– Не знаю. Кто-то. Родители. Из-за отвратительной галиматьи в интернете. Мне звонили из РОНО. Требуют срочно его убрать. Господи, как им такое пришло в голову? Что за люди? – Тамара Андреевна вытерла ладонью слезы. – Он еще не знает. Ума не приложу, как ему сказать об этом.

– А полиция что? Они вообще собираются проводить расследование?

– Ну какое расследование? – Она снова шумно высморкалась и обреченно махнула рукой. – Дело шестимесячной давности. Кому это нужно? Они и так страшно рады, что удалось сразу установить личность. Это только в кино что-то расследуют. В жизни у всех полно текучки. У Веры Васильевны муж – полицейский. Говорит, столько бумажек приходится заполнять, что больше ни на что времени не остается.

– Понятно… – Я задумалась, стоит ли говорить ей про растяжку. В кино показывали, что исследуют даже ткань, если на ней остаются отпечатки, но директриса была права: кино – это кино.

С Женечкой мы подружились, когда я переехала к Кощею с Ягой и чувствовала себя катастрофически несчастной. Ему было четырнадцать, и, вероятно, я даже была немного в него влюблена, как может быть влюблена десятилетняя девочка во взрослого миловидного мальчика с ясным взглядом и розовым румянцем на нежном лице. Он водил меня по району и обучал «устройству нашего мира». На обычной улице, посреди белого дня он то и дело замечал какие-нибудь знаки, послания или сигналы, которыми обменивались сущности.

В одну из первых наших прогулок, проходя мимо арки, где на стене были выведены непонятные каракули в стиле граффити, он прочел слово: «Воздержание».

– Что это такое? – спросила я.

– Это правило-напоминалка, – с таинственным видом ответил он.

– Какая еще напоминалка?

– Об осторожности, конечно. Когда скамейки покрашены, на них тоже напоминалки пишут, чтобы никто не испачкался. А еще на дверях пишут «выход», чтобы не забыть.

– И о чем же это правило?

– О том, что все должно быть по правилам.

– Чудесно! Масло масляное.

– Это хорошее правило. Когда нет правила, получается беспорядок. А беспорядок открывает двери в дестрой.

– Что такое дестрой?

– Это место, где живут сущности.

– Демоны ада?

– Нет, сущности.

– Они злые?

– Разные. Бывают и хорошие сущности, но чаще плохие. Им нужны твои эмоции и чувства. Твой разум и сознание. Все нематериальные вещи, которыми обладает человек: здоровье, красота, сила, молодость, энергия и даже время. Все то, что в нашем обычном понимании нельзя отдать или забрать, для сущностей – особая ценность.

– И как же они выглядят?

– Обычно, как любые люди, как ты или я.

– А их много?

– Конечно.

– И как же их узнать?

– У тебя не получится.

– Почему?

– Ты не умеешь видеть суть.

– Что такое суть?

– Суть – это истина. Знаешь фокус, где три стаканчика и шарик, который фокусник быстро-быстро перекатывает из одного стаканчика в другой. Он так ловко их переставляет, что ты не можешь понять, где на самом деле шарик.

– Наперстки, что ли?

– Суть – это как тот шарик. Ясно? Нужно видеть только ее.

Я вроде бы и понимала, что он все выдумывает, однако глубокая убежденность, с которой сам Женечка в свой мир верил, невольно передавалась и мне. Он считал, что его предназначение состоит в охране всеобщего миропорядка. И если вдруг этот порядок нарушится, наступит полный хаос, или, как он называл, дестрой. Женечка любил школу и заботился о ней, как никто другой. Он был уверен, что все, что малейшим образом нарушает порядок, будь то невычищенные мусорные баки, сухая листва на дорожках или разросшаяся трава, приоткрывает двери в дестрой и впускает его в наш мир. Самое удивительное, что все эти дни, обдумывая происшествие с Надей, я ни разу не подумала о нем. А ведь Женечка наверняка был в тот вечер в школе. Его просто не могло не быть.

