ГУБЕРНСКИЙ ПОВЕЛИТЕЛЬ

1.

Итак… Жил в небольшом имении невдалеке от слободки Черный лес один отставной интендант. Уж, как ни выслуживался он с младых лет в казармах, как ни старался, а выше капитана, увы, не допрыгнул.

Капитала особого сколотить не сумел, жениться – не женился. Так и жил один-одинешенек. Обладал всего десятками тремя крепостных крестьян, потому и считался среди соседей-помещиков человеком бедным и неуважаемым, хотя неглупым. Никто его к себе в гости не звал, а сам он и рад бы кого пригласить – да денег на закуску не хватало. Только с полковником Албинским иногда виделись, да гостил у него изредка двоюродный племянник матушки пристав Скворцов.

Ел капитан, что Бог пошлет: на завтрак – молоко с булкою, в обед костлявую утку с мочеными яблоками. А перед сном позволял себе иногда чарки две-три винца пропустить да поблагодарить Господа за то, что живет себе на свете тихо, что смерти на войне избежал, что ни к кому не в претензии. А уж коли и забыли его – то, может, оно и к лучшему: подальше от людских речей, склок да темных дел. Только в сновидениях иногда видел он себя могучим да знатным в окружении больших чинов и первых красавиц целой губернии. Все ему улыбались и кланялись, кланялись… После таких снов он в течение нескольких дней ходил сам не свой – надутый и важный.

Да, чуть не забыл, звали его Викентий Гаврилович Передрягин.

Как все военные в отставке, любил он охоту и часто выезжал на старом гнедом рысаке – точно такой же был у него еще в Отечественную, когда Передрягин сопровождал телегу с провиантом для пленных французских офицеров.

Случилось ему как-то раз с Албинским на кабана охотиться. Снарядились ранним утром, пока не встало осеннее солнце, и отправились к Лысой горе. Вершина ее была действительно голой, зато склоны обрамляли эту «лысину» густой порослью лесов. У подножия охотники спешились, оставили часть слуг с лошадьми, поделились на четыре группы и разошлись. Передрягин пошел один: какие уж кабаны с его-то ружьишком! Но уток собирался настрелять изрядно. К тому же, настолько отвык от людского общества, что привычней чувствовал себя в одиночестве.

Он спустился к подножию горы в болотистое место. Сапоги, в которых капитан с трудом вышагивал по топкому дну, франтовато покрылись бархатом ряски. Стоячая вода, если на нее долго смотреть, иногда казалась ровной зеленой поляной. Легавая бежала впереди и часто делала стойку на камышовые островки. Натаскана сука была прекрасно, да и стрелком Викентий Гаврилович был отменным, так что часа через полтора на поясе его охотничьей перевязи, растопырив перепончатые лапы, болтались пять будущих обедов. Передрягин притомился, поэтому стал выбираться из низины на сухой склон. Тут-то и решил передохнуть…

Вдруг раздались вдалеке голоса егерей, беспорядочные выстрелы… Слышит капитан: кто-то сквозь кусты продирается. Оглянулся Передрягин – батюшки-светы! – вместо кабана – матерый волк прямо на него несется. Откуда он в этих местах? Отродясь не бывало здесь волков! А егеря все ближе, а выстрелы все чаще. Остановился зверь, глянул в глаза капитану, да так пристально, в самые зрачки, что тот невольно опустил ружье, заряженное дробью, и застыл на месте. А волк – шасть вбок – и пропал! Выбежали к Передрягину охотники, тяжело дышат, глазами сверкают.

– Не пробегал ли, – спрашивает Албинский, – волк поблизости?

– Нет, – отвечал Передрягин, – ни волка, ни кабана не приметил.

Огорчились охотники, пошныряли в лесу до обеда, да так кабана и не накрыли. На том охота и кончилась. А через полгода случилось вот что…

2.

Теплым вечером в конце апреля, Викентий Гаврилович сидел на веранде и, допивая вторую чарку сливовой настойки, курил свою любимую трубку и пел под перебор гитары старинный гусарский романс:

 
Я уеду, уеду, уеду
Не держи, ради бога, меня!
Поскачу по гусарскому следу,
оседлав вороного коня!
Теплый отсвет заветных окошек
на снегу замерзает, дрожа.
Будет вьюгой мундир припорошен,
будет холоден блеск палаша.
Я уеду, уеду, уеду!
Что найду в том далекой краю?
Пропоет ли труба мне победу
или жизнь отпоет мне в бою?..
Ты молчишь, только узкие плечи
беззащитно белеют в ночи.
Поцелуи… Бессвязные речи…
И вино… И огарок свечи…
Я уеду, уеду, уеду!
Мне милее мундир голубой,
чем глаза твои синего цвету.
Не проси – не останусь с тобой!
Конь копытом бьет мерзлую землю.
Ни тебе, ни себе не совру…
Но зачем же, скажи мне, я медлю
и целую тебя на ветру?..
 

