6

Вернулся домой. Побродил по безлюдной квартире. Судя по сухости в цветочных горшках и стерильности в холодильнике, родители с дачи пока не наведывались. Жилье и быт в моем полном распоряжении.

Однако хозяин дома здесь далеко не я.

Взрослый мужчина… Подумать о квартире… Чтоб это осознать, потребовалась женщина. Где ж я раньше-то был? О чем думал?

Учился в университете, писал диплом. М-да…

На моем столе лежал этот плод формалистики и бездарности. Подведенная под высшим образованием расплывчатая черта.

Я взялся вяло листать…

Большинство скорпионов живут в неволе около 5 лет. Известны случаи, когда некоторые доживали до четверти века. При ненадлежащем содержании жизнь существенно сокращается и может составить всего 1–2 года.

Для одного скорпиона нужен террариум объемом не менее 20 литров. Дно выстилают субстратом толщиной 7-10 см. В стенках должны быть отверстия для вентиляции. Влажность поддерживают опрыскиванием, температуру – термостатом (20–25°С).

В принципе, вместе можно селить до четырех скорпионов, если у них достаточно еды и много потайных мест. Но все же разумней держать по отдельности: они избегают встреч, не делятся пищей, а в стесненных условиях атакуют и пожирают друг друга.

Скорпионы – прирожденные каннибалы. До половины их рациона составляют сородичи. Закон природы неумолим: зазевавшийся гибнет, сильный ест слабого, в борьбе за добычу хищники одного ареала ликвидируют конкурентов.

В неволе повадки утрируются, и, по мнению многих экспертов, нет существа более свободолюбивого, чем скорпион.

Свободолюбие… Каждому требуется собственный угол. По-человечески, ее положение вызывало сочувствие. Я-то в ее семейке неделю едва выдержал. Так неужели она обречена мучиться с моими родителями?

Квартира… Но как?

Этот вопрос мы с родителями обсуждали, и неразрешимость его с некоторых пор была мне известна. Много лет родители откладывали кровные деньги, планируя вступить в жилищный кооператив – для меня. Пару лет назад появилось новое слово «инфляция», и планы на глазах стали рушиться. Все началось в 1989 году с отмены двадцатипятирублевых советских купюр. Ползли слухи, что с деньгами вот-вот «что-то будет»: не то заморозят вклады, не то вообще отберут. Как и многие, мои родители сняли сбережения со сберкнижки и скупали доллары, по жестокому курсу, только бы деньги спасти. Но в январе нового, 1991 года, правительство отменило пятидесяти- и сторублевки, позволив гражданам обменять старые купюры на новые в размере не более трехсот рублей, то есть, месячной зарплаты. Летом 1992 года появилось очередное новое слово «ваучер», заявленное как доля государственной собственности, которая через «приватизацию» достанется каждому. Большинство не знали, что делать с этими ваучерами, красивые бумажки стремительно обесценивалась, и вскоре пришло тошнотворное понимание, что нас всех, попросту говоря, облапошили.

Квартиры все еще давали очередникам. Очередь – на четверть века вперед. Зато появилась «возможность» приобрести по рыночной цене. Средняя зарплата позволяла это сделать, если копить лет сто.

Я не мог понять: то ли я дурак, то ли свершается нечто чудовищное. Кто так взвинтил цены, что для покупки жилья не хватит всей человеческой жизни? Каким таким чудом в наше время, в нашем городе, строить семью?

Как лично мне, молодому-здоровому, дальше жить?

Родители изумились, увидев меня в калитке своей дачи. Мутное объяснение, почему я здесь и, к тому же, один, приняли с вежливой фальшью. Я понимал, не стоит тянуть, но не мог подступиться к настоящей цели визита и слонялся по саду, а они за мною следили, будто за зигзагами шаровой молнии.

Подоспел и обед. Уселись за стол. Дружная семья. Знакомая сервировка. Все как всегда, нет никакого повода волноваться. Зелень своя, прямо с грядки. Чеснок зол и сладок, борщ удался. А котлетки-то, котлетки. Мои любимые.

Наконец, я откашлялся…

– Папа… мама… я приехал не просто так…

Они притихли.

– Нужно решить одну проблему…

Окаменели.

– Я долго думал. И пришел к выводу… Мне тяжело это вам предлагать, но я не вижу другого выхода. Как ни крути, мы теперь две семьи… Семья – это отдельная жизнь, согласитесь. Но вы же знаете, перспективы практически нет. В общем, нам нужно подумать, как бы нашу квартиру… общую нашу квартиру… разменять.

Переглянулись. Уткнулись в тарелки. Продолжили есть с преувеличенным аппетитом.

