Было чуть больше половины одиннадцатого, а веки казались тяжелыми каменными глыбами. Клара выдвинула складную кровать в спальне, разделась и бросилась на простыни. Необходимо было восполнить краткий ночной отдых. Она поставила электронный будильник на два часа и сразу же заснула. Приснилась ей не Альберка и не отец, а наружная картина, в которой ее написал Гутьеррес Регеро три года назад, «Древо познания». Но, проснувшись, она полностью забыла свой сон. Встала, побежала в ванную и отдалась на волю текущему из душа граду. Послушавшись указаний, после душа она не воспользовалась никаким кремом. Посмотрела в зеркало на свое голое тело и попрощалась с ним: она знала, что видит его в естественном виде в последний раз. Потом, завернувшись в халат, прошла в столовую, поставила диск с очень легким джазом и, укачиваемая темной мелодией, принялась обследовать шкафы.

Проблема в том, что все, что у нее было, ей нравилось. Походы за одеждой и аксессуарами были одним из любимых Клариных развлечений. Заявление Фридмана, что все, что она наденет, будет уничтожено, казалось малозначительным, но теперь, глядя на свой красивый и дорогущий гардероб, Клара замялась. Тут были вещи от Ямамото, Стерна, Чессаре, Армани, Балмейна, Шанель… И дело даже не в потраченных деньгах, а в наслаждении мягкостью тканой плоти. Каждое платье, каждый костюм был для нее наделен собственной индивидуальностью. Они – словно новые милые друзья. Она не могла такого с ними сделать.

А если выбрать спортивный костюм, в котором она ходила на работу? Но, взглянув, как он лежит на кровати, плоский и послушный, с пустыми рукавами, ожидая Клару, чтобы заключить ее в объятия, она поняла, что это все равно что отправить на нежданную казнь старого верного пса, члена семьи.

Значит, в шкафах делать нечего. Она влезла на стул и обшарила антресоли. К несчастью, она не держала у себя старую одежду, но хранила некоторые зимние вещи, и первым обнаружила костюм из темного бархата и свитер с высокой горловиной.

Она вспомнила, когда надевала этот костюм в первый раз. Кошачья мягкость бархата вызвала внезапное видение.

Вики.

Вики была молода, максимум на год старше Клары, красива, худощава, с короткими соломенными волосами, наркоманка и гений. За короткое время она стала самой значительной гипердраматической художницей в Испании. Благодаря стипендии она продолжила обучение в Англии у Рэйбека и в амстердамском Фонде ван Тисха у Якоба Стейна. Она даже слышала оракул из уст самого Мэтра, лично. Она не только признавала свое лесбиянство: она размахивала им, будто флагом. В своих картинах Вики выявляла маргинализацию гомосексуалов или высмеивала женщин и мужчин, зажатых «классовым, римским и ватиканским обществом, пародией на то, что когда-то пытались создать греки». Две ее главные любовницы были англичанками, блестящие прекрасные картины – Шеннон Коллер и Синтия Бергманн. В начале 2004 года она выбрала Клару для интерьерной картины с Йоли Рибо, которую собиралась назвать «При`сядь». Вечер их знакомства был серым и промозглым. Клара выбрала для визита в коттедж художницы в Лас-Росас этот недавно купленный бархатный костюм. Вики встретила ее в запачканной красками рубашке и провела в свою мастерскую на верхнем этаже. В углу вздымала нагое тело на носочки стройная светловолосая девушка-эскиз, на которую вылили целые банки краски. В доме было несколько незаконных украшений, почти все – непристойные. Созданный в Лондоне «Стол»-мужчина подал им чай, печенье и сигареты с марихуаной; японская «Игрушка», тоже мужского пола, с окрашенным в красный хинакридон телом предлагала более волнующие вещи, но Кларе не хотелось с ним играть, несмотря на то что Вики настойчиво хотела отдать его ей.

– Мне он ни к чему, – пояснила Вики, – но это подарок. Если хочешь, возьми себе.

