В тот же миг стеклянный купол наполнился светом, ярким, но не слепящим, и сверху, вертикально вниз, в стол ударила радуга. Именно ударила, а не прикоснулась. Стол задрожал, но выдержал. Уже через несколько мгновений, наверное так, как при землетрясении рушатся дома, радуга рассыпалась по столу мелкими цветными фрагментами. Они извивались, словно пародируя клубок разноцветных змей, с той лишь разницей, что клубок цветного света, расположенный на столе перед нами был веселый и совсем не страшный. Еще одна огромная вертикальная солнечная радуга, заполнившая собой все пространство круглой комнаты, ударила в стол, и быстро уменьшившись до его размеров, на какое то время успокоилась, остыла. Движения света замедлялись, как будто он двигался по инерции от первого толчка, колебания затухали, и когда уже я был готов к тому что радуга растает в Пространстве, она внезапно опять начала расти ввысь. Более всего это напоминало аттракцион «Американские горки»; свет то устремлялся вверх, отражаясь от стен помещения и возвращаясь к нам, то перекручивая самого себя и сломив голову и смешав цвета бросался вниз, то змеей извивался на одном с нами уровне, как бы накапливая необходимую Энергию для того чтобы снова взметнуться к потолку.

– Вы видите? Видите? – Агафья подскочила на стуле и начала бить радугу плавниками сверху вниз, пока та не перестала кривляться и перекручиваться. Она лежала на столе, немного помятая, но яркая и цветная.

– С этими радугами вечная проблема. С тех пор как Время отпустило Свет на волю, никто не может с ними совладать.

– Время отпустило Свет на волю? – невольно повторил я, широко открыв глаза.

– Ну да, – акула кивнула, – Время отпустило, а само исчезло, исчезло, исчезло, – она повторяла одно и тоже слово словно заевшая пластинка, – но вполне может быть что все совсем наоборот.

Дракон на моей шее кивнул головой в знак согласия с Агафьей Тихоновной. Он наблюдал за буйством красок положив голову мне на плечо и с его пасти капала слюна.

– Снимайте кашне, пусть поест тоже.

Агафья Тихоновна, конечно же, имела в виду дракона. Я потянул к нему руки чтобы снять его и накормить, а акула тем временем резким движением плавника, чем-то напоминающим удар в карате, оторвала кусок радуги сантиметров в 20-30 длиной и кинула к стенке, в полумрак, который тут же исчез, озаряя стену живыми и переливающимися красками.

Желтый вертикальный зрачок вопросительно уставился мне в глаза и я чуть заметно, но одобрительно кивнул. Небольшое дуновение в области шеи подсказало мне что разрешение воспринято правильно, и дракон-кашне, с открытой пастью, полетел вслед за радугой, на ходу расправляя крылья.

– Вам сколько лет? – как ни в чем не бывало, Агафья Тихоновна продолжала играть роль любезной хозяйки, но к радуге не притронулась.

– Сорок один, – ответил я, и зачем-то добавил, – было.

– Однако… И что, сорок он один год не ел? – она кивнула в угол, где дракон, как и положено рептилии, запихивал передними лапами остатки радуги себе в пасть.

– Ну я же не знал что он голоден, и вообще, я не представлял что зонты тоже едят.

– Едят, едят, – Агафья на секунду замолчала, как бы подбирая слова и продолжила:

– Едят и еще как. И не только зонты. И рубашки, и куртки, телефоны и кондиционеры, компьютеры и картины, подушки и пледы, телевизоры и упаковки от них. Все едят. Правда едят кто что. Кто – ваше время, и надо отметить, что это самые опасные предметы, хотя именно они и всегда в проигрыше, ибо, в конце концов, Время пожирает всех и вся. И их самих в том числе. Кто-то ест ваше внимание, вашу увлеченность, вашу уверенность. Эти немного дружелюбнее, но тоже не лыком шиты. А кто-то питается вашими мыслями, сжирает намерения и мечты, – Агафья Тихоновна глубоко вздохнула но продолжала перечислять, – кто-то может насытиться только вдохновением и любовью, а кто-то – простыми красками – вот они-то, впоследствии, и становятся вашими друзьями, так как помогают увидеть Мир без подсветки, а самое главное – без подЦветки, то есть таким какой он есть. Не мне вам объяснять, – Агафья приблизилась ко мне и продолжила уже шепотом, тыкаясь влажным и острым носом мне в ухо, – что цветов в природе нет, это просто способ вашего мозга воспринимать Мир. Так что поедающий краски в сущности питается НИЧЕМ, кроме вашего восприятия. Ну или воображения, если хотите.

