Формы суфийской деятельности

Чему еще учат суфии, как они это делают и с какими специфическими проблемами столкнется тот, кто хотел бы узнать суфийские идеи из достоверного источника?

Суфии утверждают, что существует такая форма доступного человеку знания, которая по отношению к схоластической учености, все равно что зрелость по отношению к младенчеству. Вот пример из Аль-Газали: «У ребенка нет реального представления о достижениях взрослого. Рядовому взрослому не понять достижений ученого мужа. Точно так же ученый не способен разобраться, в чем состоит практика озаренных святых или суфиев»⁸⁵. Прежде всего заметим, что такая концепция далека от того, чтобы немедленно вызвать к себе расположение ученого. И проблема эта не нова. В одиннадцатом веке Мухаммад Аль-Газали (Альгазель), спас мусульманских теологов, истолковав исламские тексты таким образом, что это позволило ученым ислама успешно отразить натиск греческой философии. Тем самым он поставил схоластов перед фактом, что их подход к познанию уступает методу постижения, обретаемому посредством суфийской практики. Они же сделали его своим героем, а их преемники до сих пор пользуются его толкованиями, обучая ортодоксальному исламу, и не обращают внимания на его утверждение, что академическое изучение само по себе недостаточно и относится к более низкому уровню, чем истинное знание.

Можно вспомнить и Руми, великого мистика и поэта, сообщившего своим слушателям, что он, как и подобает хорошему хозяину, потчует гостей стихами – поскольку это удовлетворяет их вкусам, – и подает им то, что они спрашивают. Но, продолжал он, поэзия – хлам по сравнению с определенной ступенью развития, которой может достичь человек. Это замечание Руми не утеряло своей остроты, и кое-кого может задеть даже сегодня, почти семьсот лет спустя. Недавно один обозреватель влиятельной британской газеты, прочитав процитированный отрывок, пришел в такое негодование, что заявил: «Руми может считать, что поэзия – хлам. Я же считаю, что в этом переводе его поэзия превращается в хлам».

Но суфийские идеи, излагаемые подобным образом, никогда не были предназначены бросать вызов человеку, они лишь указывали ему более высокую цель, поддерживали его догадку о том, что человеческий ум, развиваясь, может раскрыть в себе функцию, способную, к примеру, порождать суфийских гигантов. Любители поспорить неизбежно обрушиваются на эту идею. Именно преобладание подобной реакции и дает суфиям основание утверждать, что люди в действительности не хотят того знания, которым суфизм готов наделить их, они, в сущности, ищут лишь удовлетворения в рамках своей собственной системы мышления⁸⁶. Но, как настойчиво повторяют суфии: «Краткий миг в кругу Друзей (суфиев) лучше, нежели сто лет ревностного поклонения» (Руми).

В суфизме также заявлено, что человеку по силам стать объективным и что объективность позволяет индивиду постигать события «высшего» порядка. Таким образом, человеку предлагается сделать попытку подтолкнуть свою эволюцию по направлению к тому, что в суфизме иногда называется «истинным умом»⁸⁷.

Далее суфии утверждают, что поскольку знание это совершенно невозможно изучать по книгам, большая часть его передается путем взаимодействия между Учителем и Учеником, в личном контакте. Они не устают повторять также, что уделяя слишком много внимания письменным текстам, человек может даже себе навредить. Отсюда вытекает другая проблема и состоит она вот в чем: принять это положение чрезвычайно трудно, как ученому, так и любому образованному члену огромного современного сообщества, поскольку каждый из них полагает, пусть даже только подсознательно, что все существующее знание, несомненно, хранится в книгах.

И, тем не менее, суфии долго и упорно работали над тем, чтобы приспособить письменное слово для передачи определенных частей своего учения. В результате появился зашифрованный материал, который требовал умелого с ним обращения. Стоявшее за этим намерение не обязательно или не всегда заключалось в сокрытии подлинного смысла текста, скорее в том, чтобы после расшифровки показать: произведение, которое внешне выглядит как законченная поэма, миф, трактат и т.д., допускает также и другую интерпретацию – своего рода демонстрация, подобная калейдоскопу. А когда суфии, рассчитывая на такой же эффект, рисуют диаграммы, имитаторы просто-напросто копируют рисунки, чтобы затем использовать их в соответствии с собственным уровнем понимания⁸⁸.

