Цитаты из книг автора «Хоуп Эдельман»

– Ты едешь в машине и понимаешь, что твой мир развалился на куски. А остальные люди в машине болтают и весело смеются. У них нормальная жизнь, и ты думаешь: “Черт, кто дал вам право смеяться?” В их жизни ничего не произошло. Ты не понимаешь, как все может идти своим чередом, если твоя жизнь никогда не станет прежней. Никогда». «В начале 1960-х годов, когда мои друзья женились и заводили детей, я выносила судно за своей мамой, – вспоминает 52-летняя Рошель, которой было 24 года, когда ее мать умерла от рака. – Я злилась на маму, потому что она не успела пожить, и злилась на себя, потому что моя жизнь оборвалась вместе с ее смертью». 52-летняя Синтия, которой было девять, когда она лишилась матери, поясняет: «Когда мне исполнялось 20, 30, 40 лет, я вспоминала гнев, который испытывала после смерти мамы. Он был абсолютно неразумным. Она не хотела умереть от пневмонии. И все же в глубине моих мыслей повисла свинцовая туча, злость из-за того, что она сделала со мной. Эта злость разрушила мою жизнь».

Тот гнев был рассеянным, и я не понимала его. Мне всегда казалось, что гнев должен быть направленным, и хотя направляла часть своих эмоций на отца, я не знала, куда деть остальное. Без конкретной цели он выстреливал в самые неожиданные моменты: когда я говорила по телефону с электриком, ужинала со своим парнем, писала доклад по истории, на котором долго не могла сосредоточиться. В магазинах я глазела на мам с дочками, которые вместе примеряли одежду. Мне хотелось разорвать любую открытку в честь Дня матери, попадавшуюся мне на глаза. Долгое время я ненавидела октябрь, потому что в это время листья меняли цвет и падали на землю, а моя мама, любившая осенние краски, больше не могла этого увидеть.

Именно интенсивные эмоции помогают признать, что нашей мамы больше нет. Ограждение от них бережет нас от боли в краткосрочном периоде, но это плохая стратегия, если говорить о будущем. «Способность понять и осознать утрату матери возникнет, лишь когда мы много раз столкнемся с реальностью – мамы больше нет, мамы больше нет, мамы больше нет, – поясняет Тереза Рандо, доктор философии и специалист в области переживания горя в Уорике, штат Род-Айленд, которая потеряла отца в 17 лет, а мать в 18. – На протяжении жизни вы будете скучать по ней, хотеть увидеть ее, взять за руку, но мамы больше нет. Каждый раз, когда вы будете осознавать это, вам будет больно, но человек, который

Я беру горе на шопинг, и мы вместе ходим по супермаркету. Мы оба слишком опустошены, чтобы покупать много вещей. Горе принимает со мной душ, и наши слезы смешиваются с мыльной водой. Горе спит рядом со мной. Его теплые объятья, как снотворное, заставляют меня бессмысленно проводить в постели долгие часы.

Мое горе заполняет комнаты. Оно занимает пространство и выкачивает воздух. Оно не оставляет места нам. Мы с горем проводим много времени вдвоем. Мы курим и плачем. Мы смотрим в окно на Крайслер-билдинг, мерцающий вдалеке, и бродим по комнатам квартиры, словно шахтеры, ищущие выход наружу… Горе очень властно и не разрешает мне уходить куда-то без него.

Порой тишина, в которой нет места ни звуку, навязчивее слов.

Горе не исчезает, когда мы пытаемся запереть его на замок в отдаленном месте, но именно это советуют делать многим из нас: не говори о боли, и она исчезнет. Любой, кто опробовал такой подход, знает, насколько он ошибочен.

Исследователи обнаружили, что дети, потерявшие родителя, для восстановления нуждаются в двух условиях – уравновешенном оставшемся родителе, который удовлетворит их физические и эмоциональные потребности, и открытом и честном обсуждении смерти и ее влиянии на семью.

Психологи из Центра детского горя Барра-Харриса в Чикаго давно заметили, что реакция ребенка на смерть родителя прямо зависит от поведения оставшегося родителя. «Утрата воспринимается тяжелее, когда оставшийся родитель восстанавливается медленнее, впадает в серьезную депрессию, ведет себя так, будто ничего не произошло, или настолько истощен, что ситуация выходит из-под контроля, – утверждает Нан Бернбаум, работавшая в Центре в 1990-х годах. – Мы заметили, что дети ощущают утрату через шесть-девять месяцев после смерти родителя, когда оставшийся родитель немного приходит в себя. Дети нуждаются в психологической поддержке, чтобы пережить интенсивный стресс. Оставшиеся родители вынуждены собирать воедино осколки своей жизни и возвращаться к привычным делам, прежде чем дети почувствуют себя в безопасности и смогут проявить свое горе. Иногда оставшийся родитель приходит в себя через год. В таком случае ребенок начнет скорбеть и проявит интенсивные реакции через полтора года после утраты». Дети не могут преодолеть этап переживания горя, на котором остановился оставшийся родитель. Если он застрял на конкретном этапе, скорее всего, там же застрянет и ребенок.

Взрослые обычно начинают процесс переживания горя сразу после утраты, но дети делают это урывками. Они скорбят на протяжении жизни, погружаясь и выныривая из своей скорби, испытывая интенсивные вспышки гнева и печали, которые чередуются с долгими периодами игнорирования. «Дети знают, сколько боли могут вынести в определенный момент, и когда достигают лимита, они просто закрываются от нее, переключаются на что-то другое», – поясняют Мэри Энн и Джеймс Эмсвайлер, авторы книги «Помогите своему ребенку пережить горе» (Guiding Your Child Through Grief). Взрослые часто путают этот процесс с блокировкой горя, думая, что их ребенок не понимает, что произошло, или отрицает утрату. На самом деле он хорошо понимает, что мамы больше нет. Но вместо того чтобы открыто скорбеть, ребенок часто говорит со взрослыми через игры. Например, девочка, потерявшая маму во время террористических атак 11 сентября 2001 года, могла вернуться с похорон и отправиться к своему ящику для игрушек, на который не обращала внимание перед похоронами. Игра отражает ее чувства. Если девочка несколько раз построит высокую башню из кубиков и разрушит ее, вероятно, так она выразит свое ощущение утраты.