Обойдя весь школьный двор, я заглянула в подвал, столовую, проверила в кабинете труда и, в конце концов, нашла Женечку во дворе средней школы, здание которой находилось от нас неподалеку. В полупрозрачном дождевике он обрезал кусты. Заметив меня издалека, Женечка выпрямился и застыл с секатором в руке.

– Еле тебя нашла.

– А что случилось? – забеспокоился он. – С мамой что-то?

– Нет. Все в порядке. Просто давно не виделись. Хотела поболтать.

– У меня работа, – с важным видом заявил он.

– Работай, я рядом постою.

Женечка медленно отвернулся к кустам и стал чикать выбивающиеся из общего ряда веточки.

– Какие новости? – нарочно понизив голос, полушепотом спросила я. Это должно было означать, что речь пойдет о его тайной миссии.

– Ты знаешь, – откликнулся он неохотно, – дверь распахнулась, и теперь неизвестно, что будет.

– Скажи, а ты помнишь тот вечер, когда твоя мама осталась допоздна перед школьным концертом? Весной. Тогда еще зеркало разбилось.

Женечка перестал чикать и замер, стоя ко мне спиной. Мне хотелось увидеть его лицо, но давить было опасно: от любого напора он с легкостью мог замкнуться, уйти в себя и вообще перестать разговаривать.

– Точно, – тихо проговорил он, – все это случилось из-за разбитого зеркала.

– Нет, погоди! Вспомни, что ты тогда делал.

– Складывал коробки от книг. В библиотеку привезли новые учебники. Было очень много коробок.

– Ты находился в библиотеке?

– В библиотеке, – повторил он задумчиво.

– И никуда оттуда не выходил?

Он неопределенно пожал плечами:

– Писать ходил. Два раза.

– А когда узнал про зеркало?

– Мама пришла и велела его снять.

– А мы где были?

– Тебя не было. Ты ушла с Васей.

– Можешь очень хорошо подумать и сказать мне честно…

– Я всегда говорю честно! – Он резко обернулся. – А думаю как умею.

– Не обижайся, я хотела просто попросить, чтобы ты постарался вспомнить что-нибудь необычное или странное. Может, ты видел что-то или слышал?

– Странное происходит каждый день. А вот необычное редко. Зеркало разбилось – это очень необычно. И плохо.

– Ты знаешь, что Надежда Эдуардовна с твоей мамой поссорилась?

Женечка кивнул.

– А знаешь из-за чего?

Громко шурша дождевиком, он по-детски замотал головой.

– Я хочу выяснить, что случилось с Надеждой Эдуардовной. – Я снова понизила голос. – Выяснить, как она оказалась в том колодце и почему. Можешь узнать у мамы, из-за чего они поругались?

– Мама тут ни при чем, – твердо сказал он.

– Конечно, ни при чем, но, когда неизвестность исчезнет, исчезнет и туман. Появятся ясность и понимание. А это значит, что дестрой отступит, а дверь закроется.

– Ты очень умная, Микки, – Женечка потрясенно открыл рот, – я попробую.

Кощей был дома. Телевизор в его комнате что-то громко вещал.

– Эй, – крикнула я, проходя на кухню. – Я тебе еды раздобыла. Можем вместе поесть.

Но он не отозвался, даже громкость не убавил. Я плюхнула пакет на стол и отправилась мыть руки. Пока мыла, снова подумала о Томаше. Как он стоял в ванной и, глядя в зеркало, приглаживал растрепавшиеся волосы, а увидев в отражении, что я смотрю, смущенно опустил глаза. Томаш смутился. Такие самоуверенные люди, как он, никогда не смущаются. Что все-таки с ним было не так? Я считала, что после летних каникул все успокоилось и прошло. Что мое сумбурное увлечение им было навеяно весенней лихорадкой, глупостью и задетым самолюбием. И вот теперь это началось снова. Под теплой водой окоченевшие пальцы согрелись, и стало немного легче.

