Глава 4

Бой начался в восемь утра. Макс как раз успел позавтракать (опять дрянной эрзац-кофе и надоевшие бутерброды с маргарином), побриться (уже прилично и без чьей-либо помощи) и выслушать доклад Курта Загеля.

Фельдфебель доложил, что за ночь ничего существенного не произошло: русские спали, как медведи в берлогах, даже обычных тревожащих обстрелов не было. Видимо, тоже устали после многодневных боев и решили отдохнуть.

Макс усмехнулся: вряд ли это похоже на отдых, скорее – на скрытую подготовку к наступлению. Условия для этого уж очень хорошие: в немецких ротах – значительные потери, опытных солдат почти не осталось, а новобранцы – еще не обстрелянные. И русские не могут об этом не знать…

Долгие и упорные бои не прошли для вермахта даром – личный состав растаял, как снег. У людей накопилась усталость, появились безразличие, апатия, вялость. Из-за потерь служить приходилось фактически за двоих… Причем убыль возникала не только из-за боев, но и из-за обычных болезней, и особенно дизентерии. Воду для питья приходилось брать в болотистой речушке, и, как ее ни кипяти, но все равно какая-нибудь зараза да оставалась. Вот и не вылезали доблестные солдаты Рейха из нужников.

В наиболее сложных случаях приходится отправлять таких «засранцев» (по точному выражению Загеля) в госпиталь. Настроение у всех было хуже некуда, эмоции – почти на нуле, а тут еще промозглые туманы и муторные дожди. Все промокло – одежда, одеяло, плащ-палатка. Как ни сушись, а все равно в мокром как следует не выспишься. Да еще ожидание наступления…

Очень выматывало, действовало на нервы, некоторые срывались и начинали беспорядочно палить в сторону противника, тот открывал ответный огонь. Кончалось все это новыми убитыми и ранеными, и это еще больше осложняло ситуацию…

Поэтому, когда началась русская атака, Макс даже обрадовался – наконец кончилась неопределенность, можно действовать. Ждать и догонять – хуже некуда, это все знают.

Как положено, сначала был мощный артобстрел, затем в дело вступили знаменитые «сталинские орга́ны». Так немецкие солдаты называли русские «катюши». Действительно, заунывное, протяжное вытье очень напоминало звуки музыкального инструмента. Макс, кстати, однажды слышал, как играют на настоящем орга́не, когда их водили в кирху. Было это в Берлине, в восьмом классе, во время его первой поездки в Германию.

Тогда его и других ребят отправили на неделю в столицу Германии, в туристическую поездку. Макс впервые оказался за границей, да еще в Берлине, о котором им все уши прожужжала их училка Гертруда Карловна. Натуральная, между прочим, немка, дочка бывшего гэдээровского партийного функционера.

Ее отец еще во время войны перешел на сторону Красной Армии, добровольно сдался в плен под Москвой. Сказал, что является убежденным коммунистом, ярым противником Гитлера и не хочет воевать против русских товарищей. Карл Виллер активно участвовал в работе антифашистского комитета, а после войны стал одним из партаппаратчиков в новой Германии.

Еще в СССР он женился на русской девушке Татьяне, и его семья долго и счастливо жила в ГДР. Но потом что-то у них не заладилось, жена с дочкой вернулись домой. Но связь со своим бывшим мужем не потеряла, регулярно бывала в Дрездене, привозила хрустальные люстры и крайне модные тогда джинсы. Которые и продавала с большой выгодой своим друзьям и знакомым. На эти деньги, собственно говоря, семья и жила в СССР.

