Судьба сжалилась над ними, и случившееся не имело последствий. Однако Ромка решил, что с отношениями пора завязывать. Она ему просто надоела. Как такое может быть? Отчего? Почему? Неглупая, красивая девочка восемнадцати лет. Спортсменка, комсомолка – люби не хочу! Хитро всё устроено в этой жизни. Не дважды два четыре! Интересно, если существует неевклидова геометрия, а неевклидова арифметика существует? И может ли дважды два равняться не четырём, как могут пересекаться параллельные прямые? В своей непродолжительной двадцатилетней жизни Ромка влюблялся как минимум раз десять. Три раза сильно. Два – очень сильно. И один раз – до потери сознания. Кроме того, за год до армии, проведённый в женской общаге октябрьского райпищеторга, он имел бесчисленное количество увлечений, интрижек и случайных связей, которые на Западе называли сексом в отличие от любви. Но в СССР, как известно, секса не было. Секса не было, а случайные связи были. И каждый раз после длительных или совсем коротких отношений наступал момент расставания. И он никак не мог к этому привыкнуть и относиться спокойно. Философски. Каждый раз Ромка испытывал чувство вины, поскольку за исключением единственного случая всегда являлся инициатором разрыва. Он не мог спокойно видеть поникшие плечи, опущенный взгляд, руки, теребящие сумочку. Всякий раз казалось, что он кого-то или что-то предаёт, рушит чужие надежды, и это неправильно, даже если ничего не обещал. Очень редко девушки принимали такой момент равнодушно или, наоборот, чересчур эмоционально. Как правило, это были боль и опустошение. И беззащитность…

Но то, что случилось в этот раз, служило исключением даже из его прежде богатого, а теперь основательно подзабытого опыта. В какой-то момент Гульнара стала очень навязчивой. Она желала постоянно присутствовать в его жизни и требовала безраздельного внимания. Жёсткий по жизни Ромка, однако, всегда был очень мягок с женщинами. Он любил баловать и исполнял капризы, порой рискуя и нарушая запреты и даже закон, а иной раз отдавая последнее. И речь не только и не столько о деньгах, но прежде всего об искренности и эмоциях. Отдавая, он получал. И не умел получать иначе. Но это продолжалось, пока существовали чувства. Чувства он испытывал к любой женщине, с которой оказывался близок. Даже если это была мимолётная связь. Другое дело, что в своих чувствах он являлся выраженным спринтером. Желание, нетерпение, взрыв, эйфория, нежность… Понимание, жалость, пустота… Чем сложнее и многослойнее оказывалась женщина, тем дольше длились отношения. Но в какой-то момент он неизбежно понимал её всю целиком. Исчезала загадка, пропадал интерес. Оставалось лишь чувство вины. По счастью, также длящееся недолго…

Уже приняв решение расстаться, он не находил в себе мужества сказать об этом Гульнаре. Она щебетала и окружала его заботой. Ему же от этого только становилось душно. Как раз в этот момент Ромка получил от спортклуба бесплатную путёвку в профилакторий на три недели. Профилак находился в одной из угловых башен монументального ансамбля главного здания МГУ на Ленгорах и представлял собой два этажа крохотных одноместных комнат с трёхразовым питанием и кефиром на ночь. Редкая удача, до факультета рукой подать, а спортзал и секция бокса вообще находились в цоколе этого же здания. Он надеялся, что расстояние с оставшейся на Шверника Гульнарой постепенно сведёт их отношения на нет, и старался не пересекаться с ней на факультете, благо они учились на разных потоках. Не тут-то было. Каждый вечер, возвращаясь в свою комнату с тренировки, он обнаруживал Гульнару под дверью с очередным набором домашних вкусностей для него. В условиях тотального дефицита с едой в стране у неё не переводились отборные курага, изюм, орехи, чернослив, горный мёд, свежая зелень, овощи и фрукты. А также домашний сыр и молодая баранина. И это зимой в замерзающей Москве с пустыми полками магазинов! Она готовила ему настоящий плов, пекла национальные лепёшки, на десерт всегда полагались восточные сладости. Он ел, и ему было стыдно. Но и не есть не мог, его никогда ещё так не баловали! Она позволяла себе разъезжать по Москве на такси и еженедельно получала из дома обильные посылки, которые прямо в общагу привозил симпатичный молодой водитель её дяди, являвшегося какой-то шишкой в Госплане СССР. Кстати, именно в Госплан, который ещё называли министерством министерств, Ромка мечтал попасть после окончания университета. По ночам, лёжа в узкой, тесной кровати после продолжительного секса, до которого она была ненасытна, Гульнара строила планы на будущее. На их будущее. Точнее, даже на его. Потому что сама собиралась не работать, а сидеть дома и воспитывать детей. Она называла фамилии, которые ему ни о чём не говорили, и предполагала, кто и куда может его двинуть. Куда он попадёт на практику, причём рассматривались исключительно развитые европейские капстраны, куда распределится на работу и где окажется через несколько лет после распределения. Пару раз она вскользь замечала, что если выйдет замуж в России, то папа, конечно, не обрадуется, но кооперативную квартиру в Москве для любимой дочки непременно купит. Причём в самом центре. Несмотря на то, что названия стран и должностей превосходили самые смелые его мечты, Ромка слушал вполуха, поскольку знал, что ничего из этой прекрасной картины будущего не случится. Знал, но не решался, не мог произнести это вслух. Его также несколько коробило, что совсем юная девочка откуда-то с окраины советской империи так уверенно ориентируется в материях, которые ему представлялись тайной за семью печатями и в которые он собирался проникнуть благодаря максимальному напряжению сил, способностей и удаче, а вовсе не потому, что дядя Равшон куда-то позвонит и решит вопрос. А ещё он катастрофически не высыпался, потому что, поговорив о будущем, Гульнара неизменно требовала продолжения банкета, который нередко затягивался до утра. В результате после двух недель такого отдыха в профилаке Ромка ходил с тёмными кругами под глазами, на лекциях клевал носом, а на тренировках пропускал очевидные удары…

