Он с удивлением посмотрел на экран и попробовал отключить громкую связь, но ничего не вышло.

– Да плевать.

– Тебе на все плевать и на всех. На кой понадобилось созывать пол-Москвы?

– У меня вообще-то день рождения.

– Ну и дебил! Не мог напиться, не привлекая к себе внимания? Мало у нас проблем? Я с утра до вечера занимаюсь тем, что косяки ваши улаживаю и отмазываю. А ты только развлекаешься.

– Ну это нормально. Это же вы на меня работаете, а не я на вас.

– Иди в задницу, Тёма.

– И вам доброй ночи, Карина Эдуардовна!

Артем швырнул многострадальную трубку на стол и принялся ворошить наваленное на подоконнике барахло:

– Где эти чертовы таблетки?

Макс по-прежнему стоял в обуви посреди кухни, между его бровей пролегли две поперечные складки. Артем подозрительно покосился на него.

– Пойду прогуляюсь, – объявил Макс и направился к выходу, но Артем поймал его за локоть:

– Можно не сегодня?

Макс обернулся, и стало заметно, что губы его побелели от напряжения.

– Мне нужно.

Они уперлись взглядами друг в друга.

– А давай пойдем к Вите? – вдруг предложил Артем. – У нее дома никого нет. И одеваться не нужно. Это тебе поможет?

Макс потер шею обеими руками:

– Возможно.

– Вот и отлично, – Артем бросил на меня быстрый взгляд, словно мое согласие было лишней формальностью. – Мы идем к тебе! Будем мешать спать. – А заметив мою растерянность, приятельски похлопал по плечу: – Шучу. Выпьем кофе и уйдем.

Как только вошли в мою квартиру, я полезла на верхние кухонные полки искать кофе, а они ушли в мою комнату. Наводить порядок там было поздно.

Я налила им по чашке кофе, достала лоток с мороженым.

Макс, закинув руки за голову и безжалостно придавив к стенке кривоухого ослика Паскаля, лежал на одеяле моей разобранной кровати и разглядывал постеры на стене, а Артем сидел за письменным столом и в ярко-белом свете настольной лампы с интересом доставал из стеклянной вазочки фигурки киндер-сюрпризов.

– Я так хотел, чтобы мне вот этот попался, – он поднял руку, показывая слоника с молотком и в каске. – Но собрал пять с книгой и ни одного с молотком.

– Хочешь, забирай.

– Правда? Тебе не жалко?

Неподдельная радость в его голосе насмешила. Было в нем нечто очень располагающее, словно мы знакомы давным-давно.

Отодвинув фигурки, я поставила перед ним поднос:

– Конечно, нет. У тебя же день рождения.

– Уютно тут, – Макс поудобнее устроился на подушке.

– Вот что значит нормальная домашняя обстановка, а у нас там, – он ткнул пальцем в потолок, – нерв сплошной.

– Нерв – это ты, – Артем звонко постучал ложкой о край чашки. – Мы из-за кого сейчас из дома ушли?

– Вита, можно я у тебя поживу? В тишине и покое.

Макс был милый и вызывающий доверие.

– Покой тут относительный, – я села на кровать к нему в ноги. – Сегодня мои одноклассники полчаса в окно долбили, пришлось под столом от них прятаться.

– Чего хотели? – заинтересовался Артем.

– Придурки просто.

– Вспомнил! Жирная! Это ведь ты, да? – Он обрадованно подался вперед. – И в этом подъезде не живешь. Ну-ка встань.

– Зачем?

– Давай-давай на середину комнаты выйди. Проверить хочу.

– Чего проверить?

– Да хватит уже. Что ты как маленькая?

Упрек подействовал. Я осторожно встала на ковер, и он, развернув настольную лампу в мою сторону, весело скомандовал:

– Руки подними и покрутись.

Мне стало немного смешно, и поскольку лица его я видеть не могла, то выполнила это без особой неловкости.

– А кофту можешь снять?

– Шутишь? – Я запахнула полы. – Я же в пижаме.

– Тогда как мне понять, что ты не жирная?

– Но ты и так видишь. Я пятьдесят три килограмма вешу. А рост у меня метр шестьдесят шесть.

– Я вижу только ноги. С ними вроде бы все в порядке.

– Я сейчас даже худее Эли. Подружки моей. А она всегда очень стройная была.

