– Выговор, барышня, – ответила она мне сухо, – внушение… И это в отношении вас, после таких действий, что вы совершили! Неужели вы не понимаете, что заслуживаете образцового наказания, и если бы не наши отношения с госпожой вашей матерью, которая является поистине святой дамой, вас…

– Но вы не наказываете всех виновников случившегося, – громко прервала я её, – и в вашем монастыре есть такие личности, кто действительно делают нечто иное, нежели я!

– На самом деле что-либо иное? – переспросила она, – назовите их мне, я их накажу.

– Я вам их не могу назвать, – ответила я ей, – но я знаю, что одна такая недостойная дама была среди тех, кто меня вчера обсуждал… и осуждал столь недостойно.

– Ах! – Воскликнула настоятельница, – как далеко простёрлась твоя наглость! Вот что значит развращённость сердца и распущенность разума, как далеко они могут зайти! Праведные небеса, как можно было обратить свою клевету на самых святых из наших матерей, пример добродетели, целомудрия и покаяния, Господи, Боже наш, какая испорченность сердца!

Я ей позволила спокойно закончить похвалу этим старухам, и когда увидела, что она остановила этот поток гнусности из своих уст, спокойно вытащила godmiché из моего кармана и представила его её взору: «Вот, – произнесла я, так же спокойно, как и раньше, – доказательство их святости, добродетели, целомудрия, или, по крайней мере, одной из них!» Я спокойно держала в своих руках эту деликатную вещицу, рассматривая в тоже самое время лицо нашей доброй настоятельницы. Она растерянно смотрела на меня, краснела, казалась озадаченной, сбитой с толку. Эти непроизвольные свидетельства на её отнюдь не божественном лике мне не позволили сомневаться в том, что godmiché не принадлежал ей, и я в этом была ещё более убеждена после того, как увидела, с каким жаром, с какой живостью она у меня забрала его из рук.

– Ах! Моё дорогое дитя, – сказала мне настоятельница (восстановление добрых отношений между нами было удивительным, и произошло сразу же после того, как я ей вручила godmiché, так что эффект был прямо противоположным тому, что я ожидала), – Ах! Моя дорогая девушка, возможно ли, что в доме, где столько примеров божественного созидания и почитания, оказались души, оставленные без Божественного присмотра, чтобы стало возможным их использование для таких постыдных действий? Ах! Мой Бог! Я вне себя от этого происшествия. Но, мой дорогой ребёнок, прошу вас, никогда не говорите никому, где вы нашли это. Я сама проведу расследование и установлю, как это могло попасть в наш дом Христовый. Но вы, невинное дитя, почему вы хотите нас оставить? Прошу вас, пойдите, вернитесь в вашу комнату, и я все исправлю, я скажу, что произошла ошибка. Положитесь на мою привязанность к вам, так как я вас очень люблю. Будьте уверены, что никто не бросит больше на вас дурного взгляда, несмотря на то, что произошло. Я прекрасно вижу, что действительно мы ошиблись в оценке произошедшего: вы не были виновны. Я хорошенько, обстоятельно поговорю с сестрой Кристапа. Иисус, мой Бог, – продолжила она, глядя на godmiché, – не зря говорят, что демон хитёр. Я верю, о небеса, простите меня, что это – одно из творений его. Ах! Какая гадкая вещь! Отвратительная вещь!

Когда настоятельница заканчивала свою речь этими словами, вошла моя мать.

– Что же вы выяснили, моя госпожа? – с порога произнесла она, обращаясь к настоятельнице, и тут же, не дожидаясь ответа, повернулась ко мне, обращаясь с речью, – И вы, барышня, почему вы оказались здесь?

Нужно было что-то ответить ей, но я была смущена неожиданным появлением матери и не знала, что сказать, покраснела и опустила глаза, грудь моя сжалась, и я стала заикаться, не в силах выдавить из себя ни одного слова. Настоятельница ответила вместо меня, и это было совершенно благоразумно. Она сказала, что я совершенно не виновата в происшедшем, что она не получила никаких доказательств, дающих основание поверить в мою вину. Моя ошибка была лишь в том, что волею независящих от меня обстоятельств я оказалась наедине в комнате вместе с молодым негодяем, которому отныне больше не разрешается переступать порог нашего монастыря и, в заключение, следует признать, что только сестра Кристапа совершила преступление, виновна в происшедшем, поскольку именно она оставила вашу дочь наедине со своим братом, а потом растрезвонила всё то, о чём следовало молчать, поскольку была задета честь её брата. Так что необходимо исправить оскорбление, которое было нанесено вашей дочери. Вот так, совершенно чудным образом, я вышла из этого приключения белая и пушистая, как снег, приобретя неожиданного защитника своей чести. Мать моя сразу изменила своё отношение ко мне, и стала говорить со мной с мягкостью, которая меня тронула. Так что, следует признать, что усердные души для славы Бога могут извлечь пользу из всего.

Моя мать меня почти обратила в другую веру своими проповедями. Это обращение к праведной жизни привело к тому, что я почувствовала потребность признать свои ошибки, и отец Эмиль, почувствовав это, на исповеди буквально вырывал из меня признание в моих грехах. Бог знает, какое удовольствие он получал от этого, этот старый грешник! Я ему никогда ничего такого, о чём рассказываю тебе, не говорила, так как я не считала, что Бог осудит бедную девушку за то, что она не слишком торопилась облегчить свою душу. Ведь она не сделала это сама, и разве это её ошибка, если у неё присутствуют желания, если она влюблена? Несомненно, это ошибка Божественного провидения, если у неё нет мужа, чтобы её удовлетворять? Что недостойного в том, что бедная девушка пытается успокаивать эти желания, пожирающие, сжигающие её, пользуясь средствами, которые природа или мастерство рук человеческих ей дает… в этом, несомненно, нет ничего менее преступного.

Несмотря на то, что я открыла отцу Эмилю лишь небольшие секреты, я не позволяла ему их использовать, чтобы выведать у меня большие. Следовало ли мне в этом раскаиваться? Нет. Настоящая причина этих отказов была в моих опасениях, что отпустив мне грехи, святой отец доведет содержание исповеди до ушей многих моих недоброжелателей, дав им новый повод для злословия, новую возможность торжествовать. Однажды, после исповеди, я присела на скамеечку для молитвы, сбоку от алтаря. Мои слезы и переживания меня утомили, и я заснула. Во время моего сна в моих прелестных мечтах ко мне явился Кристап. Мне снилось, что он обнял меня и прижался ко мне своими бёдрами. Я раздвинула свои, чтобы как можно теснее прижаться к нему. Он гладил мои груди, раскрыл платье, и стал целовать мои разбухшие соски. От нахлынувшего на меня возбуждения я проснулась и поняла, что действительно была в руках мужчины. Ещё пребывая в мире наслаждения после моего сна, находясь между фантазией моего сновидения и реальным миром, я полагала, что счастье превратило иллюзию в действительности. Я думала, что сзади меня обнял мой любовник, но это было не он! Кто-то другой меня страстно обнимал сзади, вставив что-то твёрдое в мою маленькую пещерку. Едва открыв глаза, я их закрыла вновь от нахлынувшего на меня наслаждения, и у меня не было сил посмотреть, кто мне его давал. Вскоре я почувствовала себя наводнённой тёплым ликёром, и чем-либо твёрдым и сжигающим, что в меня углублялось со вздохами любви. Сладострастие затуманило мою голову, и я снова упала без движения на мою скамеечку для молитвы.