Цитаты из книги «В скорлупе»

А к чему вообще это отступление? К тому, что мать идет в ногу с современностью. Она, может, этого не понимает, но шагает в стройных рядах. Ее статус убийцы – факт, деталь мира, внешнего по отношению к ней. Но это устарелый взгляд. Она утверждает себя, идентифицирует как невиновную.

Долой реальное со скучными фактами и противными претензиями на объективность. Чувство – царь всего. Если не определит себя как царицу.

Я буду чувствовать и, следовательно, существовать. Пусть нищета клянчит милостыню, и потепление климата тушится в аду. Пусть утонет в чернилах социальная справедливость. Я буду поборником эмоций, громогласным агитатором, со слезами и вздохами сражающимся за создание институций вокруг моей ранимой личности. Моя идентичность будет моей драгоценной, моей единственной подлинной собственностью, моим доступом к единственной истине. Мир должен любить, лелеять и охранять мою идентичность так же, как я сам. Если мой колледж не благословит меня, не подтвердит мою ценность, не даст того, в чем явно нуждаюсь, я прижмусь лицом к лацкану ректора и заплачу. Потом потребую его отставки.

Биология все-таки не судьба – есть причина отпраздновать. Креветка – фактор не стабильный и не ограничивающий. Я заявляю о своем неоспоримом праве чувствовать себя тем, чем хочу. Если окажусь белым, могу определить себя черным. И наоборот. Могу объявить себя инвалидом или ограниченно дееспособным. Если определю себя как верующего, мои чувства легко оскорбить, мое тело исцарапать в кровь скептическими вопросами о моей вере.

Прежде чем встать на путь мести, вырой две могилы, сказал Конфуций. Месть распарывает цивилизацию. Это дорога к постоянному нутряному страху. Посмотрите на несчастных албанцев, живущих в вечном страхе из-за Кануна, их идиотского культа родовой кровной мести.

Не каждый знает, каково иметь в сантиметре от носа пенис отцовского соперника

Я привяжу ее этим скользким шнуром; в день рождения прикую одним мутным младенческим взглядом; тоскливым криком чайки загарпуню ее сердце. И тогда, привязанная насильно, будет нянчить меня всю жизнь, и свобода ее будет уплывать вдаль, как берег родины.

о иметь в сантиметре от носа пенис отцовского соперника. На этой поздней стадии им бы воздерживаться ради меня. Если не медицина, то хотя бы вежливость этого требует. Я закрываю глаза, я скрежещу деснами, я упираюсь в стенки матки. От такой турбулентности оторвались бы крылья у «Боинга». Моя мать подстегивает любовника, подхлестывает своими ярмарочными выкриками. Гонка по вертикальной стене! Каждый раз, при каждом ходе поршня я боюсь, что он прорвется, ткнется в мой мягкий череп и обсеменит мои мысли своей эссенцией, сметаной своей банальности. Тогда, с поврежденным мозгом, я буду думать и говорить, как он. Я буду сыном Клода.

С нами не считались – теперь мы себя покажем. Теперь, когда Российское государство превратилось в политическое крыло организованной преступности, новую войну в Европе уже нельзя считать немыслимой. С танковых дивизий у южной границы Литвы и перед северо-германской равниной смахнули пыль. То же зелье воспламеняет исламских маргиналов. Чаша выпита до дна, и повсеместно крик: мы были унижены, мы будем отомщены.

Она вполне могла бы попросить отца прибраться в холле, но не просит. Домашние обязанности могут перетечь в домашние права.