Но в таком случае мы имеем полное право задать вопрос: почему русские так и не опубликовали выводы своего расследования? Может быть, они просто не хотели открывать известные им факты? Однако все их поведение в то время – поиск документов, аресты свидетелей, повторные опознания^[18] – опровергает такое допущение. Может быть, русские были просто некомпетентны в разведке? Во всяком случае, обыск в имперской канцелярии был на удивление поверхностным. Дневник Гитлера, увесистая переплетенная тетрадь формата 18 на 36 сантиметров оставалась лежать на стуле Гитлера четыре месяца – до тех пор, пока ее случайно не обнаружил один английский визитер. Однако нельзя отрицать, что русские проявили подлинный профессионализм в допросах пленных, и я не думаю, что мы можем льстить себе предположением о том, что русская разведка работает хуже, чем наша. Если мы хотим непредвзято ответить на этот вопрос, то должны отказаться от такого допущения и внимательно оценить все относящиеся к этому делу факты.

Не может быть никакого сомнения в том, что в первую неделю июня русские в Берлине признали факт смерти Гитлера. 5 июня, когда командующие союзными армиями встретились в Берлине для обсуждения принципов создания четырехсторонней администрации, «высокопоставленные русские офицеры» говорили офицерам генерала Эйзенхауэра, что тело Гитлера было обнаружено и «надежно» опознано. Офицеры указывали, что это было одно из четырех тел, обнаруженных на территории имперской канцелярии. Оно было сильно обуглено – этот факт они приписывали (ошибочно, как мы теперь знаем) действию огнеметов, которыми русские расчищали себе доступ в канцелярию. Трупы, говорили далее русские офицеры, были исследованы русскими врачами, и это исследование позволило с почти полной уверенностью идентифицировать покойников^[19]. Если русские не сделали официального заявления о смерти Гитлера, говорили русские офицеры, то только потому, что хотели это сделать лишь после того, когда не останется и «тени сомнений». Но, говорили они далее, заявление последует сразу после того, как будут получены все доказательства^[20].

Четыре дня спустя, 9 июня 1945 года, маршал Жуков сделал публичное заявление для прессы. Во-первых, он описал последние дни гитлеровского окружения в имперской канцелярии. Он сообщил – это было первое публичное упоминание – о бракосочетании Гитлера и Евы Браун, которую он неверно назвал киноактрисой. Эти сведения, заявил Жуков, были почерпнуты из дневников адъютантов Гитлера, попавших в руки русских. Однако на прямой вопрос о смерти Гитлера Жуков ответил уклончиво. Он ничего не сказал о расследовании, о признаниях немецких пленных, ничего не сказал он и о кремации и погребении, об эксгумации и об исследовании зубных протезов. «Обстоятельства смерти Гитлера очень загадочны, – сказал он. – Мы пока не идентифицировали труп Гитлера, и я не могу сказать ничего определенного о его судьбе. В последний момент он мог бежать из Берлина. Существовавшие на тот момент пути отхода вполне позволяли ему это сделать»^[21]. Потом слово взял русский военный комендант Берлина генерал-полковник Берзарин. Он тоже сказал, что Гитлер, возможно, остался в живых. «Мы нашли несколько трупов, каждый из которых можно опознать как труп Гитлера, но не можем с уверенностью утверждать, что он мертв. Мое мнение таково, что Гитлер бежал и сейчас находится где-то в Европе, возможно у генерала Франко». На этом обсуждение вопроса было закрыто. С того момента русская администрация в Берлине ни разу больше не касалась смерти Гитлера и ее обстоятельств. Непроницаемое молчание окутало эту демонстративно нерешенную проблему, и этот отказ от прежних заявлений, больше чем какая-либо еще причина, привел к растущей уверенности в том, что Гитлер все же сумел остаться в живых^[22].

Этот постепенный поворот в общественном сознании хорошо прослеживается в отношении к проблеме генерала Эйзенхауэра. До 9 июня Эйзенхауэр публично заявлял, что уверен в смерти Гитлера. Однако уже 10 июня, на следующий день после публичного заявления маршала Жукова, Эйзенхауэр и Жуков встретились во Франкфурте. Пять дней спустя, в Париже, Эйзенхауэр объявил об изменении своего мнения после этой встречи. До нее, сказал генерал Эйзенхауэр, он был уверен в смерти Гитлера, но на встрече с высокопоставленными русскими военными выяснилось, что у них есть большие сомнения на этот счет^[23]. Эти сомнения были так сильны и заразительны, что, когда через неделю британцы опубликовали рассказ Германа Карнау, сотрудника личной охраны Гитлера и свидетеля сожжения его трупа, этот рассказ был встречен с недоверием. В сентябре русские подтвердили свое недоверие, обвинив британцев в том, что они прячут Гитлера и Еву Браун в своей зоне оккупации для возможных враждебных действий против русских союзников. Это обвинение и послужило поводом к данному мне поручению установить подлинные факты. 6 октября генерал Эйзенхауэр нанес визит в Нидерланды и на встрече с голландскими журналистами заявил, что вначале был уверен в смерти Гитлера, «но теперь выяснились обстоятельства, заставляющие думать, что он жив». Так случилось, что как раз в то время я находился во Франкфурте, в штабе генерала Эйзенхауэра, и при личной встрече указал ему, что, несмотря на то что доказательства смерти Гитлера не являются на сегодняшний момент исчерпывающими, тем не менее нет никаких оснований утверждать, что он жив. По возвращении во Франкфурт Эйзенхауэр несколько изменил формулировки. Он сам, заявил он, в принципе не верит в то, что Гитлер жив, но «русские друзья уверяли его в том, что пока не нашли убедительных доказательств его смерти»^[24]