– И он друг?

– Да. И к тому же единственный. Из пожирающих.

– А есть и другие?

– Есть, – акула продолжала шептать мне на ухо, – конечно есть. Если не есть, то долго не протянешь.

Агафья Тихоновна, не переставая говорить, придвинулась ко мне еще ближе, практически вплотную, и стала разглаживать своими плавниками складки коричневой ткани, из которой была сделана моя рубашка. Коричневый цвет, словно живой, собирался в более темные пятна, оставляя ткань блеклой, и потихоньку вся краска сконцентрировалась в одном месте, где то в районе моей груди. Бронзово-шоколадное пятно неторопливо перемещалось по рубашке и, словно вскипая, пузырилось и всхлипывало.

Ловко орудуя передними плавниками и тремя рядами белоснежных зубов, Агафья Тихоновна проглотила концентрированный цвет, аккуратно, чтобы не повредить ткань, откусывая его кусочек за кусочком. Возможно, и даже наверняка, это был ее способ показать мне свое дружелюбие. Ведь, по ее трактовке, она ела Ничто. Ничто, кроме моего восприятия. Агафья Тихоновна, кусочек за кусочком, откусывала от способа моего мозга воспринимать Мир. А значит, приближала меня к какому-то новому, другому восприятию.

Дракон, также закончив пиршество, тихо вернулся к столу и устроился у меня в ногах, ласково поглядывая снизу вверх. Он был сыт, и казалось, его зрачки приобрели мирную округлую, черепашью форму. Глаза при этом потеряли хищный абрис и взглядом он напоминал скорее кошку, чем рептилию. Наверняка, тот кто отведал радугу, более не в состоянии быть злым или страшным.

– Можно и мне кусочек? – возможность попробовать на вкус радугу восхищала и забавляла одновременно.

– Можно, – белая акула улыбалась во все три ряда алебастровых треугольных зубов, – и даже нужно. Только хватайте быстрее, не раздумывая ни секунды, а то не успеете, ибо одна только мысль может угнаться за светом. Ах, если бы Время держало свет в узде! Насколько было бы проще питаться.

Я клал кусочки радуги в рот, закидывая по два куска за раз, но краски проваливались мимо меня, мимо моего тела, не насыщая и не питая. Они растекались по полу кругами, и дракон, благодарно оскалившись, доедал упавшее. Его тело светилось изнутри и стало напоминать поезд метро, полный людей в разноцветных светящихся одеждах. А может быть электричку. Хотя вполне может быть что и скорый поезд дальнего следования.

Солнечный свет потихоньку, сам в себе, растворял радугу лежащую на столе. От нее практически ничего не осталось, лишь рваные разноцветные фрагменты, когда Агафья Тихоновна, справившись с коричневой окраской моей рубашки, с грохотом откинулась на массивную дубовую спинку стула и произнесла:

– Спасибо, сыта… Коричневый, знаете ли, быстро насыщает, – она немного отодвинулась от стола, и поглаживая белый, как снег, живот, произнесла, – но время подавать первое блюдо.

Одновременно с ее словами на столе, прямо из остатков радуги, из цветного и яркого Пространства материализовалась большая тарелка с аппетитным, хорошо прожаренным свиным стейком на косточке. Гарнира не было. Одно только исходящее соком мясо. Толстый румяный кусок жирной жареной свинины.