Другой суфийский прием также является вызовом для многих исследователей. Дело в том, что немало отрывков из суфийских книг и даже целые книги или последовательный ряд утверждений рассчитаны на то, чтобы стимулировать мышление, иногда даже с целью спровоцировать здравую критику. Читатели же, склонные понимать все буквально, слишком часто воспринимают такие тексты, как достоверное изложение убеждений автора⁸⁹.

На Западе в целом существует огромное количество переводов, но все они, в основном, представляют собой буквальные пересказы одной только грани многогранных текстов. То, что такие грани вообще существуют, западным исследователям в принципе известно, но они это знание в своей работе пока никак не использовали. Справедливости ради следует отметить: некоторые из них признали, что такое им не по силам⁹⁰.

Далее, умы некоторых людей просто не в состоянии переварить еще одну суфийскую идею, а именно, что, как уверяют суфии, суфизму можно обучать в самых разных формах и обличиях. Иначе говоря, суфии в этом вопросе не придерживаются никаких условностей⁹¹. Одни довольно удачно используют религию, другие – романтическую поэзию, третьи имеют дело с шутками, притчами и легендами, а некоторые в своей работе опираются на различные формы искусства и плоды ремесленного труда. Исходя из своего опыта, суфий может сказать, что все эти направления законны. Но человек посторонний, воспринимающий все буквально, каким бы искренним он ни был, часто с раздражением требует ясного ответа, кто же такие эти суфии (или та или иная группа суфиев): они алхимики или члены братств, религиозные фанатики или шуты⁹², может быть, они ученые – кто же они, в конце-то концов? Проблема эта, хотя ее можно считать особо характерной для суфизма, сама по себе отнюдь не нова. Под прикрытием закона суфиев уничтожали физически⁹³, или изгоняли из родных мест, или сжигали их книги—и всё за то,что они пользовались нерелигиозными или неприемлемыми в данной местности формулировками. Некоторых из величайших суфийских классиков обвиняли в ереси, вероотступничестве, а также в политических преступлениях. Даже сегодня на них обрушивается огонь со стороны ортодоксов самого разного толка – не обязательно религиозных⁹⁴.

Хотя суфии утверждают, что суфизм – это эзотерическое учение внутри ислама (с которым, стало быть, он полностью согласуется), даже беглый обзор известных истоков суфизма раскроет нам, что он послужил основанием для формулировок, между которыми, как считает большинство, нет ничего общего. Поэтому, хотя «цепь передачи», к которой относятся известные учителя восходит к самому Пророку Мухаммаду (по той или иной линии преемственности, используемой какой-либо школой или учителем), эту же цепь передачи (те же авторитеты) могут рассматривать, как берущую начало, к примеру, от Увайса эль-Карни (умер в VII в.), который вообще ни разу в жизни не встречался с Мухаммадом⁹⁵. Такой авторитет, как Сухраварди, определенно утверждает (так же, как и розенкрейцеры, и другие – хотя и намного раньше их), что это, по сути, является формой мудрости, которая была известна и практиковалась преемственным рядом мудрецов, включая таинственного древнего Гермеса из Египта⁹⁶. Другой автор, не менее известный, Ибн эль-Фарид (1188–1235) обращает внимание на то, что суфизм лежит за пределами всякой систематизации. Он говорит, что «Наше вино существовало до так называемого ВИНОГРАДА И ВИНОГРАДНОЙ ЛОЗЫ» (школы и системы):

 
Чествуя Друга, мы опьянялись вином
Еще до сотворения виноградной лозы⁹⁷.
 