Гертруда, естественно, немецкий язык знала в совершенстве. После окончания пединститута пошла работать учительницей и стала успешно делать карьеру. В двадцать пять лет была уже завучем, и все пророчили ее в директоры. Но потом Гертруде сильно не повезло – мама попалась на спекуляции (сдал кто-то из своих), разразился скандал, слухи, естественно, дошли до учебного заведения. И ей пришлось уволиться…

Гертруда Карловна проработала несколько лет в районной библиотеке, пока все не стихло, а потом вернулась в школу. Но обычной учительницей… Долгие годы она упорно тянула педагогическую лямку и была страшно обижена на всех и вся, и особенно – на своих бывших учеников, многие из которых в постперестроечные времена смогли неплохо «подняться». Одни уехали за границу и устроились в хорошие фирмы, другие организовали свое дело и разбогатели… И все забыли о своей бывшей учительнице и никак ей не помогали. Гертруда Карловна вела весьма скромный образ жизни, существовала, по сути, на один оклад. А ведь она столько сил и таланта в них вложила, столько им дала!

К счастью, не все оказались такими неблагодарными, одна бывшая ученица помогла Гертруде Карловне попасть в престижную спецшколу. И та сразу ожила, воспряла духом. Стала вывозить учеников в Германию (тех, разумеется, кто смог оплатить поездку), организовала занятия в летнем языковом лагере, в общем, занялась педагогическим бизнесом. И уже на бедность не жаловалась. Благодаря ей многие ребята из спецшколы Макса (и он сам) попали в Германию и смогли напрактиковаться в дойче.

Берлин, кстати, Максу совсем не понравился: серый, скучный город с длинными, прямыми улицами. Все слишком правильное, скучное, расчерченное по линеечке, на прусский манер. Бездушно, рационально, зато с большими удобствами для жителей и туристов. Транспорт ходил по расписанию, по электричкам можно было сверять время. Станции метро, куда попадали прямо с улицы, без всяких длинных эскалаторов, были через каждые полкилометра, а то и чаще. По аллеям красивейшего Тиргатен-парка чинно гуляли молодые дамы с колясками. Почти как в кино.

Макса очень удивил Восточный Берлин – до сих пор в нем имелись проплешины, оставшиеся от войны. Никто их почему-то не застраивал – эти обширные пустыри и провалы между домами почти в самом центре города. Кажется, столько лет уже прошло, пора бы…

В общем, Максу немецкая столица не приглянулась, и если бы не Зоосад с его забавными животными и не Кудамм со сверкающими магазинами, полными самых модных товаров, то и смотреть бы было нечего. Даже костел с настоящим орга́ном Макса не особо заинтересовал. А музыка Баха показалась печальной и унылой, одни завывания. Единственная польза от поездки в Берлин заключалась в том, что он хорошо выучил дойче и потом не знал с ним проблем до самого конца школы.

В спецшколу, кстати, его устроила мама – она мечтала, чтобы сын получил гуманитарное образование. В английскую, очень престижную, попасть не удалось – все места оказались уже занятыми, а вот в немецкую его взяли без проблем. Максимка был умен и хорошо подготовлен – в шесть лет свободно читал, легко складывал и вычитал числа до ста, знал таблицу умножения. К изучению иностранных языков он особо не стремился, его больше интересовала техника, но раз мама сказала… Отец был не против – знание иностранного языка еще никому не помешало.

Особых талантов к лингвистике у Макса не обнаружилось – так, средние способности, но он был усидчив и аккуратен, а потому всегда числился среди хорошистов и отличников. Помогло в учебе и то, что Макс с детства привык доводить дело до конца, а его исполнительность и обязательность высоко ценились в школе. Эти качества ему, кстати, досталась от отца, большого педанта и аккуратиста.

Отец был инженером-конструктором и обожал технику, особенно самолеты (работал в одном из авиационных КБ). Он мог часами объяснять Максу, как устроен лайнер, что и как в нем работает. Мама, врач-терапевт, такому общению не мешала (мальчик все-таки), но втайне надеялась, что сын после окончания школы поступит в мединститут и станет хирургом. Или, по крайней мере, врачом-терапевтом, как она сама. Продолжит, так сказать, семейную традицию…

Отец на это скептически хмыкал – у мальчика явный интерес к технике, пусть идет в авиационный! Будет конструктором, инженером, разработчиком новых систем. Да и конкурс в технический вуз намного ниже, чем в медицинский.

