– Красота всегда связана с силой тела и гибкостью ума, – ответил ей однажды Павел, когда Минфэй однажды попросила описать его это слово. – Сильный человек подобен большому высокому дереву, но сильный ветер может сломать его. А умный человек похож на травинку, ей ветер не страшен, но любое животное может наступить на неё или съесть, – с вдохновением рассказывал он, польщённый её вниманием. – Поэтому важно быть сильным и гибким.

– Как странно. Я считаю, что красота – это гармония четырёх начал, – ответила Минфэй. – Первое – это ритм. Вот этот семиструнный цисяньцинь²⁹ помогает понять весь мир и всех людей. Он отражает струны их души. Второе – это понимание символов и красок природы. Для этого надо уметь рисовать и читать картины других. Третье – это гармония. Гармония помогает воспринимать каждый день по-новому и находить в нём что-то новое. То, что было большим вчера, сегодня может стать маленьким. А маленькое – большим. Но они всегда будут вместе в одно и то же время. Этому учит каллиграфия. Мы учимся писать с детства. Четвёртое – это умение думать, рассуждать. Мысль бесконечна, она не может прерваться или остановиться. Чтобы понять это, надо постоянно вести её между двумя противоположными силами, которых в природе очень много.

– И это всё должен уметь мужчина? – не выдержав, спросил Лаций.

– Нет. Зачем? Мужчине не надо владеть красотой. Ему надо владеть женщиной, – с наивной улыбкой, как будто учила его прописным истинам, ответила наложница.

Вернувшись вечером в комнату, Лаций назвал её ханьским Цицероном, на что Павел и Зенон с жаром возразили, что он не чувствует её слов и мыслей, которые похожи на прекрасных птиц в голубом небе.

– Да я половину слов не знаю, которые она говорит! – возмущался он и с раздражением добавлял: – И знать не хочу. Зачем они мне? Они вам, что, петь помогают? Тебе хорошо, у тебя цепей на ногах нет. Можешь с места на место ходить. А для меня это тяжело.

– Ты прав, – соглашался Павел. – Вот, один из евнухов сказал, что у неё «рот, как водопад», а для меня она звучит, как горный ручей…

– Замолчи, ты, ручей! – не выдержал Лаций. – И так тяжело!

– А мне не очень тяжело, – неожиданно вставил Зенон и покраснел. – Она такая добрая и красивая…

Павел Домициан, вздохнув, пробормотал:

– Может, эта красота разжалобит наших богов и спасёт нас от смерти. Как ты думаешь? Хунну просто так кормить не будут. Кто сейчас там с тобой стадом поделится? Только пение и прокормит. Там народ дикий, сам знаешь.

Лаций в таких случаях махал рукой и ложился в угол, чтобы дать отдых уставшим ногам. Зенон оставался со слепым певцом, и они, бывало, до глубокой ночи обсуждали слова императорской наложницы.

Однажды она спросила Лация, чего бы он хотел больше всего на свете.

– Вернуться домой, – сразу же ответил он. – Жаль только, боги не хотят мне помочь.

– Разве боги не дают тебе счастье? Ты жив, – удивилась она.

– Ему, может, и дают, – кивнул Лаций в сторону Павла. – Он живёт своими песнями. Он всегда рад, когда его слушают. А мне здесь жизни нет. Я не умею петь. Мука одна.

– А тебе, юноша? – повернулась она к Зенону.

– Не знаю, – замялся тот. – Мне сложно судить, я ещё молод. Когда я пою здесь, мне хорошо. Но когда возвращаюсь назад, то плохо, – он опустил взгляд и снова покраснел. Лаций с пониманием вздохнул и, скривив лицо, отвернулся. Красавица явно нравилась подростку, но ему было от этого не легче.

Время шло, и скоро должен был приехать новый шаньюй хунну. Поэтому Лацию хотелось, чтобы это время либо пролетело быстрее и он смог наконец понять, как ему жить дальше, либо случилось что-нибудь такое, что снова изменило бы его судьбу.

– Вы никогда не видели гармонию звёзд. Сегодня вы сможете вернуться сюда вечером, и я покажу вам их красоту, – сказала наложница. Зенон и Павел были вне себя от счастья. Недовольным остался один Лаций.

Вскоре им принесли немного еды. Проглотив свою часть и запив водой, он плавно сполз под дерево и сразу же заснул крепким сном, не слушая разговоры наложницы со своими товарищами. Заметив это, Минфэй на следующий день предложила ему остаться в той комнате, где их держали по ночам. Лаций был рад этому предложению и искренне поблагодарил её.

Через несколько дней, буквально накануне приезда послов шаньюя, произошёл случай, о котором Лаций не рассказал им, но который заставил его насторожиться. Когда они все втроём были в комнате для умываний, у него вдруг исчез нож. Он так привык, что тот всегда был привязан под рубашкой на поясе, что даже забыл о нём. Лишь одевшись, он вдруг понял, что не чувствует сбоку привычной тяжести. Он кинулся искать его под лавкой и за бочками с водой, но ножа нигде не было. Никто ничего не говорил, евнухи не задавали никаких вопросов – всё было, как обычно. Только ножа не было.

