4

Я не знала, что чужой дом – западня.

Нет, я, конечно, предчувствовала некоторое неудобство. Но не предполагала, что вскоре захочется оттуда сбежать.

В семью меня приняли. Относились хорошо, даже слишком. С подчеркнутой, такой, любезностью – выделяли. В этом был холодок отчуждения. Мое присутствие напрягало. Поэтому я выходила из комнаты как можно реже. За окном парило лето. Каникулы. Столица бурлила, звала. Особенно, вечерами. А я сидела, сложа руки на подоконник, и прислушивалась к звукам в квартире. Вспоминается разговор, ненароком подслушанный в один из таких изнурительных вечеров. Они вообще любили порассуждать, мужчины этого дома. Интеллигенция, одним словом.

– Папа, что значит, декларация о государственном суверенитете? – спросил мой муж, потрескивая газетой.

– Это значит, идут центробежные тенденции, – философски отвечал свекор.

– Здесь пишут, за последний год объявили независимость Литва, Татарстан, Чечено-Ингушетия, Нахичевань и Грузия. А на днях Чечня провозгласила себя свободной Ичкерией.

– Неудивительно. Таков закон природы.

– Закон природы?

– Конечно. Популяция доминирующего вида распространяет экспансию на ареалы более мелких. Однако если мелкие изыскивают возможность, то непременно начинают взбрыкивать, а то и показывать зубы.

Они рассмеялись. Я мало что поняла. Но уши-то навострила. Вдруг почудилось, будто разговор имеет смутное отношение и ко мне.

– Это понятно, – продолжил муж. – Но зачем суверенитет для РСФСР?

– А что, россияне не люди? Им тоже хочется воли. Натерпелись.

– Натерпелись – чего?

– Несвободы. Существование за железным занавесом – это насилие. Но теперь, когда стена рухнула, все по-другому.

– Ты хочешь сказать, Советский Союз…

– Не только Союз. Любой искусственно созданный социум… Взять зоопарк. Представь, мы начнем рушить внешнюю стену. Что почувствуют животные?

– Ну… наверное… беспокойство.

– Вот именно! Будут раскачивать клетки, по вольерам метаться. И это притом что за ними уход и неплохо кормят.

– Кажется, даже лучше, чем советских граждан.

– А вот это уже явная провокация!

Они опять рассмеялись. Но тут подключилась свекровь:

– Ничего смешного! Ты получил талоны?

– Задерживают… – осекся свекор.

– Одна от тебя болтовня! Теоретик! Лучше подумал бы, что твоя семья будет завтра есть!

Я съежилась. С едой действительно обстояло так себе. В администрации зоопарка свекор занимал должность не из последних. Периодически он баловал нас «заказами» – наборами продуктов, распределяемых среди своих. «Заказы» съедались быстро и поставлялись все реже. А голод требовал своего каждый день. В тот год с магазинами стало совсем плохо. Хлеб да консервы. Если что и «выбрасывали», прилавки трещали под натиском очереди. Дошло до того, что на основные продукты ввели талоны. Но их почему-то регулярно задерживали. Даже свекор, иным не чета, с чиновничьим своим блатом все чаше потерянно разводил руками.

Нет, мы не голодали. Просто было немного туго. Продукты «доставали», экономили, запасали впрок. Мне сло́ва упрека никто не сказал. И все же я чувствовала между лопаток липкий и жгучий ярлык нахлебницы.

Впрочем, я это испытывала только под взглядом свекрови. Свекор, тот поглядывал с теплотой отеческой и, возможно, мужской. Только Сладулька особых эмоций глазами не излучал, держался так, будто мы вместе лет эдак с тысячу, и уединенью со мною в комнате предпочитал болтовню с отцом, а то и вовсе диванную отрешенность с носом в книжку.

Я тоже читала свое. «Звезды судьбы». Чего только иной раз со скуки не вычитаешь…

СКОРПИОН практически всеяден. Он пробует все, что попадается в поле зрения. Предпочитая, в принципе, пищу изысканную, он может питаться и тем, что другим кажется несъедобным. Иногда он делается гурманом, лакомясь устрицами, лягушками, ласточкиными гнездами. Но бывает, перебивается орешками да корешками. Если придется, способен голодать, и подолгу.

Дело в том, что Скорпион управляет своим расходом энергии, в отсутствие еды замещая физическую активность психической. Он как никто может утолить голод тела насыщением духа, ибо его природе свойственна трансформация. Скорпион относится к паукообразным. Всех пауков роднит число ножек – восемь. Таков же и его порядковый номер в колесе Зодиака. Традиция эзотерики трактует восьмерку как знак трансформации.