Ближе к десяти часам, когда солнце уже склонялось на покой, по дороге, ведущей в его имение, появилась карета.

Эта была старинная повозка, в коих ездили, лет этак триста назад. В уходящих лучах солнца сверкали, будто золотом, колесные спицы, крыша и двери. Вот уже стал слышен скрип колес и топот четверки вороных коней, вот карета с разбегу въехала на близкий мосток и благополучно миновала его, и вот теперь на всех парах неслась прямо к воротам имения.

Викентий Гаврилович не успел даже вскочить со стула, а карета уже стояла у деревянных ворот.

Теперь он имел возможность совсем близко рассмотреть ее. Она была темно-вишневого цвета, вся лакированная, а спицы, крыша и двери были как из чистого золота. За оконным стеклом висела зеленая занавеска, из-за парчовых складок которой проглядывал важный мужской профиль.

С облучка спрыгнул на землю слуга-возница и почтительно распахнул дверцу кареты. Из нее вышел бородатый мужчина, одетый, несмотря на теплый весенний вечер, в богатую волчью шубу. Издали он так пронзительно глянул прямо в глаза капитану Передрягину, что тот даже вздрогнул.

Незнакомец подошел к высокому крыльцу и, не всходя на ступеньки, свысока кивнул стоящему наверху хозяину.

– Разрешите переночевать в вашем доме, – сказал он капитану.

Передрягин растерялся, ибо уже лет десять никто у него не останавливался.

– Всего одну ночь, Викентий Гаврилович, – уточнил чернобородый. – Я думаю, что не потесню вас. А вот отблагодарю – достойно.

Передрягин растерялся вконец:

– Простите, сударь, мы разве знакомы?..

– Как сказать… – усмехнулся тот.

– А у меня такое чувство, – сказал встревоженный капитан, – что мы уже где-то с вами встречались…

Незнакомец подтвердил:

– Конечно, встречались! Да вот познакомиться недосуг было. Так что разрешите представиться – Вольнор.

Капитану отчего-то стало зябко. Поеживаясь, он уточнил:

– А – по батюшке?..

Приезжий взглянул на растерянное лицо Передрягина и добавил, снова усмехнувшись:

– А не надо ни по батюшке, ни по матушке. Только по имени…

– Ну что ж… Очень приятно-с… – пробормотал капитан. – Чего же мы тогда стоим? – и суетливо пригласил Незнакомца в дом.

Взяв с сундука в прихожей зажженный канделябр, Передрягин вошел вслед за Вольнором в гостиную и поставил свечи на стол. Осмотрелись оба… Передрягин снова ощутил досадное чувство унижения: гостиной ведь не пользовался с зимы.

Гостя же, видимо, не обеспокоило запустение, царившее в комнате. Вольнор взял инициативу в свои руки.

– Разрешите присесть?

– Да уж извольте-с… – пробормотал хозяин.

– Отужинали? – поинтересовался гость, пытливо глядя в глаза капитана.

Голос Передрягина предательски задрожал:

– Э-э-э… Совсем недавно, – пробормотал он. – А повар… уже спит… Вот каналья!.. Хотя, если вы голодны, то я разбужу… Правда, совсем не знаю, какие запасы на кухне… Меня другие дела интересуют… Военное искусство, например… Или философия…

Капитан вконец сконфузился. Он так стыдился обнаружить перед кем-либо свою нищету!

– Все это – ерунда! – доброжелательно рассмеялся Вольнор. – Это я спросил к тому, чтобы пригласить вас поужинать со мной.

Он щелкнул пальцами, сверкнувши драгоценными перстнями.

Не успел Передрягин и глазом моргнуть, как на огромном обеденном столе, словно на скатерти-самобранке, появились такие блюда и закуски, которых бедный капитан отроду не видывал, несмотря на большой опыт интенданта, а уж попробовать и вовсе возможности не было. Упомяну лишь о некоторых напитках, которых сегодня, увы, не хватает на нашем столе. Вино Бургонское, водка с клюквой на меду… еще вино кинарское, мальвазия… затем – вино греческое, венгерское белое… потом – красное рейнское, а дальше язык… у меня… за-а-ап-летается, и нету слов… говорить боле.

Когда Викентий Гаврилович все это увидел, – едва со стула не свалился. Но чтоб не показаться неучтивым в глазах богатого гостя, Передрягин ухватился за край атласной скатерти, которой у него отродясь не было, с трудом удержался за столом, икнул и спросил Вольнора:

– Ваша светлость, как это все понять?..

– А чего понимать? – весело спросил Вольнор. – Пейте да угощайтесь! И ни в чем себе не отказывайте.

