Читать книгу «Золотой век Испанской империи» онлайн полностью📖 — Хью Томаса — MyBook.

Разумеется, статус императорского духовника позволял Лойасе быть хорошо информированным обо всем происходящем. Австрийский историк Пастор писал о нем, что хотя он был превосходным священнослужителем и человеком «высоко морального облика, полным энергии и преданным императору», ему «не хватало качеств государственного мужа». Он часто выказывал «недостаток предупредительности и несгибаемую жесткость… которые оскорбляли людей». Из-за отсутствия такта Лоайса был готов демонстрировать свою неистовую натуру даже перед папой.

Однако пока что все это было еще в будущем. В 1524 году Гарсия де Лоайса казался просто честным человеком – по контрасту со своим предшественником Родригесом де Фонсекой; но кроме того он был духовным лицом, а в те времена считалось, что епископы – как раз те люди, которым надлежит управлять империями.

По отношению к протестантизму Гарсия де Лоайса был тверд до нетерпимости. Он ни в коей мере не был последователем Эразма, и ввиду этого оказался в оппозиции к таким светочам эпохи, как архиепископ-гуманист Алонсо де Манрике, который сменил его на посту главного инквизитора в 1523 году, или Альфонсо де Вальдес, эразмист и секретарь Гаттинары. Относительно своего господина, императора, он вел себя смело. Так, он писал Карлу, сокрушаясь о том, что тот, будучи императором, «унизил себя, пытаясь убедить еретиков пересмотреть свои заблуждения… Ваше Величество закрывает глаза, поскольку в вашем распоряжении нет достаточных сил, чтобы их наказать»{169}. Позднее он довольно мрачно рассуждал о Реформации: «Одна лишь сила могла подавить восстание против короля [имеется в виду война с комунерос]. Так же одна лишь сила сможет подавить восстание против Господа»{170}. В другом письме он призывает Карла

«…восстать из бездны греховной, чтобы приступить к новой книге совести… Вы не должны сомневаться в том, что Бог никому не дает королевства, не возложив на него еще большую, нежели на обыкновенных людей, обязанность любить Его и повиноваться Его велениям… В вашей личности леность пребывает в непрестанном сражении со славой. Я молюсь о том, чтобы милость Господня была с вами в управлении страной и чтобы вы сумели возобладать над вашими природными врагами: хорошей жизнью и бесцельной тратой времени»{171}.

Карл позже писал о Гарсии де Лоайса – возможно, имея в виду эти приведенные выше замечания:

«…было бы лучше, если бы он вернулся от придворной жизни обратно к своим священническим обязанностям. Если бы его здоровье не было столь худо, он мог бы занять выдающееся место в политике. Его советы всегда были мне весьма полезны. Однако слабое здоровье и неспособность поладить с кардиналом Толедским[32] являются двумя его величайшими недостатками»{172}.

Хотя Гарсия де Лоайса никогда не бывал в Индиях, он не был так уж отделен от реалий имперской жизни, поскольку его двоюродный брат, фрай Франсиско Гарсия де Лоайса, рыцарь-иоаннит и до недавнего времени посланник в Османской империи, уже в 1522 году готовился возглавить экспедицию к Магелланову проливу и дальше к Молуккским островам. Его целью было захватить эти острова для Испании, пока ими не завладела Португалия.

Согласно папскому декрету и соглашению двух правительств в 1494 году, области мира западнее линии, определенной Тордесильясским договором, должны были отойти к Испании, а восточнее – к Португалии. Однако в дискуссии не было оговорено, где именно на востоке должен начинаться запад. И вот теперь Испания считала, что запад должен принадлежать ей, включая Молуккские острова. Франсиско Гарсия де Лоайса собирался подтвердить эту точку зрения, и 24 июля 1525 года из Ла-Коруньи отправилась экспедиция, состоявшая из семи кораблей, одним из которых командовал знаменитый Эль-Кано, за три года до этого вернувшийся из плавания на магеллановом корабле «Виктория». Путешествие не увенчалось успехом – но по крайней мере оно дало председателю Совета некоторое знание из первых рук о том, как обстоят дела в тех краях, над которыми он должен был председательствовать{173}. Тем временем в Вальядолиде продолжались споры о том, где провести разделительную линию между испанскими и португальскими владениями. Петр Мартир составлял о них отчеты с обычной для него компетентностью{174}.

Остальные члены этого первого Совета Индий имели не столь большой вес. Луис Кабеса де Вака, родом из Хаэна, будучи в Нидерландах, учил императора Карла читать и писать по-испански, а также преподавал ему историю Испании. Андалусец и родственник отважного исследователя Альваро Кабесы де Вака, он в 1517 году вернулся в Испанию вместе с Карлом. По-видимому, император всегда ему доверял, однако, не считая того, что позднее он слышал о жизни в Индиях от своего кузена Альваро, он не имел к этим странам никакого прямого касательства. Впрочем, его дед Педро де Вера был завоевателем острова Гран-Канария, и, соответственно, было только уместно, что в 1523 году он был назначен епископом Канарских островов – кстати, он был одним из немногих испанских епископов, кто жил в своей епархии.