Скорпиону известно: телесные прихоти маскируют голод души. Например, если хочется сладкого, возможно, в жизни недостаточно радости. Но это не значит, что следует набрасываться на сахар, куда верней найти источник позитивных эмоций. К сожалению, удовольствия не всегда бывают доступны, а энергию требуется восстанавливать. Используя трансформацию, Скорпион переводит материальное в духовное, низменное в возвышенное, плотский инстинкт – в устремление воли к свободе…

А за пределами семьи текла совсем иная жизнь. Она манила, как те обертки шоколадных батончиков, что запестрели с некоторых пор у каждой станции метро на раскладных лотках стихийной уличной торговли. Шоколад не при чем. Просто меня угнетала серость. Она была в общаге, она же встретила и в семейном быте. Словно инфекция, от которой не скроешься.

Но я видела, что это не так.

По столице гуляли шикарно и модно одетые люди… Проплывали машины солидного лоска, иностранных фирм… Ресторанные двери, сверкая, распахивались перед избранными, и они там сидели, красивые манекены за витринным стеклом…

Кстати, о витринах.

Была осень, когда мы с Анютой решили прошвырнуться после занятий. Поехали в центр. С погодой не подвезло: вышли из метро, и зарядил дождь. Хлопнув зонтами, переглянулись: чего приперлись?

И тут мы увидели с ней толпу.

На углу самой центральной из столичных улиц и первого же от центра переулка шевелилась человеческая масса. Мы с Анютой подошли, любопытствуя. Очередь. Недавно открывшийся магазин. Такого блеска мы никогда еще не видали. Прозвучало неслыханное слово «бутик». Воссияли золотом буквы: Estēe Lauder^[1].

Не просто косметика, там, духи. Настоящий парфюм! Который раньше можно было купить только из-под полы. Теперь – в свободной продаже, были бы деньги.

Мы с Анютой застыли, завороженные.

Толпа медленно, сонно двигалась, шевелилась. Гигантское членистоногое в мокром панцире переливчатых зонтиков. Многочасовой хвост терялся в сумрачной подворотне, а ближе ко входу тело утолщалось, перебирало конечностями.

Мне бросилось в глаза: большинство в этой давке – женщины.

– У тебя-то есть, кто тебе купит, – Анюта вздохнула.

Я ухмыльнулась:

– Да. Как-нибудь намекну любящему мужу, что появился такой магазин.

Ни ко дню рожденья, ни к Новому году, ни к Восьмому марта он намека не понял. Или не захотел. Или в упор не слышал. Еще немного, и от «Красной Москвы» останется только память.

Закапала весна. Ничего не происходило.

В квартире – одни и те же заумные разговоры: законы природы, законы социума. Интеллигенция. Иногда – недовольство свекрови на бытовой почве. Меня не вовлекали, обращались с приторным дружелюбием. Было неуютно. Не то чтобы я предпочла скандал, но их всегдашняя озабоченность как бы случайно меня не задеть, словно какую-нибудь коллекционную статуэтку, заставляла чувствовать себя здесь чужой.

Сладулька моего состояния не понимал. Стоило трудов вытащить его на улицу, просто пройтись, погулять. Я тормошила: неужели не хочется иногда развеяться? Он пожимал плечами: нет, ему и так нормально.

В душе потихоньку начало клокотать беспокойство. Разве о такой жизни я мечтала, выходя замуж? Клетка. Даже не золотая. Серые прутья. Ради чего?

Что происходит с нашей любовью?

Неужели, это – конец?

5

Другая жизнь приоткрылась нечаянно.

Мне приоткрыл ее мой однокурсник. Так случилось, мы вместе возвращались после зачета. Точно помню: конец мая 92-го.

Раньше мы не пересекались. Учился он в параллельной группе. Но я знала о его существовании самым краешком мысли как о любопытном явлении на горизонте. И не только я, надо сказать. Высокий, подвижный, веселый, он издали привлекал внимание. Все, не все, но очень многие из девчонок на него заглядывались. Или хотя бы поглядывали.

Звали его Макс.

И вот мы с ним вышли из института, где только что сбросили «хвост». Нас терзал один и тот же преподаватель. Макс помог мне удачно списать. Эта преступная студенческая случайность уже как бы свела нас в единство невинного заговора.

– А почему мы до сих пор не знакомы? – Он улыбнулся.

– Не довелось.

– Так что нам мешает?

Познакомились. Я сказала, что замужем. Не знаю, зачем. Само вырвалось. Он никак не отреагировал. Я почувствовала себя дурой: нафантазировала всякого разного, а ведь мы просто озвучили имена. О Максе рассказывали, будто он зазнайка и бабник. Вблизи самовлюбленности я в нем не заметила. Держался скромно, говорил просто. А что до репутации – чего только не наболтают. Хотя, признаюсь, такая слава интриговала.

Направились к метро. Проходили мимо кинотеатра. Макс спросил, смотрела ли я этот фильм, «Однажды в Америке». Я не смотрела. Он очень рекомендовал. Я пожала плечами: может быть, как-нибудь. Он резко остановился:

– А почему не прямо сейчас?

Я смутилась. Как-то это… Нет, нет, невозможно. Неужели, он не понимает, почему я не могу. Не стала еще раз упоминать мое семейное положение.