– Самое время для нее, – Агафья удовлетворенно прищурила глаза и вдруг, что было акульих сил, закричала, обращаясь к дракону, который сыто, и как мне казалось, немного лениво лежал у меня в ногах:

– Свинья в опасности! Свинья в опасности! Празднуем! Празднуем! Дождались! – акула вскочила из-за стола и стала расхаживать взад–перед по комнате, опираясь только на хвост. Им же она отталкивалась от пола и ее движение в Пространстве скорее представляло собой серию маленьких, слившихся в непрерывную ходьбу прыжков. Агафья рассуждала вслух:

– Как говорит нам старая восточная мудрость – «Встретил отца и мать – убей их». Что уж говорить о свинье! Свинья всенепременно должна быть убита! У каждого есть своя свинья которую не только нужно, но и должно зарезать, – Агафья Тихоновна подмигнула мне черным лакированным глазом и важно, подняв передний плавник вверх (в этот момент на ее остром носу появились очки с бифокальными линзами и она стала напоминать мою первую школьную учительницу), произнесла:

– Конечно, эту пословицу не нужно воспринимать буквально. Вы как думаете?

– Конечно, как вам будет угодно. Но все же я не совсем понимаю. Если не сказать – совсем не понимаю.

– Не совсем понимаете или совсем не понимаете? – она внимательно посмотрела на меня, при этом смешно сморщив свой кожаный нос, – это совершенно разные вещи и нам никак нельзя их перепутать местами. А может быть, вы просто отказываетесь понимать со всеми? Хотите понимать один?

– Почти не понимаю, – я окончательно запутался.

– Ах, все очень просто. И, конечно же, вы понимаете. Это место только для тех, кто понимает. Вас бы здесь не было, если бы вы не понимали. Да и ключ бы не подошел. Вход непонимающим сюда закрыт. Вообще закрыт. Навсегда. Навеки. На все времена, – она перестала морщить нос и коротко подытожила:

– Здесь только те, кто понимают.

Агафья Тихоновна взмахнула плавником и в одно мгновение стены превратились в бесконечные стеллажи с книгами.

– Вот ваши родители. Мы не говорим про тело. Мы говорим о духовных родителях. Тело – как соединение хромосом, а осязаемая вашим Разумом частичка Сознания – как воплощение полученной в течение жизни информации. Не только вашей жизни, – Агафья Тихоновна опять села за стол и сняла очки, которые тут же растворились в пространстве, – кстати, книги, представленные в нашей библиотеке – это все те книги, которые вы уже прочитали. Узнаете? Каждую из этих книг вы держали в руках, а с многими из них даже прятались под одеялом с фонариком, когда отец, мать или бабушка запрещали читать ночью, – акула придвинулась к столу и оперлась на него своими плавниками, – у вас есть бабушка?

– Да, есть. Конечно, есть, – я был сбит с толку и даже не пытался это скрывать.

– Вот и хорошо. Бабушки вносят очень большой вклад в воспитание детей, вы со мной согласны?

– Думаю, да. Бабушку тоже надо убить?

– Всенепременно и обязательно! Убить! Безжалостно и безразлично! Обязательно убить! Но что-то мы отвлеклись, – Агафья Тихоновна покрутила головой вокруг, и будто вспомнив о чем мы говорили, продолжила:

– Эти книги и есть ваши духовные родители. Это они формировали ваше Сознание на протяжении всей вашей жизни. Вам придется попрощаться с ними, поблагодарить их за все и уничтожить, уничтожить, конечно, внутри себя, и только в том случае, если у вас есть желание попробовать следующее блюдо, – акула говорила все более непонятно, но где-то в глубине самого себя я чувствовал, что понимаю смысл сказанного. Агафья Тихоновна утвердительно кивнула головой, – убить свой опыт и все полученные знания и навыки. Ведь только после этого можно начать писать собственную книгу. Свою собственную историю. Она-то и будет Началом.

– Собственную?

– Да, да, да, да, – она продолжала кивать, – собственную. Именно собственную. Свою. Личную. Возможно, немного субъективную, но свою персональную, родную, закадычную и задушевную. Настоящую книгу. Ах, этот Свет, такой проказник, – вдруг ни к тому ни к сему сказала она, – он заставляет нас верить в иллюзии, – да вы ешьте, ешьте, – акула плавником придвинула ко мне тарелку со стейком, – кстати, а я упоминала что повара у нас нет? – Агафья Тихоновна исподтишка наблюдала за мной и, казалось, не ждала ответа на свой вопрос.

Воспользовавшись ножом, я положил кусок мяса в рот и начал жевать. Мясо было пресным, сухим и совершенно не соответствовало своему внешнему виду. Складывалось впечатление что я ем бумагу, искусно выкрашенную талантливым художником-натюрмортистом. Однако, надо признать, что в этот момент вкус меня волновал в самую последнюю очередь.

