Признавая свою обязанность защищать православную церковь и православных единоверцев, она, как мы увидим, была готова еще в 1771 г. с благосклонностью включить в свой титул упоминания о княжествах Молдавии, Валахии и Греческого Архипелага, и позднее в 1782 г. обсудить возможности возведения на «греческий трон» своих потомков.

Иными словами, Екатерина II попыталась разрешить в интересах России (как она их понимала) вопросы, казалось бы, унаследованные еще от XVI и XVII вв.

Первым реальным шагом к осуществлению своих намерений в Средиземноморье для Екатерины II была отправка во время русско-турецкой войны 1768-1774 гг. в Средиземное море российской Архипелагской экспедиции, состоявшей из пяти эскадр. Авторы настоящей работы ограничиваются рассмотрением именно этого начального этапа и подготовительных к нему мероприятий средиземноморской политики Екатерины, приходящихся на период 1760-х – первой половины 1770-х гг.

История Архипелагской экспедиции, военноморских действий России в Средиземноморье, а также взаимодействия с греческими и славянскими единоверцами, с арабскими правителями Египта и Сирии неплохо изучены; еще в XIX в. была проделана колоссальная работа по публикации большинства важнейших источников^[34]. Однако интерес к Архипелагской экспедиции до настоящего времени не угасает, более того, за два последних десятилетия наблюдается особое к ней внимание^[35]. Стало ясно, что возникли новые проблемы, назрел и пересмотр некоторых утвердившихся в отечественной и зарубежной науке выводов. Так, несмотря на то, что российские историки уже в XIX в. отмечали внешнеполитические и внутриполитические шаги Екатерины II и ее ближайшего окружения, которые могут рассматриваться в аспекте подготовки Архипелагской экспедиции, в историографии утвердилось представление, которого придерживаются за редким исключением все современные историки, что идея послать флот в Средиземное море возникла только в начале войны. Между тем, эта грандиозная операция требовала длительной предварительной подготовки в сфере военно-морского строительства, создания кадров для ее выполнения, проведения дипломатических ходов и тайных разведовательных и пропагандистских мероприятий. Стала очевидной потребность в углубленном анализе появившегося в годы экспедиции взаимодействия и взаимовлияния Западной Европы и России, во многом определивших последующий ход исторического процесса.

Кажется, настало время разобраться, в какой мере импульсом для повышения внимания России к Средиземноморскому бассейну стали культурные и религиозные представления эпохи, разделяемые Екатериной II и людьми из ее окружения, как они соединялись с реалистичным политическим расчетом, как повлияли на формы и методы внешнеполитических действий. На наш взгляд, незаслуженно обойденными оказываются историко-антропологические вопросы изучения индивидуального опыта восприятия участниками военных походов социокультурной инаковости той среды, в которой обстоятельствами войны человеку угодно было оказаться (этим вопросам находится место в рамках актуальной и живо обсуждаемой в литературе темы – «освоения инокультурного пространства»). Вне поля зрения военных историков и историков дипломатии часто оказываются и проблемы, связанные с изучением пропагандистских стратегий власти, готовящей общественное мнение к восприятию внешнеполитической акции, а также того, как общество откликалось на «пропагандистское подкрепление» военных акций, какими каналами информации пользовались современники и как создавалась историческая память о событиях.

Рассмотрение этих вопросов определило структуру настоящего исследования. В нем намеренно значительно более места уделено предыстории и «тайной истории» подготовки Архипелагской экспедиции (гл. 1, 2), нежели собственно военным операциям в Архипелаге (гл. 4); проблемам культурного освоения «чужого» пространства – во время продвижения флота вокруг Европы (гл. 3), пребывания в Греции (гл. 5), Италии (гл. 6,7), на Ближнем Востоке (гл. 8) – равно как и выстраиванию политических отношений в этих «чужих землях»; вопросам пропагандистских стратегий власти (гл. 9) и реакции на них общественного мнения (гл. 10).