И стали они ужинать, вернее ел и пил только один Викентий Гаврилович. Он решил, пусть даже лопнет, но отведает все блюда и напитки. Гость же лишь, с разрешения хозяина, дымил сигарой да с интересом наблюдал за отставным капитаном, который быстро опустошал тарелку за тарелкой.

После пятой или седьмой рюмки страх Передрягина испарился, волненье прошло, и он, закурив предложенную сигару, стал расспрашивать гостя: кто он и что делает в этих краях.

– Путешествую, – односложно ответил гость. – Денег у меня предостаточно, а времени еще больше.

– Хорошее это занятие – путешествия!.. – завистливо вздохнул Викентий Гаврилович. – Веселое и беспечное.

– Не скажите, милейший, – возразил ему Вольнор. – Скучное это дело: мотаться по всему свету… Везде одно и то же… За тысячу лет – ничего принципиально нового! Я имею в виду человеческие отношения. Вот поэтому-то и стал я с некоторых пор забираться в сны к людям. Авось, там не заскучаю!.. И верите? – он проницательно глянул в глаза Передрягину. – Там случается такое, чего никогда не будет на самом деле! И человек во сне совсем иной, чем наяву.

Викентий Гаврилович, как только услышал про тысячу лет, застыл с сигарой в руке, внимая каждому слову Вольнора. Мурашки бегали у него по спине, словно блохи в военные годы.

– Вот вы, например, – продолжал странный гость. – В жизни почти незаметны, но там, в мире сновидений, вы – царь, повелитель чужих жизней и судеб! Это не лесть, милейший Викентий Гаврилович. Я люблю волевых людей. – Он сделал небольшую паузу и улыбнулся: – А вот за то, что вы недавно спасли мне жизнь, я решил сделать не совсем обычный подарок.

Капитан от неожиданности поперхнулся:

– Я? Спас? Вашу? Жизнь?!.. – закашлялся он. – Когда же, позвольте узнать?!

И тут волчья шуба Вольнора, небрежно сброшенная в кресло, слегка зашевелилась. Волосы встали дыбом на голове отставного капитана.

– Так это… были вы?!

Вольнор громко расхохотался.

– Я, Викентий Гаврилович! Так вот о подарке… Не стану загодя расхваливать его необыкновенные способности, особенно сейчас, когда вы немного навеселе. Завтра вы найдете его на столе в кабинете. Не спешите. Разберитесь. И тогда ваша жизнь приобретет совершенно другой смысл. Выпьем же за сны!

Вольнор поднял большой бокал вина, Передрягин чокнулся с ним, выпил, и словно куда-то провалился…

3.

Украшенная первыми листьями ветка стукнула в окно. За окном стоял теплый апрельский день.

Викентий Гаврилович потянулся, осмотрелся и мгновенно вспомнил все до мельчайших подробностей.

– Приснится же такое! – сказал он вслух и мечтательно добавил: – А напитки-то были просто волшебные!

Передрягин, с легкостью, какой не чувствовал уже много лет, вскочил на ноги, умыл лицо из кувшина, и на всякий случай решил заглянуть в гостиную, в которой с зимы не был. Он открыл дверь и остолбенел: накрытый стол, который ему приснился, стоял на самом деле, источая такие божественные кулинарные запахи, что отставной капитан тут же чихнул семь раз подряд.

Сердце вновь бешено заколотилось, и он кликнул домашних. Прибежали слуги, клянясь и божась, что ничего не слышали, и ни про что не знают.

Отставной интендант тупо смотрел на невиданное изобилие, затем налил рюмку рейнского и тут заметил в пепельнице два сигарных окурка, схватил тот, что длиннее, прикурил и медленно пошел в кабинет.

Так и есть! На его столе лежал завернутый в черную бумагу и перевязанный грубой бечевой большой толстый пакет.

Передрягину стало душно. Он распахнул окно и дрожащими руками осторожно развязал веревку. В бумагу оказалась завернута большая плоская картонная коробка. Сняв крышку, он увидел нечто похожее на тот французский набор оловянных солдатиков с фортом, пушками и даже с конницей, который отец подарил ему в детстве. Только здесь вместо солдатиков лежали картонные человечки: мужчины и женщины всех сословий – от крепостных до дворян. Крестьяне и крестьянки, купцы и купчихи, помещики и помещицы, генералы и генеральши – все они были вырезаны с особой аккуратностью и тщательностью.

Еще в коробке оказались аккуратно сложенные макеты церквей и домов. Присмотревшись к ним, Викентий Гаврилович с удивлением обнаружил, что картонная архитектура в совершенстве копирует здания их губернского города. Вот гимназия, где учился он сам. Это Пансион благородных девиц, куда на Новый год приглашали прыщавых курсантов угловатые ученицы. Вот больница, в которой он пролежал, мучась животом, а это – трактир «Чаво изволите?», где он впервые наклюкался водкой. Тут – французский магазин, здесь – торговые ряды, а вон – первая частная аптека. Ах, как все это было ему знакомо!