До того как начать разговор о картине, Вики провела свой классический быстрый допрос:

– Твой знак зодиака?

– Овен, – ответила Клара. – Я родилась шестнадцатого апреля.

– Отношений не получится. – И Вики царапнула воздух аккуратными ноготками: – Я – Лев.

Но отношения получились, по крайней мере сначала. Вики поделилась с ней задумкой для «Присяди». Окрашенные в телесный цвет Йоли и Клара должны были сидеть с нежным выражением лица на лесах на высоте шести метров. Картину заказали для перегруженного картинами особняка в Провансе. Вики пришла в голову идея выделить свою картину, расположив ее над другими, на потолке. Они должны были провести там месяц, а потом, возможно, выставляться и постоянно. Это потребовало бы больших усилий и качественного ухода, но просто озолотило бы их троих. «Как красиво все расписывает», – подумала Клара. Она согласилась на эту работу, и на следующий день Вики приступила к подготовке эскиза.

Через две недели после их первой встречи во время одного из сеансов что-то произошло. Вики очерчивала ее силуэт и мягко скользила перепачканной в краске телесного цвета рукой по окружности ее бедра. Когда она дошла до коленки, Клара заметила перемену в нажиме, затянувшееся молчание, неподвижность, ощущение щекотки на окрашенной коже.

– Клара, тебе нравятся женщины? – вдруг как ни в чем не бывало спросила Вики.

– Некоторые нравятся, – так же спокойно ответила Клара.

Она сидела в студии Вики на корточках, нагишом, наполовину окрашенная в разные тона. На Вики была рабочая одежда: грязная расстегнутая рубашка и спортивные штаны.

Рука не тронулась с колена.

– У тебя что-то было с женщинами?

– Ага, – подтвердила Клара и добавила: – И с мужчинами.

Для картины это было нормально, и обе они это знали. Картине легко любить другое тело, каким бы оно ни было: преграды стирались, границы исчезали.

– Ты бы занялась любовью со мной? – спросила тогда Вики.

Кларе понравился легкий шепот и гармоничный румянец Вики.

– Да, – согласилась она.

Вики взглянула на нее и продолжила работу. Ее рука аккуратно двигалась, распределяя телесную краску по контуру колена. Клара так и не поняла, когда все произошло. Только что было искусство, техника и жест художника; и тут же – чувство, прерывистое дыхание, объятие любовницы. И мазок вдруг превратился в ласку.

Позднее, когда отношения между ними уже закрепились, Вики упрекала ее в том, что она ответила ей так спокойно. Она использовала этот аргумент против нее, когда обижалась. «Ты сказала „да“, как будто я предложила тебе спуститься ночью на параплане. Сказала „да“, как будто я пригласила тебя познакомиться с лауреатом Нобелевской премии по физике. „Давай попробуем“ – так ты сказала. В твоих словах не было настоящей любви и искренности». «Настоящей любви не было, – парировала Клара, – искренность была». «Ты бесчувственная», – отрезала Вики. «Я стараюсь скрывать чувства: я – картина, – ответила Клара. И добавила: – А ты – художница и не можешь их скрывать. Ты даже выдумываешь их, когда их нет».

Картина «Присядь» стала выставляться в Провансе постоянно. Тяжелое время: у них было всего лишь несколько часов на отдых, еду и восстановление сил, а потом они возвращались на леса. Время на перерыв колебалось, поскольку зависело от распорядка дня покупателя, визитов, которые ему наносили, и приемов, которые он организовывал. Уход за картиной был отличным, но, несмотря на это, к концу обе фигуры вымотались. Однако у Клары сохранились самые теплые воспоминания об этом времени. В том же году Вики написала ею еще пять картин, первые – в паре, а остальные – в одиночку: «Поцелуй», «Мгновение», «Вдвойне или ничего», «Нежности» и «Черное платье». Вне работы ее увлечение Кларой не прекращалось: она звонила ей утром, ночью, плакалась у нее на плече, ни с того ни с сего рассказывала подробности о холодности своего отца (он был хирургом) или равнодушии матери (университетской преподавательницы) к ее карьере живописца. В зависимости от настроения она то считала себя «сраной папиной дочкой», то незаслуженной жертвой «брака двух пижонов». Но, когда она бралась за работу, всему приходил конец. В постели она могла быть легкоранимой душой, но с перепачканными в краске руками превращалась в огненное создание, способное писать грандиозные вещи на женском теле. Однако Вики-человек и Вики-художница не были отдельными личностями. В то время как Вики-человек влюблялась в модели, служившие ей полотнами, Вики-художница пользовалась этой любовью как инструментом для живописи. Любопытное свойство – но Клара не знала, происходило оно из ее темперамента или из ее манеры работы.