– Ну как хочешь, – он вернул лампу в прежнее положение.

– Нет, правда. Они специально так называют, чтобы обидеть.

– Да мне-то что? – Он снова взялся за слоников. – Даже если у тебя под кофтой тонна жира. Мы сейчас посидим немного и уйдем.

Подобное предположение прозвучало нелепо.

– Ну какая тонна? Мама говорит, ребра торчат.

– Да ты не переживай. Может, кофта тебя просто полнит. Лучше завари еще кофе, и покрепче, а то этот помоечный. Терпеть не могу все пресное и разбавленное.

– Полнит?

Я подошла к зеркалу. Даже в темноте зеркального отражения кофта действительно казалась объемистой, и майка с Тедди под ней, несмотря на глубокий вырез, наверняка выглядела лучше.

Я все-таки сняла дурацкую кофту.

– Сколько тебе лет? – неожиданно спросил он.

– Шестнадцать, а что?

– Готов спорить, ты еще с игрушками спишь, – он кивнул на изображенного на майке Тедди.

– Только с Паскалем, – призналась я. – Осликом, которого Макс вот-вот раздавит. Он у меня с трех лет. Дедушка, папин папа, подарил. Это он его так назвал. Мы даже когда отдыхать ездим, я его с собой беру. Потому что он без меня скучает. Все остальные нормально, а он грустит.

– Остальные?

Я показала на стеллаж с игрушками возле окна:

– Друзья мои.

Он вполне серьезно оглядел игрушки:

– Правильно. Друзей не убирают в коробки, не засовывают на антресоли.

Его одобрение прибавило уверенности:

– Я знаешь что думаю? Что тот, кто с легкостью избавляется от старых вещей, так же запросто поступает и с людьми.

– Какая глубокая мысль, – он изобразил удивление. – Так ты маленькая или взрослая?

– Хотела бы я сама знать.

– Извини, что так нагрянули. Страшно ломало тащиться куда-то на ночь глядя. Просто Макс собирался драпануть, а если ему взбрело это в голову, то я бы его не удержал.

– Куда драпануть?

– У него бзик. Чуть что не так – сразу бежать. Говорит – успокаивается. Но вообще, когда это происходит, он ничего не соображает.

– Ничего себе. Это болезнь такая?

– Это заскок такой. Три года уже. С тех пор как он из детдома смотался.

Я посмотрела на Макса. Он лежал с закрытыми глазами на спине и ровно дышал. Я накрыла его пледом.

– Он не похож на детдомовца. Даже ты больше похож.

Артем добродушно рассмеялся:

– С чего вдруг?

– Раньше я считала, что детдомовцы тихие и грустные, но, когда приехали со школьным спектаклем в детский дом, оказалось, что они непосредственные и довольно веселые, только наглые немного и злые. Их воспитательница объяснила, что им приходится быть такими, чтобы выживать в агрессивной среде. Потому что у них, в отличие от нас, нет никого, кто бы их любил просто так. Вот они и соревнуются, пытаясь урвать кусочек внимания к собственной персоне и показать, что достойны этой любви.

– Тогда ты права. Макс действительно тихий и грустный.

– Почему же он сбежал? Его обижали? Издевались? Травили?

Симпатия к Максу усилилась многократно.

– Если тебе интересно, могу рассказать про него.

– Конечно, интересно.

– Тогда неси кофе.

Я побежала за новой чашкой, куда сыпанула столько кофе, чтобы уж точно пробрало, но Артем, сделав глоток, даже не поморщился. Устроившись рядом с ним на кухонной табуретке, чтобы не садиться на кровать и не будить Макса, я приготовилась слушать.

– Когда ему было пятнадцать, его мать умерла, а родственников и знакомых, желающих повесить себе на шею взрослого пацана, не нашлось. Так что прямиком отправили в детский дом, – начал Артем, таинственно понизив голос, и я поняла, что он посмеивается над моим любопытством. – Сначала писал мне часто, типа: жив-здоров. Потом все реже, вроде к обстановке привыкать начал. Спортом увлекся. Вдруг ни с того ни с сего через пару месяцев присылает эсэмэску: «У меня проблема», перезваниваю – не подходит, на сообщения не отвечает. Я тогда в Англии учился. Звоню Кострову – это опекун мой, говорю: съездите, проверьте, что там. А он, мол, далеко – Брянская область, все дела… Ну, я в тот же день купил билет и ночью улетел в Москву. Притащился к Кострову, их дом неподалеку от нашего, и с самого утра мы с его сыном Василием поехали на машине к Максу, а как приехали, выяснилось, что он сбежал, и его уже вторые сутки ищут. Василий истерить начал, что ему в Москву возвращаться нужно, на работу, и все такое. Ну я его послал и остался.