Наконец Гульнара допустила ошибку. Ромка всегда был очень деликатен с людьми, которые хоть в чём-то от него зависели. Или ему казалось, что зависели. В один из вечеров он припозднился с тренировки, заболтавшись с пацанами в душе. У неё давно был ключ от его комнаты, который они прятали в условленном месте, и она лежала на кровати, а отнюдь не дожидалась под дверью. Тем не менее едва переступив порог, он попал под ураганный шквал эмоций с непрерывными вспышками молний из-под роскошных чёрных ресниц. Гульнара дала волю давно сдерживаемому темпераменту и обозначила, что из них двоих она ни разу не жертва. Выдержав напор, Ромка просто и спокойно сказал, что ни в коем случае не желает причинять ей такие страдания и потому предлагает прекратить отношения. Сначала она не поняла, насколько это серьёзно, и принялась извиняться за сорвавшиеся с языка слова. Причём делала это так же эмоционально, как и обвиняла его во всех настоящих и мнимых грехах. Но сказав А, Ромка всегда говорил Б. И он с неожиданным внутренним облегчением произнёс: «Прости, я не люблю тебя больше…» С тем, что произошло дальше, ему никогда прежде сталкиваться не приходилось. Красивое лицо исказилось гримасой боли, и она завыла. Она повисла у него на шее и выла как простреленная навылет волчица. Она выла и покрывала его лицо бесчисленными поцелуями. Слёзы непрерывно катились по смуглым щекам, а полные красные губы неестественно и некрасиво кривились. Оторопев, Ромка выдержал какое-то время, а потом мягко отстранился и сделал шаг назад. К двери. Он хотел только одного – уйти. Уйти из своей комнаты и из её жизни. Почувствовав это, она бросилась на колени и обхватила его ноги руками. Он замешкался. Она неправильно истолковала это как нерешительность и принялась целовать ноги, постепенно опускаясь всё ниже, и, наконец, дойдя до уличных ботинок. После этого он вырвался и выбежал из комнаты, в последний момент заметив, что она лежит на полу с руками, простёртыми к двери, и глухо воет. Он был ошеломлён – да! Он был опустошён – да! Но он не был тронут. Ему не было её жаль, как было жаль девушку, кутающуюся в демисезонное пальто и молча уходящую в ночь. В моменте пришло необъяснимое понимание, что она выла не по ушедшей безвозвратно любви. Просто у избалованного ребёнка отобрали игрушку, в которую тот ещё не наигрался. Ребёнок, не привыкший расставаться с игрушками…

Вскоре у неё начались отношения с аспирантом-земляком. Тот был значительно старше, представительный и с полным ртом золотых зубов. Ромку она, казалось, перестала замечать, всячески демонстрируя окружающим, как счастлива в новых отношениях.

* * *

Пришла весна. С ручьями и грачами, а потом и первым громом. Солнце отражалось в лужах и весело скакало по крышам. Разделись девчонки, и снова наступила сессия. На этот раз было гораздо спокойнее. Незадолго до сессии Ромка выиграл первенство вузов Москвы по боксу, и спортклуб ходатайствовал перед управлением общежитиями о выделении ему койко-места непосредственно в главном здании МГУ. Чтобы легче было совмещать учёбу с тренировками. И вот он в кабинете начальника управления, легендарного Мухтара Дмитриевича Чибирова. Тот был всевластным и неподкупным хозяином нескольких тысяч комнат во всех многочисленных общагах МГУ. Целого города комнат. Пожилой и одинокий осетин Чибиров имел только одну страсть в жизни – вольную борьбу. Но благосклонно относился и к единоборствам в целом. Поэтому коротко глянув на перебитый Ромкин нос, он, не говоря ни слова, пробежал глазами ходатайство спортклуба, размашисто написал в левом углу «Утверждаю» и расписался. Ромка три раза сказал спасибо, быстро схватил протянутую бумагу, словно боялся, что она может исчезнуть, и задом открыл дверь. За дверью его поджидал Николай Николаевич Шукленков, старший преподаватель экономического факультета по спорту. Едва глянув на счастливую Ромкину физиономию, тот скрипуче произнёс: «А Карпову сперва отказал! Чемпиону мира и отказал…» И рассказал историю.