– Этого не будет, – отрезала мама.

– Мы вас не гоним, – добавил отец.

Судя по слаженности ответов, они давно все решили. Я помрачнел:

– Вы хотите смерти моей любви?

Заулыбались. Взрослые люди, для которых любовь – лишь повод к улыбке. Меня взбесил их умудренный цинизм. Я поднялся из-за стола.

– Ну вот что… Вы, конечно, мои родители, я вас уважаю. Не хотите помочь, так и скажите, не обижусь. Хоть это и трудно и, кажется, невозможно, я все равно буду строить семью. Но если вы откажете… вы рискуете больше меня не увидеть!

С обеда разошлись скорбно, как с похорон. Знойная тишь навалилась, давила на мозг. Птицы не пели, собаки не лаяли, коровы не мычали вдали. Ни мух, ни пчел. Мир затаился, оцепенело чего-то ждал.

Я лежал в своей комнате, невольно прислушиваясь. Дощатые стены не оставляли возможности быть глухим. Родители запальчиво дискутировали, почему так неудачно случилось, что они не смогли обеспечить будущее единственному ребенку. Поначалу клеймили, как водится, государство. Неожиданно мама перекинулась на отца. Добралась и до «его истории», из-за которой тот оставил кафедру университета, где был выше полет и шире возможности. Выходило, дело не в ломке социального строя, и не в крутых экономических передрягах, а в единоличной виновности мужа, ибо «все могло бы быть теперь по-другому». Тот оборонялся, мол, «история не любит сослагательного наклонения», однако маму его банальности только злили, она ожесточалась, заводилась, входила в раж. Отец вдруг сорвался:

– Ты тоже не святая! Давай не будем вспоминать, с чего все началось!

И вновь навалилась тишь, удушливая, густая. В насупленной атмосфере потемнело. Зрела гроза.

За стенкой долго молчали. Наконец, мама сказала:

– Ладно. Сыну нужно помочь. Размен так размен.

– Ты уверена, – всполошился отец, – что это единственный вариант?

– На все судьба. Не он первый, не он последний.

– Что ты имеешь в виду?

– Женщину.

По подоконнику застучало. Стекло прочертили первые капли. Их становилось все больше, они текли, перемешивались, размывались.

– Но наша квартира… Размен… Рушить то, что создавал еще его дед?

– Такое уж время пришло… – Мама вздохнула. – И кажется, это надолго.

Наш дом считался элитным. От риэлторов отбоя не было. Рыночная цена позволяла крутить носом, рассматривая варианты.

Остановились на двухкомнатной для родителей, в доме чуть проще, чем наша высотка, но довольно приличном, той же эпохи, в том же районе. Для меня выбрали тоже «двушку», без истории, без отделки, в панельной коробке весьма окраинной новостройки.

Обиженным я себя не чувствовал. Немного жаль было расставаться с центром, зато возник легкий избыток денег на обустройство жилья. Не так уж и важно, где проживать, куда важней – с кем разделить судьбу. Я предвкушал любовь, наконец-то свободную, раскрепощенную.

Для переезда отец договорился привлечь рабочих из зоопарка. И машину побольше, чтоб одним рейсом управиться. Рабочих выделили. Но в назначенный день не оказалось свободных фур. После экстренной телефонной ругани отец согласился на то, что ему смогли предложить.

Халявное средство передвижения представляло собой платформу с клеткой для транспортировки крупных животных. Впрочем, на совесть вычищенную, – таким образом, нашему скарбу не угрожали ни пятна, ни запахи. Отменные габариты позволили загрузить мебель и всякое другое движимое имущество. В кабину забрались водитель и мама. Прочие разместились сзади.

Тронулись, вырулили со двора, влились в поток. Наш дом, мои детство и юность, качаясь, поплыли в прошлое.

На светофоре рядом с нами остановился троллейбус. Пассажиры прильнули к окнам, тыкали пальцами, махали ладошками. Вымотанные погрузкой, мы сидели, не реагируя. Я вдруг представил, как это выглядит со стороны.

По городу в меблированном кузове едут мужчины. Разного возраста, внешности, перспектив, рассевшись кто как. Едут приемлемо, даже комфортно, с некоторым даже шиком.

Мужчины, взирающие сквозь прутья клетки.

Мы с отцом переглянулись… и рассмеялись.

7

Я знал, что выход на работу – вступление во взрослую жизнь.

Однако представлял я эту жизнь несколько иллюзорно.

Юность всегда рисует будущее романтически. Но что такое романтика? Это замещение опыта, которого нет, фантазией. То, что рассказывают детям взрослые – только контур, причем, лукавый. Содержание лукавства открывается постепенно, в свой срок.