2004 год был годом Вики, по крайней мере для Клары: горный поток, от которого можно либо бежать, либо отдаться на волю течению. Она принадлежала к тем людям, которые чем ярче светят, тем быстрее сходят на нет, как свечи. Хуже всего была ее ревность. Но в ту пору для ревности даже не было причин. Клара бросила Габи Понсе, своего первого парня и первого художника, и жила одна на верхнем этаже дома по улице Августа Фигероа. Со своими подругами Александрой и Софией Люндель, с которыми она иногда разделяла постель, она тоже уже не встречалась. А с Хорхе Атьенса Клара еще не познакомилась. Однако Вики выдумывала не только чувства, но и причины для них. Однажды вечером она устроила сцену в ресторане, где они ужинали вместе, из-за одной итальянской художницы, которая пригласила Клару работать в арт-шоке с еще тремя полотнами-женщинами. Вики сказала, чтоб она не соглашалась, а когда Клара проигнорировала ее, швырнула на пол приборы и оттолкнула метрдотеля, который, как добрый пастырь, заботливо подбежал, чтобы успокоить свое стадо. Несколько часов спустя она позвонила Кларе, чтобы помириться: «Я слишком много выпила, прости меня. – И без всяких предисловий слово взяла Вики-художница: – Я хотела сказать, что твое лицо сегодня, в ресторане… Боже мой, твоя бледность, когда я на тебя кричала… Клара, пожалуйста, позволь мне использовать эту бледность… Ты такими глазами на меня сегодня смотрела…»

Она вдохновилась. Через три недели была готова новая картина. Окрашенная в цвет слоновой кости с небесно-голубыми оттенками Клара должна была лежать на животе на бархатном одеяле – из такой же ткани, как костюм, который был на ней в вечер их знакомства, – и лицо ее должно быть по-настоящему бледным от огорчения. Вики хотела назвать картину «Нежности». Во время гипердраматической репетиции они разыграли по памяти сцену ссоры в ресторане. Художница хотела словить ту мимолетную бледность на ее щеках, но Кларе не очень-то нравилось смешивать искусство с реальной жизнью. В конце концов Вики по-настоящему рассердилась и начала кричать и оскорблять ее. Вдруг на полуслове она остановилась и кинулась к Клариному лицу. «Вот! Снова твоя бледность! Вот что я ищу!» – безудержно восклицала она. И за дело взялась Вики-художница.

Однажды Клара упрекнула ее в этом чрезмерном злоупотреблении реальными чувствами для работы над картинами. Вики странно усмехнулась.

– Ради искусства я бы сделала все, Клара, – сказала она. – Все, что угодно. Кроме искусства, мне все до лампочки: и чувства, и справедливость, и Бог, и семья, и здоровье, и любовь, и деньги… Ну, – задумалась она, – может, деньги и нет. Деньги не до лампочки. Искусство и есть деньги.

«Нежности» купил мадридский коллекционер, заплатив вдвое больше реальной стоимости картины. Клара выставлялась у него дома целый месяц.

