Из генуэзского рода Сальваго, давшего лучших моряков на всем Средиземноморье. Где он слышал эти слова? Не в Испании, нет, – во Флоренции, в кабинете у Медичи. Семейство Колонна из рода Сальваго упоминалось в числе гостей на свадьбе юного Пьерофранческо. Он нащупал свободной рукой мешочек с цирконом и взглянул на море. Нет, и глубокая синева греческого моря бессильна воспроизвести цвет глаз его прекрасной дамы.

Брат Бернат продолжал что-то говорить. Тафур уже утерял нить его рассказа.

– Так, значит, его имя Сальваго, а не Скотто?

– Сальваго – это и есть Скотто, которые приняли имя Сальваго, присоединившись к их гильдии моряков. Со стороны матери он принадлежит к знатному роду Колонна, ни больше ни меньше, поэтому некоторые зовут его Коломбо, а может, это из-за его патрона Винченцо… Насколько мне известно, при крещении ему дали имя Христофор Скотто.

Тафур нахмурился. Выходит, он оскорбил знатного генуэзского дворянина? Они в очередной раз остановились на повороте тропинки и поменялись ручками. Пот лил с них градом.

– В общем, это достойный человек, вот что я хочу сказать… К тому же он искусный штурман, не говоря уже о том, что он еще и мой брат по ордену. Однако он живет в мире призраков. И тоскует по временам Империи и былой славы Родоса… – Бернат перевел дыхание. – Он был в Константинополе накануне его падения, когда генуэзцы предали Иоанна Палеолога. В то же время, что и ваш батюшка, как вы мне говорили.

Тафур споткнулся о большой булыжник, который покатился с горы и с шумом плюхнулся в воду. Он взглянул в пропасть, и колени у него задрожали. Корабли сверху выглядели такими крошечными, что казалось, голубое покрывало вот-вот поглотит их паруса. Тафур отвел взгляд и зашагал, осторожно ставя ступни одну перед другой. Когда они остановились в очередной раз, он в изнеможении привалился к каменной стене.

– Новые времена настанут именно для таких людей, как ваша милость и штурман Скотто. Молю Бога, чтобы вы не совершили наших ошибок. – Брат Бернат обернулся, почувствовав, что Тафур все еще держится за ручку корзины. Наконец он отпустил ее и снова приложил руку к груди. – Вам плохо, ваша милость?

– Немного утомился… Тысяча извинений, брат Бернат.

– Это вы извините меня за то, что я потащил вас по эдаким кручам. – Бернат поднял голову и посмотрел на вершину горы. – Отдохните немного у этого камня. К нам уже спешат на подмогу.

За следующим поворотом, в расщелине между скал, возник белый купол – должно быть, монастырской церкви. Ловко перепрыгивая с камня на камень, к ним спустился монах в серой рясе. Он подхватил корзину, поставил ее себе на плечо и, не говоря ни слова, пошел вверх почти по самому краю пропасти. Тафур изумленно глядел ему вслед. Наверное, подумалось ему, отцы пустынники настолько святы, что для них не обязательны хорошие манеры.

– Они соблюдают обет молчания, ваша милость, как и многие греческие монахи, – объяснил Бернат. – Только их настоятель имеет право говорить. Иногда он выходит поздороваться с паломниками и благословить их… Ну как, чувствуете себя пободрее?

Тафур утвердительно кивнул, хотя до сих пор не мог отдышаться. Он снова взглянул на тропку, по которой ушел монах, и новые опасения закрались ему в душу. Если монахи в Каппадокии тоже окажутся немыми, трудно будет убедить их продать интересующий каноника трактат.

– Помедленнее, ваша милость. В этом месте тропинка идет над самым обрывом.

Тафур обернулся. Оказывается, сам того не сознавая, он начал карабкаться вверх.

– Идите первым, брат Бернат. Вы знаете дорогу.

Бернат прошел вперед, прижимаясь к скалам. Тафур побрел за ним, стараясь ступать след в след и не сводя глаз с тропинки. Они миновали еще один поворот, и перед ними предстало удивительное зрелище. Почти на самой вершине горы раскинулся луг, поросший зеленой травой вперемешку с белыми и желтыми цветами. В воздухе пахло розмарином и шалфеем, а из кипарисовой рощицы доносилось пение дрозда. Скит располагался среди деревьев, на берегу ручья. Чуть выше, на склоне горы, виднелась дюжина небольших домиков; к каждому из них вела своя лестница. Должно быть, там жили калогеры. Поистине это был кусочек Эдема, забытый Богом на маленьком островке посреди моря.