В детстве мне было известно, что отец работает в университете. Когда я учился в школе, он перевелся уже в зоопарк. Вообще-то, мне как ребенку зоопарк нравился больше, но мама периодически намекала на крах отцовской карьеры. Это печалило.

В зоопарке отец работал в «Террариуме». Я частенько и подолгу у него пропадал. В «Террариуме» содержалась живая коллекция разнообразных пресмыкающихся, от ящериц до аллигаторов, от Красноногих черепах до Королевской кобры. Сотрудники звали это место любовно: «Гадюшник». Из маминых уст слово выходило подчеркнуто ядовитым. Я расстраивался за отца, пока не узнал в конце школьных лет, что он не просто работник «Гадюшника», а заведующий, то есть, главный.

Именно с его подачи я поступил на биофак университета. Именно благодаря ему получил распределение в зоопарк. Именно в «Террариум» был взят на работу, из чего вытекало, что отец обо мне заботился, а не жил для себя, как утверждала, иной раз, сгоряча, мама.

В штат «Террариума», впрочем, меня ввели номинально, всего на полставки. Главная стезя моя лежала в аспирантуру. Мне предстояло написание диссертации в лаборатории при «Террариуме», а уж потом, кандидатом наук, я должен был шагнуть, по идее, вверх. Лаборатория, как и я, числилась за «Террариумом» номинально. Подробностей отец мне не пояснял, всему, мол, свой срок. Все, что мне полагалось знать пока, это профиль исследований.

Ученые занимались там скорпионами.

Когда я об этом услышал, долго смеялся. Моя профессия вырисовывалась логично, но мне показалось, что скорпионы в центре нашего города – это абсурд.

Отец одернул: «Никогда не делай выводов по первой ассоциации».

И вот я шел в ту самую лабораторию. Располагалась она далековато от «Террариума», да и вообще, от любых объектов для посетителей. За линией складов имелся участок, заросший кустарником. Над буйной зеленью круглилась серая крыша ангара. Колючая проволока по периметру. Решетчатая калитка с врезным замком. Сколько же подобных строений нелюдимого вида таятся по закоулкам нашего города, и никто не знает, что там внутри?

Я нажал кнопку звонка.

После паузы появилась… девушка?.. дама? – молодая женщина. Ее возраст я затруднился определить. Она не шла – подплывала, с любопытством в меня вглядываясь, а ее тело упруго и сочно под белым халатом двигалось.

– Здравствуйте, я к Ефиму Соломоновичу. Это здесь?

– А вы кто?

Я назвал фамилию.

– А-а… Так вы сын того самого… Проходите, мы вас давно ждем.

Пошла к ангару. Ее тыл ворожил. Я раздраженно поплелся следом: так и знал, меня здесь будут считать папенькиным сынком. Она оглядывалась, улыбаясь, – впрочем, приветливо, без надменности. Я расплылся в ответной улыбке, но тут же посерьезнел. Еще чего.

Внутри все оказалось иначе, чем я себе представлял. Фантазия рисовала какие-то колбы, пробирки, микроскопы. Ничего подобного не было. Антураж лаборатории скорее походил на компактную ферму по разведению диковинной мелкой живности.

Посредине стоял длинный стол в окружении стульев, заваленный бумагами, папками, канцелярским хламом. В углу примостились диван с парой потертых кресел и низкий столик с приметами чаепития. Несколько холодильников. Электроплитка. Несколько глухих шкафов. Этим меблировка исчерпывалась.

Все остальное видимое пространство заполонили во много рядов многоярусные клетушки с их обитателями.

Скорпионы.

Никогда раньше я их не видел так близко. И в таком количестве. В первый момент даже слегка подурнело. Они шевелились. Индивидуальные звуки каждого скорпиона сливались в какофонический общий шелест вроде потрескивания сухой палой листвы. Я поежился, озираясь. Вдруг представилось, каково это, если они вырвутся на свободу и скопом набросятся со своими жалами на меня.

И еще мое внимание привлек плакат на стене: грозный красноармеец, пронзающий зрителя пальцем. Классическая агитка, известная каждому, в данном случае добровольцам не тыкала. Изначальная надпись была заклеена листком ватмана, по которому некий шутник крупными буквами вывел:

ОНТОГЕНЕЗ ЕСТЬ КРАТКОЕ ПОВТОРЕНИЕ ФИЛОГЕНЕЗА.

Кабинет завлаба располагался в дальнем из закутков, отгороженных от основного пространства фермы. Ефим Соломонович оказался щупленьким человечком с морщинистой плешью в курчавых сединах, и в тонких очках под кустами бровей. Когда я вошел, он грыз карандаш, задумчиво сгорбившись над столом. Точней, над газетой. Еще точней, над абракадаброй кроссворда.

