«Со счастьем очень тесно я знаком…»

 
Со счастьем очень тесно я знаком:
живу я у жены под каблуком.
 

«Старость – это горечь угасания…»

 
Старость – это горечь угасания
и с ветвей душевных листопад,
и окрестной жизни прикасание
часто раздражает невпопад.
 

«Бог аккуратно близких всех выкашивал…»

 
Бог аккуратно близких всех выкашивал,
а я пока остался срок тянуть…
Сегодня поминал я брата старшего.
Кого ещё успею помянуть?
 

«Похоже на дыхание чумы…»

 
Похоже на дыхание чумы
течёт заразы паводок шальной,
так сильно вирус вывихнул умы,
что станет жизнь совсем теперь иной.
 

«Ночью дух податлив чуду…»

 
Ночью дух податлив чуду,
всё загадочно на свете,
лунный свет рассеян всюду,
как евреи по планете.
 

«Мир хотя устроен не без блядства…»

 
Мир хотя устроен не без блядства,
но повсюду веет благодать,
многому пристойно удивляться,
ничего не стоит осуждать.
 

«Не известна конечная дата…»

 
Не известна конечная дата
у таких же, как я, долгожителей,
но теперь я живу бородато
и к себе отношусь уважительней.
 

«Хвалю кровать я кстати и некстати…»

 
Хвалю кровать я кстати и некстати:
когда-то я на ней любил жену,
а главное – на этой же кровати
когда-нибудь я ноги протяну.
 

«Отменный был бы я еврей…»

 
Отменный был бы я еврей,
весьма трудолюбивый,
но жаль – на дне души моей
живёт подлец ленивый.
 

«Прохиндей, вымогатель, пройдоха…»

 
Прохиндей, вымогатель, пройдоха,
слепок желчи, ума и гавна,
рад любому сказать, что эпоха
удручающе ложью полна.
 

«Я людей нисколько не сужу…»

 
Я людей нисколько не сужу —
так уж мы устроены, наверно,
я лишь огорчительно гляжу,
как ползёт на мир густая скверна.
 

«Пускай беснуется толпа…»

 
Пускай беснуется толпа,
вопя свои желания,
мне одинокая тропа
нужней для выживания.
 

«В это время навеки я влип…»

 
В это время навеки я влип,
в нём живу я и с ним заодно,
а что я – ископаемый тип,
я почувствовал очень давно.
 

«Когда евреи, головы клоня…»

 
Когда евреи, головы клоня,
благодарят незримого Творца,
то чувство гложет изредка меня,
что я меж них – паршивая овца.
 

«Не отвлекаясь на подробности…»

 
Не отвлекаясь на подробности,
скажу, что я бы, будь у власти —
пособие по неспособности
платил лентяям разной масти.
 

«Мы душевно – отнюдь не калеки…»

 
Мы душевно – отнюдь не калеки,
но не стоит сгибаться в поклонах:
дремлет варвар в любом человеке,
а проснуться готов – в миллионах.
 

«Увядание естественно…»

 
Увядание естественно —
мир безжалостно жесток,
только видеть очень бедственно
усыхающий цветок.
 

«И был я уязвим со всех сторон…»

 
И был я уязвим со всех сторон,
хоть жил, почти того не замечая,
а нынче я в еврействе растворён,
как сахар в чашке налитого чая.
 

«Напрасно нас пугает бездна…»

 
Напрасно нас пугает бездна —
в ней очень виды хороши,
туда заглядывать полезно
для укрепления души.
 

«С валютою не снятся мне мешки…»

 
С валютою не снятся мне мешки,
в достатке я живу, хоть не богато;
оплот моей свободы – те стишки,
которые в тюрьму свели когда-то.
 

«При жизни в сумасшедшем доме…»

 
При жизни в сумасшедшем доме
с его различными акцентами
разумно всё на свете, кроме
серьёзных споров с пациентами.
 

«Пока тупая сила правит миром…»

 
Пока тупая сила правит миром,
и ложь весьма успешно служит ей,
не надо ждать ни кацам, ни шапирам
ни тихих лет, ни даже светлых дней.
 

«Я часто про себя пишу неряшливо…»

 
Я часто про себя пишу неряшливо
и грустен, как весёлая вдова,
мне жалко про себя, такого зряшного,
отыскивать высокие слова.
 

«Я раньше никогда бы не подумал…»

 
Я раньше никогда бы не подумал,
что всё так переменится на свете,
и жизни обаятельного шума
достаточно мне будет в интернете.
 

«Учусь я у власти умению жить…»

 
Учусь я у власти умению жить,
завидны апломб и нахальство,
талантом в чужие штаны наложить
всегда отличалось начальство.
 

«Сегодня говорю я, что всегда…»

 
Сегодня говорю я, что всегда,
когда уходят царственные лица:
ещё один ушёл из-под суда,
который непременно состоится.
 