Макс не хотел становиться ни инженером, ни врачом, его привлекало иное – живое общение с людьми, организация и управление. Поэтому, подумав, выбрал менеджмент – престижную и модную тогда профессию. Конкурс на соответствующий факультет был большой, но Макс напрягся и поступил – причем без всякого блата. И даже без репетиторов – сам все вызубрил и сдал. Пять лет честно отсидел на студенческой скамье, считался хорошистом, вовремя сдавал все экзамены и зачеты. В конце пятого курса написал неплохую дипломную работу и наконец получил заветный документ об образовании.

И пошел устраиваться на работу. Вот тут и выяснилось, что таких, как он, менагеров, пруд пруди. Точнее – как собак нерезаных. И все с дипломами. Часто даже с более крутыми, чем у него. Максу пришлось немало побегать, прежде чем устроился на первую работу. От помощи отца и матери он принципиально отказался – сам могу.

И смог – нашел, устроился. Проработал несколько месяцев, потом понял – надо валить, глухое место, перспектив никаких. Перешел в другую фирму, но через пару месяцев опять уволился – зарплата низковата.

Так прыгал с места на место несколько лет, пока наконец не нашел нынешнюю службу – менеджера по продажам в крупной компьютерной фирме. Работа чистая, престижная и главное – хорошо оплачиваемая. Макс добился уважения коллег и понимания со стороны начальства. Со временем надеялся занять место заместителя главного или даже открыть собственное дело. А почему нет? Опыт-то у него есть, и очень немалый…

* * *

Да, вздохнул Макс, все у него было: и красавица жена, и милая дочка, и дом полная чаша. Чего еще желать? И если бы не эти часы…

А сейчас сидит он в траншее, и его обстреливают свои же, русские. Через минут десять-пятнадцать доиграют на своих «орга́нах» и пойдут в атаку. С криком «ура» и винтовками наперевес. Вот тогда ему придется открывать огонь…

Артиллерия особого вреда его взводу не доставляла, снаряды рвались далеко позади, осколки в узкие, извилистые траншеи почти не залетали, но на нервы обстрелы действовали изрядно. Особенно пронзительные, изматывающие душу завывания «сталинских орга́нов».

Макс усмехнулся: надо же, называет родные «катюши» на немецкий манер. Дожили… Прав был все-таки классик – ко всему-то подлец человек привыкает, ко всему приспосабливается. Можно, наверное, приспособиться и к этой действительности. К немецкой форме, службе в вермахте и к войне со всеми ее опасностями… К гулкому грохоту взрывов, противному дрожанию земли, острым, горячим кусочкам металла, залетающим в окопы. А также к ощущению своей полной беспомощности перед огненной стеной, неумолимо надвигающейся спереди.

Верно говорят: худшие минуты – перед атакой, они тянутся вечно. Во время обстрела Макс обычно сидел рядом с фельдфебелем Загелем и курил. Неунывающий, разговорчивый Курт скрашивал ожидание своими байками. Его анекдоты и простые, незамысловатые шутки-прибаутки очень помогали расслабиться и на время забыть о предстоящем бое.

– Подходят как-то к фельдфебелю два солдата, – травил очередной анекдот Курт, – просятся в отпуск. Жениться, значит. Но один хочет уехать на две недели, а другой – на целый месяц. «Почему просишь на две недели больше?» – спрашивает фельдфебель у второго. «А мне еще найти невесту надо!» – отвечает тот.

Все смеются, в том числе и сам Макс. Юмор у Загеля был простой, армейский, но действовал хорошо, успокаивающе. И тема для разговоров после этого сразу находилась – дом, семья, отпуск. Все хотели вырваться из русского ада хотя бы на пару недель, побывать в Германии, но мало кого отпускали. Какой там отпуск, когда большевики прут! Вот и сидели в окопах, готовились к очередному бою…