Из телевизора доносились жуткие крики и звуки выстрелов. Решительным шагом я вошла к Кощею в комнату – и остолбенела. Кощей лежал на полу лицом вниз, возле левой руки валялась чашка. Молоко, которое в ней было, серым пятном впиталось в ковер. Он не шевелился. Я бросилась к нему, со страхом прикоснулась к голому плечу и с огромным трудом перевернула на спину. Лицо было бледное, губы совсем потеряли цвет, но пульс прощупывался, а грудь заметно вздымалась. Я легонько похлопала его по гладко выбритой щеке, а затем, накрыв шерстяным клетчатым пледом, вызвала «Скорую». Врачи приехали быстро. Их было двое: молодой приятный парень с бородой и суетливая тетка.

Со мной они разговаривали отрывисто и требовательно: «Что случилось? Сколько ему лет? Есть ли хронические заболевания, аллергия на лекарства?» Про заболевания и лекарства я ничего не знала. Кощей жаловался на политику, цены, работу и погоду, но на здоровье никогда.

Они присели возле него на корточки, разложили свои чемоданчики, обмотали предплечье лентой прибора для измерения давления, задрали майку и поставили на костлявую грудь какие-то присоски с проводами. Спрашивать, что с ним, было глупо, поэтому я просто стояла, опершись о косяк, и смотрела. Но тетке это все равно не понравилось, и она потребовала, чтобы я не мешала.

Кощей почти всегда был на стороне Яги, чего бы она мне ни высказывала. Тихим эхом подхватывал ее слова и раз по тридцать повторял одно и то же: «Нахалка ты, нахалка. Неблагодарная нахалка. Змеюка бессовестная. Гюрза. Маленькая подлючка. Кукла бессердечная. Оторва. Транжирка и тунеядка». На эпитеты они никогда не скупились. Яга и Кощея любила распекать, но меня они шпыняли вдвоем. По большей части беззлобно, между делом, «для профилактики» – посмеиваясь, говорила Яга. В первое время я, конечно, переживала. Много плакала и страдала, но потом привыкла и перестала слышать, пропуская их слова мимо ушей. Иногда, когда совсем доставали, я, конечно, срывалась и отвечала им в том же тоне, чему Яга была даже рада. Ну как же, девочка «оправдала ожидания» и «показала себя во всей красе», что неудивительно, ведь яблоко от яблони недалеко падает.

Формально Кощей был моим дедом, маминым отцом, но маму он точно так же ругал, как и меня. Отца, кстати, тоже. Просто маму они знали лучше, поэтому и вспомнить могли все ее прегрешения еще до того, как она вышла замуж и уехала от них.

– Приступ сняли, – сообщил парень-врач, выходя из комнаты. – Сегодня все должно быть в норме. Завтра придет участковый. Режим постельный.

– У него сердце?

– Сердце тоже. Но может быть что угодно. Необходимо обследоваться. Без анализов даже приблизительно ничего не скажешь.

Они собрали свои чемоданчики и ушли. Кощей лежал в кровати, опершись спиной о подушки, с каким-то жалким, провинившимся видом.

– Извини, – сказал он, – сам не знаю, как это получилось.

– Что у тебя болит?

– Ничего не болит.

– Так не может быть.

– Может.

– Они сказали, что тебе нужно обследоваться.

– Ага. Уже бегу.

– Я селедку принесла в горчичном соусе. Хочешь?

– А картошку сваришь?

Кощея всю жизнь кто-нибудь обслуживал. Сначала его мама – моя прабабушка, потом бабушка Люся, потом ее родная сестра Яга, которая никогда не была замужем и своих детей не имела. Она и с Кощеем-то жила не как жена, а, скорее, как нянька, приняв шефство над ним после смерти сестры.

– Ладно.

Я подняла с пола плед, собрала мусор, оставленный врачами, и отправилась на кухню варить картошку.

– Все-таки иногда ты бываешь нормальной! – крикнул Кощей мне в спину.

В его устах это был очень щедрый комплимент.