Не подлежит сомнению, что дервиши, намеревавшиеся стать суфиями, по традиции собирались вместе для изучения любых остатков этого знания, в надежде на то, что в их среде объявится толкователь и вдохнет жизнь в принципы и в практику, действенный смысл которых был для них утерян. Разумеется, такого рода теорию можно обнаружить и на Западе в Вольном масонстве (в его «Утерянном Секрете»). Существование подобной практики вполне подтверждается, например, в учебном руководстве «Аварив-уль-Маариф», а те, кто питает интерес к подобным вещам, рассматривают это как проявление мессианских ожиданий в суфизме. Чем бы это ни было (а оно относится лишь к «подготовительной стадии», а не к самому суфизму), имеются свидетельства, что время от времени учителя, иногда таинственного происхождения, находили себе последователей, как в Европе, так и на Ближнем Востоке, и, независимо от психологических особенностей или религиозной принадлежности этих людей, вдохновляли их на путь суфийского учения. Эти таинственные фигуры упоминались, как Универсальные или Совершенные Люди (Инсан-и-Камил). Так было в случае с Руми и Шамсом из Тебриза; с Бахаудином Накшбандом⁹⁸ из Бухары (жил в XIV веке); с Ибн Эль-Араби, использовавшим в своем учении термины религии, образы древности и любовную поэзию; и со многими другими, менее известными в западной литературе.

Проблема ученика здесь не в том, имела ли место на самом деле эта «иррациональная» форма деятельности или возобновление традиции, а скорее в том, что ему психологически трудно считать таких людей в действительности обладающими особой функцией «соединять капли ртути» или «оживлять, пробуждать внутренний поток в человеке».

Но мы еще даже не приступили к перечислению областей, в которых суфии и изобретенные ими учреждения (эти последние не являются распространенными, потому что Суфизм – это действие, а не общественный институт) осуществляли социальную, философскую и другие виды деятельности в период прошедшего тысячелетия. Личности, на вид такие разные, как резкий в своей прямоте Руми, безгрешный Чишти, «опьяненный Богом» Халадж⁹⁹, государственные деятели Муджадидов и т.п. трудились на протяжении веков, чтобы способствовать действенному воссоединению обществ, которые казались разъединенными безвозвратно…

В награду за свои труды, которые были оценены, опять-таки, исходя из несоответствующих, а зачастую и ошибочных критериев толкователей, эти люди были заклеймены как тайные приверженцы христианства, иудаизма, индуизма, как еретики и солнцепоклонники. Когда бекташи употребляли цифру двенадцать и, подобно Руми и Араби, отводили христианским мифам высокое место в своих учениях, то было решено (и так по-прежнему считают), что они, таким образом, всего лишь, пытались нажиться на многочисленной христианской общине, лишенной действенного пастырства. Правомерность этого обвинения еще ждет своего подтверждения, после того как будет исследована суфийская позиция, согласно которой, христианские, так же как и многие другие формулировки, содержат в себе ряд ценных прозрений, в соответствующих обстоятельствах способных быть задействованными для блага человека.

Последователи Хаджи Бекташа (умер в 1337 году) в свое время считались, а в некоторых местах считаются и поныне, людьми безнравственными только за то, что на свои собрания они допускали женщин. Никто не мог или не хотел понять их, когда они говорили, что необходимо восстановить социальное равновесие в обществе, основанном на мужском господстве. «Восстановление социальной справедливости для женщин» звучало просто как предлог для оргий, до тех пор, пока совсем недавно не стало «благородной» целью.

Никто поэтому даже в XIX и в начале XX века не взял на себя труд рассмотреть утверждение такого выдающегося турецкого суфия и ученого, как Зия Гёкалп¹⁰⁰, который сказал, что суфийские писатели еще столетия тому назад создали и применяли теории, отождествленные позднее с именами Канта, Фуйе, Грюйо, Ницше и Вильяма Джеймса.

Тут мы подходим к еще одному важному суфийскому принципу, с которым необходимо встретиться лицом к лицу, именно он то и вызывает недоумение и даже ярость у определенного типа людей. Этот принцип выражен в утверждении, что когда суфийская деятельность сосредотачивается в одном месте или в одном обществе в очень активной и «реальной» (не в подражательной) форме, то это делается для специфических целей и в течение ограниченного промежутка времени. Людям, которые заявляют: «Дайте мне это здесь и сейчас или вообще не надо», такая констатация факта совсем не по душе. Эту же идею можно выразить и другими словами: ни одно общество не является совершенным (завершенным), а его потребности не могут быть точно такими же, как у других обществ. Ни один суфий не учреждает институтов, предназначенных к вечному существованию. Внешняя форма, в которой он выражает свои идеи – лишь временное средство, приспособленное для местного применения. То, что вечно, говорит он, лежит в другом измерении.