В работе существенное значение имеют приложения, содержащие публикации новонайденных исторических источников и частные исследования, связанные с темой (очерки И.М.Смилянской о восприятии Восточного Средиземноморья в русском культурном сознании XI-XVIII вв. и о миссии Конрада Тонуса в Египет, свидетельствовавшей о продолжении той российской политики на Арабском Востоке, которая родилась в ходе русско-турецкой войны 1768-1774 гг., а также исследование В.Э.Булатова о коллекции карт графа И.Г. Чернышева). Впервые по рукописям, хранящимся во Владимиро-Суздальском историко-архитектурном музее-заповеднике и в Российской Национальной библиотеке, подготовлена полная публикация замечательного Журнала капитана С.П. Хметевского^[36], впервые публикуются записки Ивана Палатино о миссии Папазоли, Capo и Палатино на Балканы и в Морею, документы из канцелярии Г.А. Спиридова (РГА ВМФ) о планах и опытах государственного строительства на островах Архипелага, послание А.Г. Орлову эмира Юсуфа аш-Шихаба, помимо этого мы публикуем по рукописи Государственного Исторического музея описания поездок 1771-1772 гг. по островам Эгейского моря и по Италии участников Архипелагской экспедиции.

Реализация замыслов проекта потребовала обращения к широкой источниковой базе, которая включает источники документального происхождения (от рескриптов Екатерины и решений Совета при Высочайшем Дворе до российской и итальянской судебно-следственной документации), дипломатическую и частную переписку, мемуары, церковные проповеди и периодику России, Италии, Франции, Голландии, Британии. Далеко не все из использованных документов были опубликованы.

Поиски материалов для настоящего исследования проводились в Российском Государственном архиве древних актов (РГАДА), в котором, в частности, хранятся документы кабинета Екатерины II, в Российском государственном архиве военно-морского флота (РГА ВМФ), Архиве внешней политики Российской империи (АВПРИ), Государственном военно-историческом архиве (РГВИА), Военно-морском музее в Санкт-Петербурге, Санкт-Петербургском архиве Института истории, в архивах Венеции, Турина, Пизы, Ливорно и Флоренции, в Национальном архиве Франции и Национальной Библиотеке Франции, в Британском Музее, во Владимиро-Суздальском музее-заповеднике.

В поиске ответа на вопрос, каким мог быть общественный резонанс столь далекого от российских границ предприятия, мы обращались к анализу мемуаров^[37] и повествований о «чужих землях» (трэвелогов)^[38] современников Первой русско-турецкой войны.

Подробности о каждом дне продвижения российских эскадр в Средиземное море, пребывания в Архипелаге вплоть до возвращения флота в Кронштадт содержат шханечные журналы кораблей^[39] и журналы, которые вели находившиеся на кораблях инженер-капитаны и инженер-поручики Карл Реан, Георг Келхен, Яков Баталзин, Максимилиан фон Пален, Михаил Можаров, кондуктор Михаил Тузов и др^[40]. Эти инженер-офицеры участвовали в десантах и сооружали береговые укрепления, организовывали ремонт судов и рисовали планы морских портов, схемы построений флота, описывали как крупные сражения, так и повседневные заботы команды своих кораблей. Сохранившиеся журналы рисуют повседневные заботы участников плавания, позволяют уточнить хронологию военных действий и контактов в Средиземноморье с властями Мальты, Порт-Магона, Сицилии, Сардинии, Генуи, венецианских островов в Адриатике, описать операции, проведенные морскими силами России и ее арабских союзников^[41].

Источниками для изучения пропагандистских стратегий власти наряду с рескриптами и манифестами Екатерины II, торжественными речами, одами, проповедями крупнейших церковных деятелей ее времени – стали изобразительные материалы и тексты, посвященные празднованию побед (прежде всего, Чесменской победы 1770 г.) и торжествам 1775 г. по случаю заключения мира с турками.

Значительное место в исследовании уделено анализу отечественной и европейской прессы времен Первой русско-турецкой войны. Ее сравнительное изучение позволило оценить информированность читателей, прояснить характер подачи новостей. Пресса оказалась чутким барометром, фиксировавшим изменения общественного мнения в отношении средиземноморской политики Российской империи.

В последние десятилетия ученые активно включились в обсуждение проблем взаимодействия политики, религии и культуры, методов анализа межрелигиозных и межконфессиональных взаимодействий, роли индивида в истории (в частности, личности в дипломатии). Однако средиземноморская политика Екатерины II, предоставляющая значительный материал для такого рода исследований, в данном аспекте пока не была предметом самостоятельного изучения. Вопросы вхождения России в Средиземноморье затрагивались, прежде всего, в связи с изучением военно-политического успеха Архипелагской экспедиции, а также в контексте исследования «восточного вопроса». Но религиозно-политический и культурный аспекты проблемы значительного развития не получили, хотя отчасти их касались А.Л. Зорин и В.Ю. Проскурина.

