XI

Дом, в котором жил Валерьян, в воскресное утро стоял тих. Хозяйка запропала куда-то с прошлого вечера и до сих пор не объявлялась. Никто не звякал за перегородкой посудой, не громыхал вёдрами, разливая из них по чанам и тазам колодезную воду.

Валерьян, ополоснув у умывальника лицо, вскипятил на газовой плитке чайник, поджарил на сковороде картошку с яйцами, заварил крепкого чая. Завтракая, он сумрачно глядел в мутное, немытое окно, к которому льнул высаженный в кастрюльке чахлый кустик герани.

Ни на улицу, ни к товарищам его сейчас не тянуло. Хотя те вряд ли обратили внимание на его неуклюжие попытки втянуть одну из пришедших на киносеанс девушек в разговор, однако он всё равно ощущал себя осрамлённым.

Поев, он лёг обратно на кровать, прихватив лежащую у печки книгу. Хозяйка, видимо, думала пустить её на растопку, и нескольких начальных страниц в ней действительно не хватало, однако чтение сумело его немного отвлечь.

Спустя полчаса он, однако, отложил книгу, вновь вернувшись думами к своему. Те были сумбурны, суетны, заставляли его, пробираемого конфузливым воспоминанием, время от времени ёжится телом и встряхивать головой.

Стук в окно встрепенул Валерьяна.

– Эй, парень! Студент! – кричал кто-то с улицы.

Валерьян встал, подошёл к окну, отодвинул герань, раскрыл раму.

– Дома ты? Нет?

Снаружи стоял колхозный председатель.

– Выручи, парень, а. Остальные-то ваши куда-то запропали все.

– А сделать-то чего надо? – спросил без всякого рвения Валерьян.

– Да скотники наши, заразы, запили. Не добудиться никак, – председатель сплюнул с досады. – Навоз надо подразгрести. Скот-то в стойлах сегодня, не выгоняли. Не то коровы в г… утонут.

– Угу.

Правдоподобная отговорка не подвернулась сразу Валерьяну на язык, потому он, закрыв окно, надел сапоги, куртку и нехотя вышел на улицу.

– Работы там не шибко много. Стойла почистить, прогрести, – бормотал дорогой обрадованный председатель.

Валерьян, отвернувшись, фыркнул в воротник.

Возле коровника, приземистого, сложенного из серых бетонных блоков прямоугольного здания, их понуро дожидалось пятеро студентов. Выданные им вилы, лопаты и грабли стояли рядом, прислонённые стоймя к стенке.

– Не разбежались? – усмехнулся председатель и, указывая на Валерьяна, сказал. – Вот вам ещё помощник.

– Хотели пораньше в клуб, а припахали на коровник, – вздохнул один из парней.

Председатель приобхватил его разлапистой ладонью за плечо:

– Ничего, управитесь впятером до кина.

Валерьян, завидев тех, к кому его отряжали в помощь, чуть заметно вздрогнул. Все они были с химического факультета, и среди них была Инна.

Она откинула от лба выбивающиеся из-под красной, с помпоном, шапки русые, волнистые волосы, перемигнулась с однокурсниками:

– Ну хоть один физматовский не сачканул.

– Привет сознательному математику! – хохотнул один из парней и вручил Валерьяну вилы.

Работа студентам, несмотря на заверения председателя, выпала нудная и тяжёлая. Нечистоты приходилось выскребать из узких стойл, орудуя под самыми ногами коров. Иные из них грузно лежали на соломе, не желая подниматься даже тогда, когда, откинув щеколду, к ним входили в стойло. Лишь поворачивали в сторону боязливо переминающегося с ноги на ногу студента рогатую голову, обдавали тёплым, влажным дыханием.

– Он тебя не боднёт? – Инна вдруг обеспокоенно выглянула из-за плеча Валерьяна, пытавшегося заставить крупного рыжего быка встать.

Бык, получив от Валерьяна пару тычков рукоятью лопаты в бок, наконец, поднялся и, издав короткое утробное мычание, уставился на него в тупом упрямстве.

– Боднё-ё-ёёт, – Инна, попятившись, потянула за рукав и Валерьяна.

Но тот, расставив широко ноги, остался стоять на месте. Хлопнув в ладоши, он пшикнул на быка в точности так, как пшикали гоняющие стадо пастухи.

Бык пригнул голову, но отступил вглубь стойла, вжался задом в стенку. Валерьян, не совершая, однако, резких движений, тут же принялся чистить пол.

– Племенной, небось, – Валерьян, раскованно улыбаясь, потрепал быка по покатому лоснящемуся боку. – У-у, бугай…

Инна, продолжая с недоверчивостью косится на присмиревшего быка, принесла объёмистое оцинкованное ведро, и Валерьян вскоре забросал его навозом доверху. То и дело заглядывавший в коровник председатель подсказал студентам, как сообразнее и быстрее работать: пусть, разбившись попарно, один вычищает стойла, а второй носит вытряхивать заполоняющееся ведро во двор – досыпать наваленную в углу навозную кучу.

