак, послушай меня, болтун, вместо того, чтобы прерывать. Я предоставляю тебе отсрочку на три месяца. Ты слышишь, Гастон, три месяца! Если ты не женишься в течении этого срока, женюсь я. Я сказал всё, что хотел. А теперь, иди во двор, посмотри на одну лошадь, которую мне предлагают для моей кареты-купе. Вот в этом ты разбираешься лучше меня, так что выскажи своё просвещённое мнение.