Тем не менее в изучении Архипелагской экспедиции 1769-1774 гг. сделано немало. Более других изучены вопросы внешней политики России периода подготовки и хода русско-турецкой войны 1768-1774 гг. (С.М. Соловьев, Н.Д. Чечулин, Е.В. Тарле и др. – в отечественной историографии, М.С. Андерсон, И. де Мадариага и Э. Каррер д’Анкос – в западной), военно-политической истории Архипелагской экспедиции (Е.В. Тарле, А. Петров, Ф.С. Криницин, Г.А. Гребенщикова и др), консульской службы Российской империи (В.А. Уляницкий), «Греческого проекта» (Е.И. Дружинина, О.П. Маркова, В.Н. Виноградов, Г.Л. Арш, И.С. Достян, Я. Тиктопуло и др.), русско-итальянских контактов (Дж. Берти, Ф. Вентури), русско-арабских взаимодействий (П.В. Стегний, Т.Ю. Кобищанов, М.Г. Мачарадзе). Увидевшие свет в последнее десятилетие биографии А.Г. Орлова (В.А.Плугин и О.А.Иванов)^[42] содержат убедительные заключения относительно значения деятельности А.Г.Орлова в архипелагской истории.

Значительно облегчили нашу работу появившиеся в последние годы замечательные справочники по истории российского парусного флота^[43] и его крупнейших деятелей^[44], а также новейшее фундаментальное исследование военных историков М.С. Монакова и Б.И. Родионова «История российского флота в свете мировой политики и экономики» (М.-Кронштадт, 2006).

Между тем от внимания историков ускользнула многоплановость целей, решавшихся экспедицией, и они односторонне трактовали предназначение и результаты Архипелагской экспедиции. В частности, Н.Д. Чечулин, восхищавшийся дипломатической активностью Н.И. Панина и его усилиями по созданию «северного аккорда», отозвался о значении Архипелагской экспедиции пренебрежительно; он рассматривал действия флота лишь с точки зрения их места в общей картине военных мероприятий и оценил их как простой набег (что совпадало со взглядами на экспедицию и многих европейских историков, видевших в операциях флота лишь каперские акции). В.О. Ключевский, полагавший, что «внешняя политика – самая блестящая сторона государственной деятельности Екатерины, произведшая наиболее сильное впечатление на современников и ближайшее потомство»^[45], расценивал значение Архипелагской экспедиции главным образом в военно-стратегическом ракурсе и почитал ее едва ли не за авантюру. «Нужно было иметь много веры в Провидение, чтобы послать на такое дело в обход чуть не всей Европы флот, который сама Екатерина четыре года назад признала никуда негодным», – писал В.О. Ключевский и, объясняя причину Чесменской победы, категорично заключал – просто «в Архипелаге нашелся флот хуже русского»^[46].

Уже в XIX веке исследователи обратили внимание и на кажущуюся непоследовательность императрицы в определении задач и предназначения экспедиции; они объясняли это непродуманностью общей стратегии экспедиции из-за отсутствия здравого расчета («Вся экспедиция была в сущности результатом увлечения», – писал В.А.Уляницкий)^[47] или поспешной ее подготовкой (многое задумав, Екатерина «на каждом шагу наталкивалась на свою неподготовленность; решив послать морскую экспедицию к берегам Морей, просила своего посла в Лондоне выслать ей карту Средиземного моря и Архипелага, также достать пушечного литейщика поаккуратнее наших», – замечал В.О. Ключевский, и т.п.)^[48].

Традиция рассматривать предназначение экспедиции лишь как военной диверсии против Османской империи в «наичувствительнейшем месте» (Екатерина II) надолго закрепилась в отечественной исторической литературе. Действительно, Екатерина писала в связи с посылкой экспедиции прежде всего о военно-стратегических задачах – о том, что она подпаливала империю с четырех углов (ведя военные действия на юге России, на Кавказе, в Молдавии и Валахии и в Средиземноморье)^[49]. Большинство российских военных историков высоко оценили и стратегический замысел, и результаты экспедиции, подвергнув критике лишь некоторые тактические ошибки ее командования. С легкой же руки Е.В. Тарле, чья работа увидела свет в конце Великой Отечественной войны, Архипелагская экспедиция перешла в разряд тем историко-патриотического воспитания и в этом ключе рассматривается до сих пор. Появившиеся в последние годы популярные работы А.Б.Широкорада, отличающиеся не всегда корректными и взвешенными оценками, думается, даже излишне этот патриотический настрой эксплуатируют.