А Макс напомнил:

– Жизнь коротка. Другого раза может не быть.

Это было какое-то наваждение. Или прозрение? Даже не знаю. Что-то во мне неожиданно полыхнуло: время детское, дома тоска, меня приглашают в кино, в которое я неизвестно когда еще выберусь и выберусь ли вообще…

Фильм оказался и правда классный. Любовь, смерть, романтические гангстеры. Забавное совпадение: одного из героев зовут Макс.

Мы сидели с ним рука об руку.

В какой-то момент мне почудилось, что он хочет мою руку взять. Я наперед решила аккуратно, но строго высвободиться. Сидела в парализующем напряжении ожидания. Но Макс не пытался. Меня это почему-то задело.

– Ну что, понравился фильм? – спросила я, когда мы вышли на улицу.

– Очень. Особенно, по если первому разу.

– Так ты уже видел! – Я рассмеялась. – Зачем же еще раз?

– Я хотел посмотреть, как смотришь кино ты.

На город спускался вечер. Разгорались оранжевые фонари. Струились машины с алмазами фар и рубинами стоп-сигналов. На западе небо пылало пожаром, а в вышине над нашими головами остывало в прозрачную синюю бездну.

Мы подошли к метро.

– Слушай, – он взял меня за руку, – а хочешь увидеть другую жизнь? Как в кино, только непридуманную? Настоящую.

Не помню, что я ответила. Неубедительно, неуверенно.

Он тут же поймал такси. Мы влезли, тронулись, понеслись…

Во мне клокотала тревога. Я делала что-то недозволительное. Отчетливо понимала, но сидела завороженная. В чуть приспущенное стекло рвался и бил теплый ветер, трепал мои волосы, мысли, предчувствия.

Макс держал мою руку.

Въехали в переулок. Какая-то арка. Макс расплатился. Я не успела опомниться. Ступеньки уводили вниз. Какая-то дверь. Макс позвонил. Нам открыли, впустили. Накурено, много людей, одна молодежь. Макс здоровался, шлепал ладошкой, едва ли не с каждым. Вращались, сверкали, туманились радужные огни. Пульсировала музыка. На сцене кто-то за пультом швырял в микрофон слова. Многие танцевали. Многие облепили блестящую стойку бара. Многие развалились в диванах и креслах за темными столиками. В таких местах я никогда еще не бывала. Макс взял по коктейлю. Я быстро хмелела. Он что-то мне говорил сквозь дымку и шум. Я смеялась. Потом повлек меня танцевать, в гущу толпы, в самый жар. Он двигался в танце с неуловимой пластикой и энергией молнии. Он весь был огонь, я тоже от него распалялась, раскрепощалась, плавилась, забывала себя. Временно стихло. Мы стояли, разгоряченные. И вновь потекла музыка, нежная, медленная. Макс обнял мою талию, я оперлась о его мускулистые плечи. Мы закружились, приближаясь, соприкасаясь… И тут я почувствовала запах… Не неприятный, нет. Просто другой, непривычный. Новый запах мужчины… Я отшатнулась:

– Мне нужно домой.

Он не препятствовал. Мы вышли. Здорово стемнело, стало свежо, даже зябко. Только теперь я опомнилась взглянуть на часы. Ничего себе! Быстро затопали, побежали, надеясь не опоздать.

Метро оказалось закрыто.

Он начал ловить такси. Одно, другое. Нырял, торговался. Наконец, согласился один хмурый частник. Поехали…

Машина остановилась на полпути к моему дому.

– Вот и всё. – Макс беспечно развел руками. – Больше нет денег.

Вылезли в ночь. Бодрило. Он дал мне свою джинсовку. Вся эта ситуация, как отходящая анестезия, начинала покалывать.

Макс ежился, однако не унывал:

– Скорость пешехода – пять километров в час. Ничего-ничего, за пару часов дотопаем.

Я злилась. Не на него, на себя. О чем только думала? Хотела взглянуть на другую жизнь? Прекрасно! Что дальше? Моя жизнь – мой Сладулька. Свекор, свекровь. До́ма мне эта ночь вылезет боком.

– Не бойся, все будет хорошо.

– Тебе легко говорить.

– Надо верить в лучшее. Верить в свою… неуязвимость. А еще, иногда устраивать праздник вседозволенности. Смотри! – Макс внезапно перевернулся, встав на руки.

Я оторопела. Он покачивался, балансируя ногами. Улыбался мне вверх тормашками. Не успела я среагировать, а он, перебирая руками, сошел с тротуара и двинулся через улицу. Дорога была не самой широкой, но все же проезжая часть, машины, хоть и редкие в это время, но ездили. Резко притормаживали, объезжали, сигналили, открывали окна, злобно материли, газуя, неслись дальше…

Спрыгнул на ноги на другой стороне и махал мне ладошкой. Не сшибли, не забрали в милицию, не набили морду. Неуязвимый. Боже мой, связалась, еще один в моей жизни псих!

В моей жизни?.. О чем это я? Глупости…