Весь день Лаций ломал голову над этим, но так и не мог вспомнить, был ли нож у него до того, как они пришли мыться, или нет. А утром, когда на небе ещё только занималась заря и сон был таким сладким, что не хотелось даже шевелиться, его неожиданно разбудил Павел.

– Ты что? – недовольно спросил Лаций, с недоумением моргая и пытаясь понять, что произошло. На стене ещё не было видно полосы света – значит, солнце ещё даже не встало.

– Тише, тише, – умоляющим голосом прошептал слепой певец. Его слова напомнили о вчерашней пропаже. Сон как рукой сняло, и в груди сразу заныло от неприятного предчувствия.

– Нашли? – шёпотом спросил он.

– Что нашли? – опешил Павел. Было видно, что он собирался рассказать не об этом.

– Нож нашли?

– Нож? Ах, вот оно что! – он поднял брови вверх и задумчиво покачал головой. – Теперь понятно…

– Да что понятно?! Говори ты скорей! Что случилось? – Лаций посмотрел на Зенона, но тот растерянно развёл руками в стороны.

– Мы пели в саду. Я заснул. Потом он меня разбудил и сказал идти обратно. Вот и всё.

– Помолчи, – прервал его Павел и рассказал, что произошло. Они вдвоём остались с наложницей Минфэй слушать ночную гармонию и стихи о красоте ночи. Она читала им долго, пока не устала. Евнухи проводили её во внутренние комнаты. А Павел с Зеноном подошли к самому краю каменного ограждения, ожидая стражников. Юноша хотел посмотреть на звёзды не сквозь ветки деревьев. Обычно воины и евнухи возвращались сразу, поэтому они спокойно ждали их у ограды.

Однако время шло, и никого не было. Зенон присел на землю и заснул. Когда раздались голоса, Павел хотел сначала разбудить его, чтобы поспешить им навстречу, но что-то в их интонации насторожило его. Они вели себя слишком нервно. Это были старший евнух и две женщины. Ши Сянь показывал им, где сидит наложница, где стоят рабы, что они поют, когда уходят и кто их уводит. Они говорили о наложнице Минфэй и большом рабе со шрамом на лице. Две женщины постоянно напоминали старшему евнуху, что наложнице надо сделать такие же шрамы, как у Лация, чтобы испортить её красоту. Тот ответил им, что у него есть нож, которым это можно сделать. И есть человек, который сделает это. В итоге виноват будет раб со шрамом, как он сказал.

У старшего евнуха были свои счёты с Минфэй. Она никогда не платила ему и его слугам, поэтому он хотел её наказать. Две женщины были рады услышать такие слова. Они хотели знать, где можно было бы спрятаться, чтобы увидеть, как всё произойдёт. Но старший евнух Ши Сянь сказал, что ночью это невозможно. Будет темно, и они ничего не увидят. Но главное, их могут хватиться на женской половине, и тогда беды не миновать.

Лаций сидел, тупо глядя на появившееся на стене пятно света. Лицо ничего не выражало, но мысли уже были там, в саду, где ночью его ножом должны были изрезать лицо Минфэй. Всё было ясно и понятно. Люди везде были одинаковыми. Он рассказал Павлу о своих подозрениях и пропаже ножа. Тот сразу всё понял.

– Может, лучше ей рассказать? – с жалостью в голосе спросил Зенон.

– Подожди, дай подумать, – не глядя на него, пробормотал Лаций. Слепой певец только вздохнул, понимая, что юношей руководит любовь к красивой наложнице. Но сейчас надо было думать о своём спасении, а не её красоте.

Целый день их никуда не выводили. Ближе к вечеру всё объяснилось – в столицу приехал посол шаньюя хунну и сообщил, что завтра должен прибыть сам Хуханье. Полдня эту новость сообщали по всему дворцу, пока не донесли до Минфэй. Это потребовало от неё слов благодарности и признательности, которые должны были записать и передать императору. В этот день она должна были провести последний вечер «в тихой гармонии душ» с двумя певцами.

– Слушай, как можно свалить вину на меня, если я буду там? – спросил Лаций.

– Только убить тебя, – задумчиво ответил Павел. – Или напоить вином, чтобы ты заснул, а потом вложить в руку нож. Ну а как ещё? Не знаю даже…

– Получается, мне надо остаться здесь, чтобы там меня не стукнули по голове или не отравили, – сокрушался Лаций. – Но меня могут и здесь убить, а потом выволочь тело в сад.

– Да, боги запутали наши пути невозможно… – философски заметил слепой певец.

– Можно сказать ей, чтобы спряталась, а Павел сядет на её место. У него голос звучит как у неё. Никто не заметит. Особенно если под струны петь, – предложил Зенон.

– Ну ты сказал! Какое там похож! Немного так… я просто подражаю, – засмущался польщённый певец, – только когда мы поём вместе, ну, ты знаешь, иногда получается, да. Она – само совершенство…

– Подожди! – прервал его Лаций. – Кажется, я знаю, что делать. Ну-ка, расскажи мне ещё раз об этой красоте и гармонии! – потребовал он от Домициана и крепко схватил его за плечи. Слепой певец стал сбивчиво объяснить ему всё то, что за две недели успела поведать им «последняя наложница» императора. Выслушав его, Лаций некоторое время обдумывал услышанное и потом вкратце рассказал ему свой план.