Но Валерьян не позволил Инне нести ведро самой.

– Постой. Оно тяжёлое, – сказал он, выходя из стойла.

Инна, улыбаясь в нежданном смущении, пыталась воспротивиться:

– Ты ж и так гребёшь.

– Ну так и вынесу. Не надорвусь.

Валерьян с усердием вычистил три или четыре стойла, ни разу не позволив Инне самой вынести ведро. Она, смущённо переминаясь с ноги на ногу, оставалась стоять в длинном проходе между коровьими загонами без всякого дела.

Но когда Валерьян, вытряхнув на навозную кучу во дворе ещё одно ведро, принялся отпирать следующую щеколду, Инна вдруг отобрала у него лопату.

– Давай-ка поменяемся. Теперь я погребу, – произнесла она.

Валерьян, растерявшись, даже не попытался её оспорить.

– Моя теперь очередь, – повторила Инна, приноравливаясь сноровистее загрести лопатой грязь. – Так честнее.

Стойла вычистили к вечеру. Утомлённые, со взбухшими на ладонях водянистыми мозолями, студенты побросали в угол лопаты, грабли с вёдрами и вышли на воздух. Председателя на дворе не было, зато в закутке, под навесом, возле проржавелого и покорёженного корпуса старого трактора, сидели, мерцая в густящейся тьме багровыми огоньками сигарет, несколько местных парней.

– Председатель-то где? – спросил, подойдя к ним, Валерьян. – Закончили мы.

– А нормально всё, я запру, – дымно выдохнул курносый, с торчащим из-под кепки вихрастым чубом крепыш.

– Ты?

– А батька он мой. Ключи оставил.

Студенты поневоле столпились напротив парней, не сообразив ещё, куда им теперь податься. Вихрастый сын председателя поднял с земли вместительную бутыль.

– Ну, сделали дело… – зазывно произнёс он, отбрасывая окурок.

Валерьян заметил, что парни навеселе. Возле них, на накрытом газетой дощатом ящике, были разложены клубни отваренной картошки, очищенные луковицы, пара вскрытых консервных банок.

– Потрындим, городские? – пододвинул один пустую металлическую кружку. – Расскажите нам чего…

Подпившие деревенские парни держались добродушно, без задиристости. Студенты принялись усаживаться возле ящика.

– Расскажем, – протянул кто-то из химиков. – И вас послушаем.

Присел было на корточки и Валерьян, как Инна вдруг с неожиданной решимостью отрезала:

– Я – в клуб.

Сын председателя огорчённо скособочил нижнюю губу.

Инна попятилась от ящика прочь.

– Я тоже, – вырвалось, словно само собой разумеющееся, у Валерьяна.

Один из деревенских, склонив голову, сузил глаз.

– Обижаете, ребята…

Инна, не отвечая, быстро направилась к выходу со скотного двора. Деревенский сплюнул перед собой, но председательский сын примирительно толкнул его кулаком в предплечье.

– Оставь… Не видишь?

– Не заплутайте! – крикнул кто-то Инне и Валерьяну вслед.

До клуба, через всю деревню, они шагали вдвоём: сначала мимо хозяйственных построек, затем по безлюдной, неосвещённой улице.

– У меня вот так же отец водку картошкой и килькой заедает. Каждый день. Каждый… – внезапно заговорила Инна, и в её голосе, взволнованном, высоком, ощущалась боль.

Валерьяну вспомнился свой отец, их чинные семейные торжества, романсы под гитару…

– Всё пропивает дочиста. Даже вещи из дома тащит, – поведала она, стремительно выдыхая.

Сотню метров они прошли в молчании. Валерьян чавкнул по невидимой в потёмках грязи сапогом. Инна, грустно рассмеявшись, вдруг обернулась к Валерьяну лицом:

– Мама хотела, чтобы я на инженера поступать шла. Она сама медсестра при заводской больнице. Для неё все кто в люди выбился – все инженеры. Но я решила выучиться на химика. Может, какое-нибудь лекарство от пьянства изобрету.

Валерьян выслушивал её отрывистые, надрывные реплики с гнетущей неловкостью, словно человек, случайно увидевший чужой болезненный припадок. Он тихо ступал рядом, уставив взор в едва различимую в сумерках дорогу.

– Кто знает… – выдавил он, наконец.

В конце улицы засветлело. То светился фонарь возле здания клуба.