Они направились к скиту по берегу ручья. Часовенка была такая маленькая, что они едва уместились перед иконой Пресвятой Девы Эгейской, даже встав на колени и прижавшись друг к другу плечами. Тафур взглянул на чудотворный лик и сложил руки для молитвы. Потом снова посмотрел на икону, и глаза Пресвятой Девы встретились с его глазами, как будто Она услышала его мысли. Он стиснул зубы и снова приготовился к молитве, но так и не сумел присоединиться к брату Бернату, невнятно читавшему «Верую». Прекрасный лик Пресвятой Девы казался смуглым из-за тусклого света, отбрасываемого свечами и закрывающего икону в позолоченном окладе. У Нее были большие глаза, черные и грустные, как у Кармен или у местных девушек. Ни капли голубого или синего. У выхода из часовни они обнаружили чистую корзину, в которой лежала коврига хлеба и кувшин вина. Они направились в сторону луга, и тут им повстречался маленький старичок, шедший по тропинке из монастыря. Бернат поздоровался с ним на греческом языке и встал на колени, прося благословить. Старичок осенил его крестным знамением, обернулся к Тафуру, который также преклонил перед ним колени, и уже занес над ним руку, как вдруг остановился. У Тафура мелькнула мысль попросить монаха исповедать его. Однако его грехи были слишком многочисленны и разнообразны, чтобы можно было объяснить их знаками. А если священник не понимает, в чем ему исповедуются, такому покаянию грош цена.

Калогер произнес несколько слов на греческом. Брат Бернат выступил в роли переводчика:

– Отец Лакатос спрашивает, куда вы держите путь.

Тафур ответил, что направляется на Родос. И почувствовал укор совести, заметив разочарование на лице монаха. Старичок вздохнул, благословил его и, прежде чем продолжить свой путь, обронил несколько фраз.

– Что он сказал на прощанье, брат Бернат?

Тот выглядел смущенным.

– Он сказал, чтобы вы опасались лжи и обмана. Или лгунов и обманщиков. Не знаю, правильно ли я понял, ваша милость.

Они уселись на берегу ручья и молча подкрепились. Брат Бернат предложил спуститься вниз по другому склону, где можно будет полюбоваться открывающимися видами, и Тафур, который не мог избавиться от тревожных мыслей, понурившись, последовал за ним. На пути к Родосу лежала призрачная земля под названием Кандия, где знаменитый Дедал построил свой лабиринт. А неподалеку высился над морем утес, куда античные богини позвали Париса, чтобы он выбрал из них самую прекрасную. И он выбрал Афродиту – греческую Венеру.

* * *

Марсилио Фичино приподнял голову над столом. В дверь кабинета постучали. Это был его паж Амброзио.

– Получено донесение, синьор. Оно прислано из Равенны, но я подумал, что вы все равно захотите его прочесть.

– Спасибо, Амброзио. Ты правильно сделал.

Паж оставил письмо и с поклоном удалился. Фичино подождал, пока за ним захлопнется дверь, после чего взял в руки донесение и сломал сургучную печать. Он рассчитывал, что вести будут поступать к нему через Венецию. Хотя что может быть естественнее? Равенна, город, отвоеванный Велизарием, столица экзархата, самый дальний бастион Восточной империи в древней Италии… Последний экзарх воротился в Византию более семи веков назад, но на улицах и в базиликах, под апсидой великолепной церкви Сан-Витале, еще не выветрился дух Византии. Рыцарям-иоаннитам свойственна ностальгия, даже тем, кто признает неумолимый ход времени. К тому же послание из Равенны возбудит меньше подозрений, несмотря на то, что корабли, следующие с Корфу, заходят и в этот порт. Брат Бернат Сальвадор – умный человек.

Он еще раз перечитал строки донесения, чтобы лучше сохранить их в памяти, и поднес листок к пламени свечи. Когда бумага вспыхнула, каноник бросил ее в жаровню. Потом откинулся на спинку стула и взглянул на развернутый на столе пергамент. Значит, испанский путешественник продолжает свой путь.

Он хорошо запомнил тот день, когда старый Козимо прислал за ним карету, – он жил тогда в Монтевеккьо. Пока они ехали по холмистой равнине, он обдумывал, как будет объяснять, почему до сих пор не закончил перевод первого тома Платоновых сочинений. Да потому, что целый год у него ушел на то, чтобы восстановить манускрипты. Новый заказ был для него полной неожиданностью.

– Отложите все, что делали до сих пор, – распорядился Козимо. – Европа может подождать с Платоном, особенно теперь, когда с Востока вернулся учитель его учителей.

Фичино испугался, что ртутная настойка перестала действовать. Он знал, что не вылечит таким образом Козимо, но ему удалось облегчить с ее помощью – а также с помощью красного вина и примочек – течение болезни. Из-за подагры в организме старейшего из Медичи застаивалась черная желчь. Поэтому он часто впадал в гнев и раздражительность и, возможно, был уже близок к безумию. В тот день Козимо впервые продемонстрировал Фичино драгоценные пергаменты. Вот только подлинные ли они?