– Убей свинью! Убей свинью! Убей свинью! – кричала Агафья Тихоновна подбадривая и подгоняя меня, а дракон лежа на полу всем своим видом выражал свое с ней согласие.

В тот момент больше всего на свете мне захотелось принять правила пока непонятной мне игры и подхватить:

– Убей свинью! Убей свинью!…

В то время пока я ел, в комнате начало происходить нечто необычайное и не поддающееся объяснению. Книги на стеллажах, появившиеся по мановению акульего плавника, оказались не настоящими, они, словно нарисованные, растворялись сами по себе, и краски стекали по стенам разноцветными ручейками. Дракон с все большей жадностью поглядывал на них, его зрачки вытягивались в линию, приобретая хищность, но он продолжал лежать на полу без движения. Драконий желудок был полон, а рептилиям, как известно, требуется провести определенное время в покое чтобы переварить пищу и снова стать голодными и подвижными. Да и можно было ли ему столько есть после сорока одного года вынужденной голодовки – тоже вопрос.

Агафья Тихоновна вскочила из-за стола и одним прыжком одолев расстояние до стены, быстро плавала вдоль нарисованных книжных полок, держа в плавниках различные пустые емкости, и ловко собирала в них стекающие краски. Для каждого цвета был свой сосуд.

– Не только свой сосуд, – обернувшись, она будто ответила на мои мысли, ибо вслух я ничего не произнес, – но и свое Время и свое предназначение. Да вы ешьте, ешьте.

– Аппетитно выглядит, но совершенно невозможно прожевать! – я старался отрезать куски как можно больше чтобы быстрее покончить с кушаньем, а размер куска мяса, сначала радовавший меня, теперь лишь огорчал, и даже немного пугал.

Агафья Тихоновна швырнула, как мне сначала показалось, в меня, но на самом деле – на стол, книгу Сенеки, как ни странно, не нарисованную, а вполне реальную, которую она вырвала с одной, еще не растворившейся полки и крикнула:

– Закусите вот этим. Или запейте. Быстрее, быстрее, пока краски не застыли, – она продолжала метаться, собирая цвета и объясняла на ходу, – если краски застынут, их потом не отскрести никаким растворителем. Ничто на свете не может отодрать застывшую краску. Ничто и Никогда.

Взяв в руки книгу со стола, я раскрыл ее на первой попавшейся странице.

«Всякое искусство есть подражание Природе».

Слова сначала выделились жирным шрифтом, потом отделились от страницы и, повисев немного в воздухе, с шумом сливающейся воды рухнули в стакан, который появился в лапах в один миг вскочившего с пола дракона. Жидкость была асфальтово-серого, неаппетитного, почти черного цвета, точь в точь как шрифт из книги, но я, уже окончательно растерянный и ошалелый, стараясь не думать об этом, залпом выпил предложенное.

Вкус был замечательный. Насыщенный и глубокий. Именно то, что нужно. Последний кусок мяса, смоченный в моем горле волшебной жидкостью, с легкостью проскользнул в желудок, глотка сомкнулась, не выпуская жидкость наружу, и фраза Сенеки осталась во мне навсегда. Она стала моей собственностью.

Всякое искусство есть подражание Природе.

Смысл изречения перетекал внутри моего тела и Сознания, питая первое и раскрывая второе, пока полностью не растворился и не исчез.

Всякое искусство и есть Природа.

Желтый драконий глаз с вертикальным зрачком отражал стул, меня на нем, и немного запыхавшуюся белую акулу, по имени Агафья Тихоновна, с бутылочками, полными разноцветной краски.

2

– Вы насытились? – Агафья Тихоновна сидела напротив меня и подсчитывала количество бутылочек, – восемь с оранжевой, три с синей, пять с зеленой, две с голубой и целых 12 с красной!

– Благодарю вас, я вполне сыт, – я солгал сознательно, ведь свиной стейк, достаточно объемный и увесистый, не вызвал у меня чувства насыщения, но говорить об этом после того, как ты умял кусок мяса, размером с большой кукурузный початок, не хотелось.