Артем замолчал, зачерпнул полную ложку мороженого и, заметив мой выжидающий взгляд, протянул ее мне. Пришлось съесть.

– Как чувствовал, что должен остаться, потому что через день Макс мне сам позвонил из какой-то деревни. Я вызвал такси, забрал его, и сразу в Москву поехали. Спрашиваю: «Что случилось?» А он такой: «Не помню».

Так вот, после этого побега у него все и началось. Нормально, нормально, а потом вступает. Раз так от стоматолога ушел прямо из кресла. А однажды в метро накрыло. Выскочил на первой попавшейся станции и втопил. Из кинотеатра может уйти и с лекции в институте.

– И как долго у него этот приступ длится?

– Пока не отвлечется от своего загруза.

Задумчиво глядя перед собой, Артем наклонил голову. Косая рваная челка закрыла половину лица, и свет упал так, что я отчетливо поняла, что знаю его.

Когда-то давно, в далеком детстве, мы гуляли вместе на детской площадке. Мне – четыре. Ему лет семь или восемь. Нам было неинтересно друг с другом. Каждый занимался своим, просто у его няни и моей мамы находилось много общих тем для разговоров.

Но я его все равно запомнила по тому, как сильно он заикался и иногда с большим трудом произносил слова, тогда как я в свои четыре уже болтала без остановки. Помню, еще говорила маме, что этот мальчик очень глупый, раз не может выговорить ни «качели», ни «сосиска». Мама строго шикала, а дома объясняла, что люди заикаются не от глупости.

А потом их семья куда-то уехала из нашего дома, и появился он, только когда я ходила в третий класс.

Если бы не мама, я бы никогда не догадалась, что это тот самый заикающийся мальчик.

Она сказала: «Он невероятный талант и звезда», что было воспринято восьмилетней девочкой с хорошо развитой фантазией абсолютно буквально. Звезда! Его привозили и увозили на красивой серебристой, как космический корабль, машине. А за его спиной всегда висела большая-пребольшая скрипка.

Стройный, очень гибкий, с идеальной осанкой, гордо поднятой головой и этим огромным инструментом он действительно представлялся мне каким-то неземным ребенком. Который, в отличие от моих одноклассников, был всегда вежлив, улыбчив, хорошо одет, у него были большие белые, идеально ровные зубы, аккуратная стрижка и огромные голубые глаза. Блестящие, чистые и веселые. Какое-то время я даже любила его, пока он снова не пропал куда-то.

– Я тебя помню, – я обрадовалась ему, как старому доброму знакомому. – Ты заикался и носил виолончель. Помню, как-то шел дождь, ты выбрался из машины и, сняв плащ, укрыл ее, как будто девушку.

– Конечно, знаешь сколько она стоила? – Артем отставил чашку на стол. – За инструмент отец мне голову оторвал бы.

– Это так здорово! Ты больше не заикаешься.

– И не играю тоже.

– Но почему? Ты же был звездой, тебя по телевизору показывали. Молодое дарование, мальчик-вундеркинд.

Выражение игривой беспечности исчезло в долю секунды:

– Мы это не обсуждаем.

Сказал резко и безапелляционно, после чего открыл лоток с мороженым и принялся выкладывать его в остатки кофе.

– Расскажи лучше о себе.

– Я не знаю, что рассказывать. У меня ничего интересного нет. Учусь в школе. В десятом. Хорошо учусь. В основном сижу дома: или уроки делаю, или книжки читаю, или истории сочиняю. Вот и все.

– Что за истории?

– Да так, нечто наподобие сказок, но со смыслом.

Артем снова повеселел:

– Ты знаешь, что такое смысл? Круто!

– Если захочешь, могу потом дать почитать.

– Лучше сама мне почитай.

– Сейчас?

– Конечно. Только выразительно. Пока Макс спит. А потом мы уйдем.