Инна, желая прогнать охватившую обоих грусть, спросила:

– Куда ваши-то все исчезли? Председатель здешний бегал с полчаса, искал, но никого, кроме тебя, найти не смог. А мы с ребятами всё ждали, ждали…

– Не знаю, – развёл Валерьян руками. – Я один живу, без соседа. Хозяйка тоже запропала куда-то.

В последние дни, выматываясь в поле, он общался с товарищами реже.

– В кино-то придут, точно.

Инна, слегка задевая локоть Валерьяна, подняла руку, убрала лезущую в глаза прядь.

– А показывать что будут?

– Не знаю.

Стремясь поддержать начавший вязаться разговор, он спросил:

– Как тебе вчерашний фильм, кстати? Впечатлил?

– Правдивый. Как показали – так в действительности в жизни и есть.

Валерьян коснулся переносицы, втянул холодеющий воздух.

– Вот прямо так?

– А что, нет?

– Уж больно мерзко всё показано.

– Так живём.

Они были уже у самого клуба. Перед крыльцом толокся, куря и переговариваясь, народ. Смотреть кино ходили теперь и местные обитатели: мужики, тётки, несколько парней и девиц.

– Объявился! А мы стучали к тебе, – бросил подвернувшийся Валерьяну Кондратьев.

Расхристан, краснолиц, он был задирист и, кажется, нетрезв.

– На коровник припахали.

– Х-ха, на коровник! А нам Ржавый проставлялся. Днюха у него была.

Кондратьев разинул в грубоватой усмешке рот, из него пахнуло ядрёным перегаром.

“Вот, значит, куда наши запропали”, – понял Валерьян.

– Михаилу Владимировичу на глаза не попадись. Раздует историю, – предостерёг он.

Кондратьев бесшабашно взмахнул рукой.

– Он в город уехал на день. Завтра только вернётся.

Фильм Валерьян смотрел вполглаза, то и дело осторожно скашивая взор с экрана на Инну. Ладонь её лежала на привинченной к металлическому поручню сидения дощечке, совсем рядом с его ладонью, однако Валерьян, удерживаемый её отстранённой, независимой позой, так и не взял ладонь в свою.

XII

Инну с тех пор в колхозе он не встречал, смотреть кино она больше не приходила.

Истосковавшийся Валерьян наведался в Дрёмово сам, но Инны разыскать не смог. Парень, что тоже чистил тогда коровник, сказал, что несколько дней назад она получила из дома телеграмму и сразу уехала в Кузнецов.

– Отца вроде у неё скрутило совсем. В больницу уложили, – сказал однокурсник Инны.

Погано сделалось у Валерьяна на душе – словно бы он о близком человеке в трудный момент позабыл. Мгновенно вспомнился их разговор на тёмной деревенской улице, короткий, но яркий рассказ про непутёвого пьяницу-отца.

– Не вернётся уже сюда, значит? – не удержался он.

Парень, пригретый нежданно прорезавшимся сквозь облака солнцем, разморено зевнул:

– А чего-то возвращаться? Осталось-то…

Оставалось всем им трудиться “на картошке” действительно немного.

В двадцатых числах сентября работы закончились. Пятничным утром к колхозному правлению пригнали те самые автобусы, что везли студентов сюда из Кузнецова. Провожать их явился председатель. Даже небольшую речь произнёс, благодарил за помощь, по-крестьянски простецки, но вместе с тем душевно напутствовал.

Завидев Валерьяна, председатель пожал ему руку.

– Бывай, парень. Здорово ты нас тогда выручил.

Его квартирная хозяйка, заглянувшая в правление по какому-то своему делу, произнесла в сердечном сочувствии:

– Езжай уж, а то, поди, измаялся совсем. Всё ходил, ходил влюблённый…

Валерьян дёрнул уголком рта и полез внутрь автобуса.

По возвращении в Кузнецов он налёг на учёбу. Лекции, занятия в библиотеке, подготовка курсовых…

Второй курс давался ему ощутимо легче, чем первый. Он наловчился быстрее и, главное, подробнее вести конспекты. Он тратил меньше усилий, отыскивая в толстых библиотечных томах нужные разделы, точнее выбирал в них то, что облегчало решений заковыристых уравнений или задач. Даже теоремы, громоздкие доказательства которых преподаватели требовали выводить в безукоризненной последовательности, становились ему яснее, проще.

Зато всё поразительнее, страннее делалось окружающее…

Всё больше студентов, его сокурсников втягивалось в чтение центральных газет. Вернувшись из деревни, они читали жадно и помногу, проглатывая номера “Аргументов и фактов”, “Комсомольской правды”, “Известий”, выстаивая перед киосками долгие утренние очереди. Если газеты заканчивались в продаже раньше, чем подходила очередь, студенты, чертыхаясь, спешили к следующему, ибо знали, что потом, после занятий, во всём городе их будет не достать.