Более того, наполнив до предела желудок, стейк, не оставляя свободного места ни для чего более, вызывал острое желание продолжить трапезу, но уже чем-то более питательным. Понимаю, что сложно представить что-то более питательное чем жареная свиная вырезка, но факт остается фактом. Мне просто хотелось есть. И если цель нашей встречи была совместная трапеза, то обед не удался. Я был голоден. Очень голоден.

Однако, Агафья Тихоновна была довольна результатом. С любовью перебирая разноцветные бутылочки с краской, она, проигнорировав мои рассуждения (а я был уверен что ей было доподлинно известно не только что я говорю, но и то что думаю), достала откуда-то из-за спины солнечный луч, и подсвечивая им особо темные краски, рассматривала глубокую, почти черную синеву и насыщенный багрянец красного, будто примеряя их под какое-то, одной ей известное и понятное назначение.

– Знаете почему красной краски больше всего? – Агафья Тихоновна немного замешкалась, будто размышляя, говорить или нет, и кивнула головой, видимо приняв положительное решение, – потому что красный краситель самый распространенный на земле, и наш маленький эксперимент подтвердил это на все сто процентов. Но это совсем не делает его менее значимым. Даже скорее наоборот! Красный цвет более всех остальных близок к тому, без чего мы не можем жить, он первый сосед тепла. Наверное, поэтому его количество зашкаливает – нам всегда было и будет необходимо достаточно тепла чтобы выжить. Целый двенадцать бутылочек «почти тепла», которое, несомненно, в свое время нам очень пригодится.

Агафья Тихоновна еще раз с любовью пересчитала разноцветные посудины и кивая на них, сказала, как отрезала:

– Да, вы прочитали много. Тем хуже для вас и тем сложнее вам будет, – несмотря на не совсем обнадеживающие слова, выражение акульей морды оставалось дружелюбным и приветливым, – без убийства не обойтись!

– Главное – что будет. А легко или сложно – неважно. Пока мы можем ставить глаголы в будущее время – не все потеряно, не так ли?

– Вы прямо зрите в корень, – Агафья Тихоновна подплыла ко мне вплотную, оставив бутылки с краской на столе, и тыкаясь влажным носом мне в щеку, жарко прошептала на ухо, – именно так, да, все именно так. Мы ставим Время в разные позиции, а никак не наоборот. Только Время это скрывает. Ему это невыгодно. В свое время Свет поспорил с Временем и выиграл пари. И Время было вынуждено отпустить Свет на волю. С тех пор Свет и блуждает по миру с невероятными для нас скоростями, а может и вообще без них, – Агафья Тихоновна хитро посмотрела на меня, – не замирая и не пропадая ни на минуту. Знаете почему? – акула прошептала еще тише, – потому что Свет и Время, с тех самых пор прекратили всякое общение и взаимодействие. Там где есть одно – нет места другому. Или это другое просто меняет свои качества и становится не полностью собой. Или правильнее будет сказать – полностью не собой.

– Но ведь здесь есть свет? – я смотрел на стеклянный потолок, насквозь пронизанный осколками солнца.

– Есть, конечно есть. Без него никуда. Никуда и никогда.

– А время? – я помнил слова Агафьи Тихоновны и повторил их, – там где есть одно – нет места другому.

– Вы сами выбираете что существует именно для вас, – она отвечала неохотно, как бы сомневаясь в моем праве знать, но все же отвечала, – а выбирая, помните один из непреложных законов Мироздания – Свет самим своим существованием отрицает наличие Времени. И в свою очередь, Время никогда не будет присутствовать там, где есть Свет! – Агафья Тихоновна подмигнула мне и поинтересовалась, – вот лично вы, например, предпочтете обойтись без Света? Или без Времени?

– Я… Я не знаю.

– Отличный ответ! И совсем не стыдный, – акула опять повеселела, – многие люди почему-то считают что не знать что-то постыдно, унизительно и даже позорно. Такие люди никогда не смогут зайти в наш зоопарк! Даже если купят тысячу билетов! – Агафья Тихоновна мелко и часто закивала, а входной Билет в кармане крякнул, наверное от удовольствия что его вспомнили, и попытался схватить меня за палец, напоминая о своем существовании.

– А в чем заключалось пари между Временем и Светом? – то что рассказывала Агафья Тихоновна было настолько интересно, что я даже забыл о чувстве голода, которое пронизывало меня насквозь.