Другим членом Совета Индий был Гонсало Мальдонадо из Сьюдад-Родриго, протеже Алонсо де Фонсеки, обеспечившего в 1525 году его назначение епископом в родной город. Император Карл использовал его для нескольких неожиданных поручений – например в 1529 году послал его в Парму искать особой финансовой поддержки у генуэзских банкиров. Подобная роль не была в те времена несовместимой с положением провинциального епископа{175}.

И наконец, еще одним членом этого первого Совета Индий был Петр Мартир, гуманист с Лаго-Маджоре. Его назвали в честь святого Петра Мученика – первого мученика в доминиканском ордене (он был канонизирован после того, как его убили в 1252 году между Комо и Миланом, и являлся объектом поклонения в Ломбардии XV столетия). Наш Петр Мартир происходил из древнего рода графов Ангьера, однако из бедной его ветви, так что за его обучение платил граф Джованни Борромео, богатый человек из знатного семейства. В конце 1470-х годов Мартир отправился в Рим, где служил при нескольких кардиналах, прежде чем стал секретарем у Франческо Негри, губернаторе Рима. Он подружился с кардиналом Асканио Сфорца, самым богатым из кардиналов после Родриго Борджиа. Затем блестящего молодого интеллектуала взял к себе Иньиго Лопес де Мендоса, сын маркиза Сантильяна, прибывший в Рим в качестве испанского посла. Когда Лопес де Мендоса вернулся в Испанию, Мартир отправился вместе с ним.

В 1487 году он прочел в Саламанке несколько лекций по классической литературе, после чего его новые друзья начали умолять его остаться в Испании, и он согласился. Кардинал Сфорца просил его регулярно присылать ему письма о том, что происходит в Испании; отвечая на просьбу, Мартир писал как Сфорца, так и самому папе. В Риме с жадностью ждали его писем, в которых рассказывались интереснейшие вещи о Колумбе и других путешественниках в Новый Свет, их прибытие представляло собой литературное событие первостепенной важности. Король Неаполя обязательно требовал у кардинала Сфорца копию, а папа Лев Х велел, чтобы ему читали их за обедом. Мартир писал на латыни, которую не считал мертвым языком и использовал соответственно, хотя иногда и вставлял слова на итальянском и испанском, чем навлекал на себя насмешки некоторых кардиналов{176}.

Судя по всему, в какой-то момент Лопес де Мендоса, его первый испанский покровитель, утратил к нему расположение, начав считать его чересчур многословным. Однако Мартир продолжал с успехом читать лекции в Саламанке{177} и обучать классическим языкам наследников испанской знати: перечень его учеников можно было использовать как справочник о подающих надежды молодых людях эпохи{178}. Мартир стал капелланом при королевском дворе, а затем послом при османском султане Баязиде, который симпатизировал изгнанным из Гранады мусульманам и грозился сделать то же самое с христианами в Леванте, не говоря уже о францисканцах в Палестине. Судя по всему, Мартиру удалось тактично убедить султана, что тому выгоднее поддерживать хорошие отношения с Испанией.

Учитывая этот успех, нет ничего удивительного в том, что королевский секретарь Мигель Перес де Альмасан (конверсо из Арагона, который стал секретарем по международным делам при Изабелле и Фернандо и был фаворитом последнего) попросил Петра Мартира попытаться установить столь же хорошие отношения между королем Фернандо и королем Филиппом Красивым. Однако после смерти Фернандо Мартир в своих письмах в Рим враждебно отзывался о суровом кардинале Сиснеросе, которого он не любил{179}. Позже, при императоре Карле, он относился к «фламандцам» с не меньшей враждебностью, чем любой испанец, хотя и восхищался Гаттинарой. Он был одним из первых в Испании людей, осознавших важность завоеваний Кортеса. Впоследствии он исполнял роль переводчика (с латыни на испанский) при Адриане Утрехтском, когда тот был регентом Испании – и, возможно, надеялся получить от него некоторую награду, когда тот станет папой. Однако Адриан не раздавал подарков.

Начиная с 1523 года Мартир пользовался всеми благами, сопутствующими сану протопресвитера города Оканья – одного из любимых городов королевы Изабеллы, расположенного милях в сорока к югу от Мадрида (протопресвитерами назывались высшие чины белого духовенства). О Ямайке, где у него также имелся титул и права владения, он говорил так, словно был на ней женат: «Моя супруга», так он называл ее. «Я соединен с этой прелестной нимфой, – писал он и добавлял: – Нигде в мире не найти столь приятного климата»{180}. Следует предположить, что ему доводилось беседовать с теми, кто бывал там.