Ещё юный Анатолий Карпов, будущий двенадцатый чемпион мира по шахматам, во время учёбы в МГУ вот так же оказался на приёме у Чибирова с ходатайством от самого парткома. Но могущественный начальник управления, прочитав бумажку и отнюдь не испугавшись грозной подписи, подозрительно оглядел тщедушную фигуру и вкрадчиво спросил: «Это по какому же виду спорта вы, молодой человек, надежда страны?» «По шахматам…» – ответил гроссмейстер высоким, писклявым голосом. «Аххахаха! Аххахаха! – долго не мог унять смех, то и дело вытирая слёзы, Чибиров. – Ну, насмешил… В общем, так… – проговорил он, наконец успокоившись, – у меня ещё не все борцы отдельно живут…» Но после звонка из ректората, конечно, выделил комнату будущему чемпиону, сменившему на шахматном Олимпе самого Фишера.

Ромка был безмерно счастлив получить койку в комнате на двоих в легендарном здании на Ленгорах! Его соседом оказался тишайший непалец Шрестха Махендра Гопал. Маленький улыбчивый смуглый человечек с аккуратными чёрными усиками был вдвое старше Ромки, являлся аспирантом кафедры политэкономии и совершенно не говорил по-русски. То есть вообще. Он уже почти год прилежно и ежедневно посещал занятия по русскому языку на их факультете, но не говорил. Нисколечко. На любой вопрос, заданный по-русски, Махендра только смущённо улыбался. Они общались на английском, который Ромка, к счастью, в старших классах помимо школы изучал с репетитором. На репетиторов по математике и английскому мама выкраивала деньги из своей невеликой зарплаты, на три года отказавшись от поездок в отпуск. И вот сейчас Ромка с удивлением обнаруживал, что откуда-то из глубин сознания всплывают не только отдельные слова, но и целые выражения, складывающиеся во фразы, которые Махендра вполне понимал. И отвечал. И Ромка тоже его понимал. Через пару недель они уже вовсю болтали на всевозможные темы и даже рассказывали друг другу анекдоты.

Готовиться к экзаменам и зачётам было не в пример спокойнее, нежели в весёлом сумасшедшем доме его бывшей комнаты. К тому же он высыпался по ночам, не замечая похрапываний и посвистываний Махендры. Это не в казарме на сто сорок человек и не в бедламе личной жизни Артурчика. Впрочем, он и там не испытывал проблем и проваливался в сон, едва закрыв глаза. Но комната на двоих всяко лучше, и результат не заставил себя ждать. Сессия была сдана успешно и в срок. Ни одной тройки! Правда, и знаний как-то не прибавилось. Зёрна математики по-прежнему не давали всходов на неудобренной почве, а общественные советские дисциплины представляли собой замысловатый феномен. Великое множество истинных по своей сути и по отдельности понятий и идей, будучи соединены на основе принципов диалектического материализма, неуловимым образом выхолащивались и производили на свет величественную конструкцию, исполненную внутренней логики, но не имеющую отношения к реальному миру. Нет, Ромке не дано было в моменте понять эту отнюдь не очевидную истину, как подданным невдомёк, что король-то голый! Представлялось невозможным, что лучшие умы страны, академики и лауреаты, посвятившие жизни исследованию и развитию идей марксизма-ленинизма, написавшие объёмные труды и получившие за них всевозможные почести и регалии, на самом деле низвергли гуманитарные науки обратно туда, откуда они когда-то появились. А именно в лоно схоластики… Но, если ты произведён на свет и сформировался в обществе, где все дружно поклоняются идолам, требуется недюжинный ум и характер, а прежде всего приличный жизненный опыт, чтобы прорвать пелену коллективного помешательства и персонально отказаться от идолопоклонства. Конечно, такого опыта у Ромки не имелось, а потому легче было представить, что это лично он чего-то недогоняет, чем допустить, что всё общество пронизано ложью, лицемерием и ханжеством. Примеряй на себя, что больше нравится, и будь успешным! Как бы там ни было, он не сильно переживал, что некие аморфные и поверхностные знания как вошли в него, не озарив истиной, так легко и покинули сразу после экзаменов, оставив в голове лишь сумбурный звон. Ну, не дано ему познать законы общественного вращения, и бог с ними, зато первое за чёрт-те сколько времени свободное лето впереди! Вот так и меняется ускользающая истина, на стройные ножки, что невесомо порхают впереди… Ну, уж они-то от него не ускользнут!

Был июнь. И ночь была светла и тепла. Они шли с другом Женькой с Юго-Западной на Ленгоры. Общественный транспорт уже не ходил. А они шли, не чувствуя гравитации и усталости. И было необыкновенно хорошо! Им по двадцать, и позади четыре года трудностей и борьбы, а впереди «полная надежд людских дорога». Человек всю жизнь стремится к счастью, редко ощущая его в моменте. Они ощущали! Неожиданно Ромка сказал: «Запомни эту ночь. У нас ничего нет, и мы счастливы! Пройдут годы, и у нас будет всё… кроме счастья…»