Множились среди них и поклонники недавно открытых на телевидении передач. Год-полтора назад даже новостные выпуски мало кого привлекали, в них не находили почти ничего, кроме занудства и скуки. Сейчас же многие изнывали в ожидании пятничных вечеров – именно в такое время в эфир выходили выпуски программы “Взгляд”.

В последующие дни, в минуты перекуров у входного крыльца, в столовой в перерывах между парами, увиденное обсуждали, горячась, споря из-за репортажей, многое додумывая, домысливая, договаривая от себя.

Сюжеты “Взгляда” ввергали в оторопь, изумляли.

Ржавые, пожираемые барханами остовы сейнеров в заброшенном порту иссыхаюшего Арала… Отравленная мазутом речная вода, поверхность которой вспыхивает с одной спички… Рок-н-ролльные концерты, надрывающиеся певцы, исступлённая куча-мала у сцены…

Всё чаще, явственнее вспоминался Валерьяну Арбат, его ораторы, музыканты, карикатуристы. Многое из того, о чём рассуждали, о чём спорили теперь вокруг, он слышал несколько месяцев назад в центре Москвы, видел на плакатах, рисунках.

Раздражённее, злее от недели к неделе делались разговоры.

За несколько дней до 7 ноября, когда курсу уже объявили место и время сбора праздничной колонны, Саня Вилков взялся самолично тормошить однокурсников:

– Не опаздываем, слышите? – требовательно напоминал он каждому. – К девяти на месте железно всем надо быть.

Студенты кивали равнодушно, без рвения. Федя Девятков, круглощёкий увалень-разгильдяй, вдруг огрызнулся сердито:

– А всем-то – какого хрена? Я вообще в комсомоле не состою и ни на какие демонстрации ходить не обязан.

Вилков осёкся, заморгал удивлённо:

– 7 ноября – праздник, годовщина революции…

– Да на хрен эту революцию! Если б не она – жили б теперь как люди.

– Федя, ну чего ты несёшь? “Огонька” что ли начитался? – начал было стыдить Вилков, но лицо его было растерянное.

– А мне и без “Огонька” всё ясно. В магазины что ли сам не заглядываешь? Всюду пусто – подчистую.

Вилков натянуто улыбнулся.

– Федя, ну это же временно. Завезут. Что ж теперь, на демонстрацию не ходить?

– А я вот лично не пойду! И чего там, в самом деле, седьмого праздновать? – выкрикнул Девятков с нарастающим раздражением. – Что жрать скоро нечего станет?

Перепалка между ними возникла в лекционном зале, в перерыве. Чем громче пререкался Девятков, тем тише делалась непринуждённая болтовня вокруг, шутки, смешки. Спустя минуту они умолкли совсем. Спицына поддела Вилкова язвительно:

– Про то, во сколько на демонстрацию приходить, нам уже десять раз объявили – не забудем. Вот бы, комсорг, лучше сказал, когда дефициты, наконец, закончатся.

Вилков замычал вконец растерянно, заозирался по сторонам, но никто из студентов заступаться за него не стал.

На ноябрьскую демонстрацию Валерьян отправился скорее по привычке. Из их группы человек пять на неё не явились. Он, помня прошлый год, попытался сразу затеряться в хвосте колонны, подальше от лозунгов и транспарантов, но его перехватил куратор Михаил Владимирович и всучил плакат с профилем Ленина и надписью: “Слава Великому Октябрю!”.

– Вперёд становись, сразу за транспарантом, – распорядился он и подстегнул ворчливо. – Да палку, палку выше держи. Чтоб над головой Ленин был. Понял?

Колонна, в отличие от прежних лет, собралась довольно жидкая. Не все в ней были по-праздничному веселы. Иные, топчась у тротуара, отводили, словно стыдясь, от красных знамён глаза, готовые улизнуть при первой возможности куда-нибудь за угол, в подворотню.

– Согнали опять, ч-чёрт, – бурчала за спиной Валерьяна какая-то баба.

Колонна собиралась возле парка Авиаторов. Затем, вбирая по дороге всё новые и новые группы демонстрантов, топала по Советской, потом по проспекту 50-летия Октября к центральной площади.

Митинга как такового предусмотрено не было. Обыкновенно демонстранты доходили строем до площади, а оттуда разбредались кто куда. Многие уходили в парк, располагавшийся поблизости, сразу за зданием обкома КПСС. Старики, семьи степенно прохаживались по его засыпанным, шуршащим палой листвой аллеям, дети тянули за собой на верёвочках округлые и продолговатые красные шарики. Парни, мужики разбредались компаниями по дальним закуткам, ища, где сподручнее раскупорить водочную бутыль.

Однако сейчас, когда демонстрация достигла уже середины площади, возникла заминка. На гранитную трибуну, над которой нависал слегка наклонённый корпусом вперёд, памятник Ленину, взошёл человек.