Мартир обладал бесконечной любознательностью. В его обыкновении было просить людей, знавших Индии на собственном опыте, отобедать с ним. «Я нередко приглашал молодого Веспуччи [племянника Америго] к своему столу, – писал он, – не только потому, что он обладает несомненным талантом, но и из-за того, что он делал записи обо всем, что наблюдал на протяжении своего путешествия». То же он говорил о Себастьяне Каботе, который в 1518 году стал пилото майор, то есть главным штурманом, вслед за Диасом де Солисом: «Кабот часто посещает мой дом, и время от времени присоединяется ко мне за моим столом»{181}.

Маринео Сикуло, собрат-итальянец Мартира, долгие годы бывший профессором в Саламанке, вспоминал, как, обедая с Мартиром, он с большим воодушевлением разглядывал у него прекрасные стулья, ибо они были выполнены «превосходно и с непревзойденным искусством». Мартир был в изобилии окружен золотом и серебром, а также рукописями и прочими вещами, которые валялись по всему дому в некотором небрежении{182}.

Франсиско де лос Кобос был секретарем Совета Индий с самого начала. Озабоченный, как и покойный епископ Родригес де Фонсека, в первую очередь собственным финансовым преуспеянием, он уделял мало внимания Новому Свету, на чью судьбу имел столь огромное влияние. Это был главный кабинетный секретарь при Карле V – педантичный, сухой, компетентный, интересующийся женщинами, лишенный воображения. Кобос родился в 1490 году; его отцом был Диего де лос Кобос Товилья, сражавшийся в последних сражениях войны с Гранадой. Овьедо в своей книге «Воспоминания за 50 лет», посвященной рассказам из жизни кастильской знати, писал, что изначально это семейство не имело ни гроша{183}.

Гарсия де Лоайса писал императору, что Кобос «знает, как компенсировать вашу небрежность в обращении с людьми… Он служит вам с величайшей преданностью, он чрезвычайно благоразумен; он не тратит попусту ваше время, пытаясь показаться умным, как делают другие; он никогда не сплетничает о своем господине; и люди любят его больше чем кого бы то ни было другого из тех, кого мы знаем». Самому Кобосу он говорил, что прочел его письмо папе: «Ваши письма доставляют Его Святейшеству больше удовольствия, чем все те, которые показывает ему посол, поскольку он говорит, что они написаны от сердца… с глубочайшим смыслом… величайшей проницательностью и без лжи»{184}.

Один из современных компетентных историков писал, что Кобос был «сообразителен и находчив, неутомимый работник, искусный дипломат, очаровательный собеседник, с некоторыми претензиями на звание гуманиста, автор прекрасных писем, но вместе с тем упрям, мстителен и превыше всего жаден до наживы»{185}. В свое время Лопес де Гомара, биограф Кортеса, характеризовал Кобоса словами «толстый, привлекательный, веселый и жизнерадостный, и столь приятный в общении». Впрочем, он тут же добавлял, что «он был усерден и скрытен… очень любил играть в карточную игру «примера» и беседовать с женщинами»{186}. Судя по всему, он никогда ничего не читал; он никогда не упоминал в своих письмах Эразма, и вообще в них не обсуждались какие-либо из величайших событий того времени.

Согласно Лас Касасу, он был «привлекательной наружности и крепкого телосложения», а также «мягок в речах и тоне». Бернардо Наваджеро – еще один венецианский посол, носящий эту фамилию, – считал, что «Кобос весьма любезен и очень опытен. Самую большую сложность представляет устроить с ним встречу, но после того, как вы оказались у него в кабинете, его обращение настолько очаровывает, что любой посетитель уходит от него совершенно удовлетворенным».

Кобос добился представления ко двору через Диего Вела Альиде, мэра де лос Кобоса, который был мужем его тетки и одновременно счетоводом и секретарем при королеве Изабелле. С самого начала его карьера неуклонно шла вверх. В 1503 году он был назначен королевским нотариусом в Перпиньян, а в 1508 году стал главным счетоводом (контадор майор) Гранады. В тот же год он стал советником в Убеде, соответственно перенеся свое местожительство в Андалусию.

Почти все то время, что Сиснерос был регентом, Кобос провел в Брюсселе. Овьедо полагал, что это Уго де Уррьес, секретарь Карла по делам Арагона, представил его всемогущему Шьевру, с которым работал. Король писал Сиснеросу: «…он пришел, чтобы служить нам, и служил, и служит нам по сей день». Тем не менее, его имя не фигурирует среди тех, к кому Сиснерос относился неприязненно{187}