Из новейших исследований, посвященных Архипелагской экспедиции, особое место занимает фундаментальная монография Г.А. Гребенщиковой^[50]. Ее автору, многие годы посвятившей изучению строительства русского флота в XVIII-XIX вв., удалось собрать значительный архивный материал, ввести в научный оборот новые источники^[51], уточнить важные аспекты международных отношений, связанных с русско-турецким противостоянием, детали военных акций похода Балтийского флота в Архипелаг в 1769-1774 гг., осветить повседневную жизнь российских моряков.

Вместе с тем, некоторые концептуальные заключения автора вызывают возражения. Прежде всего, в работе, на наш взгляд, незаслуженно навязчиво принижается роль греческого восстания в истории Архипелагской экспедиции и в сущности игнорируется участие греков в экспедиции^[52]. Думается, выводы автора зиждутся на слабом знакомстве с литературой, посвященной истории балканских народов, в которой приведены веские аргументы в пользу того, что «албанцы», которых Г. А. Гребенщикова упорно противопоставляет «грекам», во время Архипелагской экспедиции не были только жителями этнически и конфессионально разобщенной «Албании», а «термин «албанец» или «арнаут» стал нарицательным для обозначения наемного солдата иррегулярных пехотных войск»^[53]. В русской документации периода Архипелагской экспедиции можно встретить как противопоставление «греки» vs. «албанцы»^[54], так и формулировку: «военнослужащие в нерегулярном войске – арнауты, албанцы, морейцы, сфациоты и протчия греки»^[55]. Кстати, и Греческий легион, образованный после переезда в Россию греков, воевавших вместе с русскими в 1769-1774 гг., первоначально назывался «Албанским». Известную путаницу вносит Г.А.Гребенщикова и в понятие «Греческий проект», под которым она разумеет все попытки обозначить сотрудничество с греками с 1770 г., тогда как в литературе сложилось устойчивое понимание того, что есть «Греческий проект», и едва ли правомерно, не оговаривая специально, столь вольно использовать классические детерминанты^[56].

В греческой историографии изучение Архипелагской экспедиции и ее роли в греческом национально-освободительном движении имеет более чем столетнюю традицию^[57]. До настоящего времени не утрачивают своего значения серьезно аргументированные, опирающиеся на архивные источники работы К. Стефаноса и П.Контогианниса^[58], специально посвященные русско-турецкой войне 1768-1774 гг. и роли в ней греков. Современные авторы опираются обычно на материал, собранный в этих двух трудах, хотя в своих оценках порой допускают значительно более решительные суждения и выводы^[59]. Господствующая в греческой литературе трактовка событий Архипелагской экспедиции значительно отличается от принятой в отечественных исследованиях. Большинство греческих авторов настаивают на том, что российская императрица перед началом русско-турецкой войны 1768-1774 гг. через своих эмиссаров обещала помощь значительно большую, чем эта помощь реально была оказана. Таким образом, она напрасно обнадежила греков и балканских славян и, в конечном счете, спровоцировала их на восстание, закончившееся поражением и повлекшее жестокую расправу турок над повстанцами на Пелопоннесе в 1770 г.^[60]. По нашим оценкам, такая трактовка не вполне обоснованна: с самого начала Екатерина II указывала, что грекам следует воспользоваться благоприятной обстановкой русско-турецкой войны и российским присутствием, чтобы завоевать свою свободу; к тому же российские авторы обычно доказывают, что провал операции в Морее стал итогом бегства греков-маниотов (майнотов) с поля боя и их неумения вести регулярные сражения^[61]. В дальнейшем, как принято считать в греческой историографии, русские, добившись присяги в верности от жителей части Кикладских островов, вместо свободы принесли им новые поборы, беспокойства от пиратских набегов и к тому же вывезли часть античных памятников в Россию^[62]. Думается, что и подобные оценки нуждаются в корректировке: на наш взгляд, источники не дают оснований считать, что установленные на островах Архипелагского княжества повинности и сборы превышали бывшие при османском правительстве, да и информация о вывозе значительного числа античных памятников кажется сильно преувеличенной (подробнее об этом см. гл. 5).

Диссонансом этим греческим позициям звучат выводы Н.Паппаса – исследователя участия греков в военных операциях России (это участие, по мнению Паппаса, и подготовило греков к национальному освобождению). Паппас считает, что хотя Россия и решала свои задачи борьбы против Османской империи, ее цели совпадали с целями греков^[63], а потому Россия оказала решающее влиянии на национально-освободительную борьбу. Эмиграция в Россию также благотворно отразилась на накоплении греческих капиталов. В общем сотрудничество, основанное на взаимном интересе, завершилось в конечном итоге успехом.

В западной историографии Архипелагской экспедиции преобладают те же оценки, что и в большинстве греческой^[64]