Суров к подругам возраста мороз, выстуживают нежность ветры дней, слетают лепестки с увядших роз, и сделались шипы на них видней.
В последний путь немногое несут: тюрьму души, вознесшейся высоко, желаний и надежд пустой сосуд, посуду из-под жизненного сока.
Кичились майские красотки надменной грацией своей; дохнул октябрь – и стали тётки, тела давно минувших дней.
Когда я в Лету каплей кану и дух мой выпорхнет упруго, мы с Богом выпьем по стакану и, может быть, простим друг друга.
Святой непогрешимостью светясь от пяток до лысеющей макушки, от возраста в невинность возвратясь, становятся ханжами потаскушки.
Я не люблю зеркал – я сыт по горло зрелищем их порчи: какой-то мятый сукин сын из них мне рожи гнусно корчит.
Старости сладкие слабости в меру склероза и смелости: сказки о буйственной младости, мифы о дерзостной зрелости.
Я так ослаб и полинял, я столь стремглав душой нищаю, что Божий храм внутри меня уже со страхом посещаю.