«Слова – сродни случайному лучу…»

 
Слова – сродни случайному лучу —
приходят без резонов никаких;
стихи я не пишу, а бормочу,
лишь после я записываю их.
 

«Шёл двадцать первый век уже. Смеркалось…»

 
Шёл двадцать первый век уже. Смеркалось.
Такого я не знал ещё дотоле:
весь день во мне угрюмо тлела жалость —
подряд ко всем, кто ссучился в неволе.
 

«В итоге благодарен я судьбе…»

 
В итоге благодарен я судьбе —
она меня пугала направлением,
а я не упирался с ней в борьбе,
но просто изменял её велениям.
 

«Я жизнь мою не мыслю без того…»

 
Я жизнь мою не мыслю без того,
что дарит необъятную свободу —
чтоб как бы я не делал ничего,
но черпал из души живую воду.
 

«Преступному весь век я предан зуду…»

 
Преступному весь век я предан зуду,
и в том давно пора признаться мне:
я мысли крал. И впредь я красть их буду,
и пусть потом в аду гореть в огне.
 

«Я не храбрюсь, когда ругаюсь матом…»

 
Я не храбрюсь, когда ругаюсь матом,
но не боюсь ни бесов, ни скотов;
готов я к пораженьям и утратам
и к разочарованиям готов.
 

«Мне не дано сердечный перестук…»

 
Мне не дано сердечный перестук
дарить стиху, лепя его истоки,
и музыка свиданий и разлук
не вложена в мои скупые строки.
 

«Глухую подковёрную борьбу…»

 
Глухую подковёрную борьбу
мы вряд ли в состоянии представить,
но проще херу вырасти на лбу,
чем людям добровольно власть оставить.
 

«В семье, далёкой от народа…»

 
В семье, далёкой от народа
родился, рос и думал я:
семья, в которой нет урода, —
неполноценная семья.
 

«Мне утреннее тяжко пробуждение…»

 
Мне утреннее тяжко пробуждение —
из памяти теснятся ламентации,
какое это было наслаждение —
мне в молодости утром просыпаться.
 

«Я нынче тихо бью баклуши…»

 
Я нынче тихо бью баклуши,
стишки пустячные пишу,
и с удовольствием на уши
любую вешаю лапшу.
 

«Я не войду в число имён…»

 
Я не войду в число имён
людей, постигших мира сложность,
но я достаточно умён,
чтоб осознать мою ничтожность.
 

«Наш мир в рассудке повреждён…»

 
Наш мир в рассудке повреждён,
во вред был вирус тихим людям;
когда он будет побеждён,
мы все уже иные будем.
 

«Друзья уходят, множа некрологи…»

 
Друзья уходят, множа некрологи
про ум, великодушие и честь;
слова про них возвышенно убоги —
смеялись бы они, дай им прочесть.
 

«Я век мой мирно доживал…»

 
Я век мой мирно доживал,
уже за то собой доволен,
что не напрасно хлеб жевал
и жаждой славы не был болен.
 

«Житейской мудрости излишек…»

 
Житейской мудрости излишек
при богатейшем нюхом носе
не избавляет нас от шишек,
которые судьба приносит.
 

«Как было в молодости пылкой…»

 
Как было в молодости пылкой,
когда стелился дружбы шёлк,
теперь я с рюмкой и бутылкой
язык общения нашёл.
 

«За книгами провёл я много дней…»

 
За книгами провёл я много дней.
Скорей – годов. Точней – десятилетий.
Но стал ли я от этого умней?
Пока что я такого не заметил.
 

«Что-то я мучаюсь мыслями стрёмными…»

 
Что-то я мучаюсь мыслями стрёмными,
глядя на дрязги в курятнике:
светлые силы воюют не с тёмными,
их раздражают соратники.
 

«Все ухватки картёжного шулера…»

 
Все ухватки картёжного шулера
перенял современный прогресс:
превращение лидера в фюрера —
очень лёгкий сегодня процесс.
 

«С несправедливостью не воин…»

 
С несправедливостью не воин,
но и не делатель её,
я блага свыше удостоен —
влачу пустое бытиё.
 

«По счастью, я ругался матом…»

 
По счастью, я ругался матом,
пороча образа кристалл,
и ничего лауреатом
я из-за этого не стал.
 

«Дух времени отнюдь не благовонен…»

 
Дух времени отнюдь не благовонен,
легко любому носу уловить,
что явно есть душок, который склонен
всю атмосферу мира отравить.
 

«Секрет молчанья очень прост…»

 
Секрет молчанья очень прост,
и это всем понять дано:
внутри у каждого есть хвост,
а он поджат у нас давно.
 

«В моём весьма почтенном возрасте…»

 
В моём весьма почтенном возрасте
текут естественные бедствия,
но вдруг такие вспышки бодрости,
что очень страшно за последствия.