Я представился. Он обрадовался, словно родному. Спросил, как родители, как отдыхается, как настроение. Едва дав ответить, пустился распространяться о лаборатории, о коллективе, о том, как нешуточно мне повезло.

В сущности, я зашел познакомиться. И еще, договориться о выходе с сентября. Мне требовалось обустроить квартиру и съездить в провинцию за женой. Не вникая в подробности, он вошел в положение: конечно-конечно, наука потерпит, мне дозволено выйти, когда я решу все вопросы. Славный чудак.

Неожиданно он объявил:

– А теперь небольшой экзамен… Способность ощущать – это что?

Я смутился:

– Даже не знаю… Может быть, чувство?

Он склонился к кроссворду прикинул по клеткам и вскинул брови.

– Правильно! Так-так-так… Погоди-ка… А – плод сознания?

– Мысль.

– Подходит!.. А вот еще. Единица языка для обозначения понятий.

– Слово.

– Молодец! Светлая голова! Сработаемся! – Он прищурился, вглядываясь в меня зорко и даже хищно. – Ну а теперь скажи: что в кроссворде самое главное?

Я напрягся, вновь ощущая себя студентом. Выждав, чтоб я помучался, он вытянул перст:

– Назвать вещи своими именами!

Когда я вышел из кабинета, скорпионы, в сравнении с завлабом, не показались таким уж чудовищным и абсурдным занятием.

– Ну как вам наш Соломоныч? – меня окликнула та самая женщина. – Напугал? Он безобидный, не бойтесь. Мы все его любим.

– Я думал, вы здесь работаете. А вы кроссворды разгадываете.

– И работаем в том числе.

Она приблизилась неспешной походкой хозяйки. Остановилась. В ее карих глазах лукаво играла усмешка. Дрогнули, всплыли лодочкой уголки мягких губ. Протянула ладошку.

– Меня зовут Ада. А вас как?

Итак, я вступил во взрослую жизнь. Стал аспирантом, ходил на работу, обживался с любимой в квартире. Тихая радость полнила наши дни. Дни складывались в недели. Все было хорошо.

И вдруг она исчезла.

Бедняжка. Опять.

Не вернулась из института. Как и в тот раз, еще при родителях. Теперь вот – новый случай на новом месте.

Промаялся вечер. Настала ночь. Завтра на работу. Какой уж тут сон. От сигарет и чая мутило, подташнивало, шибало в пот. Новая квартира, телефона нет. Пойти искать? Но куда? Многомиллионный город, безнадега. Оставалось ждать.

Вероятности, одна обморочней другой, распалялись, жгли мозг. Потеряла сознание, забрали по «скорой», экстренная операция… Споткнулась, ударилась… Перебегала дорогу… Рельсы в метро… Криминогенная обстановка… Менты… Грабежи… Похищения… Маньяки… Расчлененные трупы…

И еще. Среди всех этих вероятных кошмаров сознание жалил один, вполне банальный, жизнеутверждающий ужас. Я его гнал, словно омерзительное насекомое, а он снова и снова ко мне подползал.

Силуэт незнакомца. Мужчины.

Я почти и не удивился, когда утром, выходя из подъезда, нос к носу столкнулся с живой-невредимой заблудшей женой. Шарахнулась, спохватилась, придала бледности невозмутимое выражение.

Я привалился спиной к холодной железной двери. Закурил.

– Ну?.. Где была?

– Ты только не злись. Я все объясню.

– Не сомневаюсь.

– Понимаешь, вчера у Анюты был день рождения.

– Опять Анюта. Ну-ну…

– Я совсем позабыла. Но Анюта напомнила, пригласила всех наших. И, конечно, меня. Поехали в общагу. Выпили, засиделись. Опомнились – ночь.

Складно. Не подкопаешься. День рожденья – святое. Телефона нет. Вот только румянец какой-то смятенный. И необычный блеск глаз.

Головой я ей верил. А в груди скребло недоверие. Ну не ехать же мне в общагу – допрашивать эту сучку Анюту. Выставлять себя на посмешище.

Я всосал горький дым, швырнул бычок и двинулся на работу.

Пришло время от теории переходить к практике. Для начала – инструктаж по технике безопасности. Мне объяснили, что в лаборатории делать можно, а чего нельзя. Научили захватывать скорпиона пинцетом и остерегли брать рукой. Наконец, показали, где хранится аптечка с антискорпионьей сывороткой, которую следует немедля ввести внутримышечно в случае ужаления.