Гемист Плегон, его первый учитель, рассказывал, что книги Гермеса три дня горели в пламени пожара, охватившего Александрию. Впрочем, сам Гемист считал главой древних мудрецов Зороастра. Ведь именно Зороастр завещал людям «Халдейских оракулов», переведенных Фичино перед тем, как с головой погрузиться в своего Платона. О Гермесе же до нас дошли лишь обрывочные сведения и слухи, хотя, по словам александрийца Климента, он был автором тридцати шести трактатов по теологии, четырех по астрологии, двух по музыке и еще четырнадцати книг о тайнах древних египтян. Ни один из его трудов не дошел до наших дней, если не считать тех, которые, по словам Козимо, находились в его руках. Неужели они подлинные?

Он произнес в тишине имена великих мудрецов, которые несли свет человечеству начиная с незапамятных времен. Если бы Гемист был сейчас жив, он наверняка бы согласился с ним, Фичино, увидев пергаментные свитки. Египтянин Гермес был учителем перса Зороастра и грека Орфея. Орфей передал тайные знания Аглафему, Аглафем – Пифагору, а тот – Филолаю, который, в свою очередь, был наставником божественного Платона. Наследником последнего стал Плотин, чьим наиболее известным учеником был Порфирий, наставник Анатолия Перипатетика и Ямвлиха Антиохийского. Затем в мир явился сам Иисус Христос. Но свою мудрость Он получил от Святого Духа, и ниоткуда больше. С другой стороны, Гермес был также учителем Моисея, передавшего древние знания евреям. Вот этого Платон бы точно не принял, да и сам Фичино не осмелился бы произнести такое во весь голос.

Однако же разве не утверждал Лактанций, что Гермес был предтечей христианства? А что писал не кто иной, как Августин? Pater est maior filio propter auctoritatem originis²², говорил святой Иларий. Предтеча и пророк, а также в известном смысле отец, Гермес был ближе, чем его дети, к истокам тайны. Его авторитет подтверждают сами Отцы Церкви. Правда, Августин писал в другом месте, что Гермес знался с демонами… Но это, несомненно, искажение текста в манускрипте. Какой-нибудь тупой монах приложил к этому руку. Да и в конце концов, кто такие демоны, как не звезды с неба? Разумеется, чтобы знаться с ними, необходимо было прежде с осторожностью их вызвать.

Он отложил перевод своего любимого Платона. Дни и ночи просиживал он над листами пергамента, оставляя для своих личных нужд только те часы, когда расположение звезд было неблагоприятным. Конечно, трактаты многое утратят, когда их переложат на латынь, однако он верил в то, что его скромный талант позволит ему передать их сущность. Он припомнил желтое лицо Козимо уже на смертном ложе, в красной спальне, которую ныне занимал его внук Лоренцо. В чем тайна? Удалось наконец ее раскрыть? О чем поведали пергаментные свитки? Боли из-за подагры сделались невыносимыми. Фичино был вынужден утроить дозу лекарства.

Он приоткрыл глаза, снова взглянул на свиток. И внезапно ощутил дрожь во всем теле, словно оно тоже воспринимало скрытое биение загадочных слов. Четырнадцать лет в поисках разгадки! Но написанное до сих пор не раскрыло своей тайны. Каким же простодушным он был, когда Козимо поручил ему эту работу! Как можно было вообразить себе, что великий Гермес доверит клочку папируса сокровеннейшую из тайн? Еще до кончины Козимо он понял, что трактаты зашифрованы, но ему не хватило духу сказать об этом старому Медичи. Много ночей провел с ним известный своей ученостью Леон Альберти, выписывая в столбик цифры, буквы и рисуя схемы. Потом, так же понапрасну, приезжал Бенассар, каббалист при дворе герцога Медины. Старший сын Козимо, Пьеро, очень скоро разочаровался в трактатах, мучимый наследственной подагрой и пришедшими в упадок финансами. А его наследник Лоренцо теперь сомневался, что молодой Тафур сумеет раздобыть трактат, затерянный на просторах Азии.

Однако указания небес были ясными, как и события на земле. Впервые за двенадцать лет Юпитер совпал с Луной в созвездии Овна, под знаком которого родились старый Козимо и его внук Пьерофранческо. Длительный закат Византии завершился ее окончательным исчезновением. В день летнего солнцестояния Сатурн будет находиться в зените, в то время как Меркурий возвещает о новой заре над небом Флоренции. Что это может означать, как не триумфальное возвращение мудрости в этот мир?

После того как Тафур вернется с трактатом, никто уже больше не посмеет сомневаться в подлинности рукописей. Да и самому Фичино больше не придется прибегать к помощи демонов, чтобы посредством заклинаний привести в действие силы космоса. Папа Сикст IV (Франческо делла Ровере) постоянно докучал Лоренцо просьбами, настаивая, чтобы тот приказал ему, Фичино, сочинить воззвание против астрологии. Неужели он надеялся, что Фичино попадется в эту ловушку и станет защищать уличных прорицателей и гадалок? Подлинная наука о звездах не имеет ничего общего с мошенниками, промышляющими составлением гороскопов, но его святейшеству подобные тонкости недоступны. Или же Папа думает запретить все виды магии, в том числе и отменить естественное влияние звезд? Но это все равно что попытаться закрыть солнце ладонью.