В начале 2005 года Вики пробовала покончить самоубийством, приняв большую дозу героина, но было это не из-за Клары, а из-за нового предмета ее страсти, Елены Валеро, с которой Клара работала в «Мгновении». В тот день, когда она попала в отделение интенсивной терапии больницы «Ла-Пас», пришло известие о том, что Фонд ван Тисха наградил ее премией имени Макса Калимы за все ее работы. Вики приняла благую весть из уст медсестры, ничего не соображая в волнах кислорода. Когда она оправилась, то сказала, что смогла восстановить и душевное равновесие. Она запланировала на конец года новую картину с Кларой, но звонила ей уже не так часто, как раньше. После «Клубники» они больше не виделись. Клара не знала, каковы были ее чувства: была она влюблена в Вики или просто восхищалась ее гениальностью? Ясно было только, что она хотела забыть художницу – и не могла. Иногда она видела себя лежащей на бархате в гостиной коллекционера, купившего «Нежности» – левое колено прижато к животу, пятка указывает на лобок, глаза закрыты, а лицо искажено той самой «бледностью от огорчения», которую смогла вытянуть из нее Вики, – и думала, что единственный след, оставленный художницей после исчезновения из ее жизни, – это мягкость бархата и обескровленные щеки.

Клара сняла костюм с антресолей и положила его на кровать. Потом нашла другой: бежевый свитер и брюки – который больше напоминал ей о Хорхе, потому что она носила его в первые дни их знакомства.

На минуту она засомневалась, осматривая вещи инквизиторским взглядом (Вики или Хорхе? Хорхе или Вики?), и решилась обречь на уничтожение Вики Льедо. По дороге ей будет жарко, но это не важно.

Было почти три часа, когда она вспомнила, что нужно поесть. Клара сымпровизировала салат и пару сэндвичей и съела, запив минеральной водой.

Потом, поскольку еще оставалось время, решила подготовиться к тому, что ее ожидало. В ванной она переворошила свою небольшую аптечку с химикатами, выбрала пару мышечных тонизаторов в таблетках и пилюлю, которая задержит проявление физиологических потребностей, и запила их последним глотком воды. Затем сняла халат, пошла на кухню и принесла солонку, в ящике в столовой нашла маску для сна в самолете и несколько гантелей с накручивающимися дисками и принялась делать на коврике новые, непохожие на утренние упражнения: неподвижно стояла на носочках, намазав язык солью, с завязанными глазами ходила по всему дому, сворачивалась в комок и удерживала гантели той частью тела, которая оказывалась наверху. Эти упражнения подчиняли ее волю, не ломая ее, помогали ей чувствовать себя слепой вещью, чем-то, что можно использовать и лепить на свой лад. Она привыкла к такой подготовке еще во время пребывания в «Зе Сёркл». Благодаря ей Клара смогла выдержать работу Брентано.

Без четверти четыре она надела через голову свитер телесного цвета, натянула бархатные штаны и пиджак и обула старые сандалии из самого давнего прошлого. Взглянула на себя в зеркало. Ничего из одежды ей не шло: Клара выглядела как красивая девушка, выряженная словно пугало, и именно так ей и хотелось выглядеть.

Особенно ее беспокоили последние мелочи, о которых она не подумала. Что делать с ключами от дома? С собой взять нельзя. Вторые ключи у Хорхе, но зависеть от него, чтобы по возвращении попасть в дом, не хотелось, когда это ни случится. Соседям Клара не доверяла, а консьержа в доме не было.

Тогда она просто решила ничего не делать. Казалось логичным закрыть за собой дверь, не имея возможности снова попасть назад. Клара заказала такси по телефону, подсчитала, сколько нужно будет заплатить, и засунула деньги в карман пиджака.

Вот тут-то она и обнаружила брелок.

Она поняла, что надела костюм, не проверив карманы. Старая одежда превращается в небольшое кладбище воспоминаний. И там, в одном из боковых карманов, был похоронен брелок ее отца. Она долгое время пользовалась им с той самой самоотверженной преданностью, с которой люди относятся к предметам, когда-то принадлежавшим усопшим. Когда брелок поломался, ей пришлось повесить ключи на новый. Она не помнила, что он делал в этом кармане и почему она до сих пор его не выбросила. Может, из-за сентиментальных воспоминаний. Смешно.

Брелок был в виде шахматной королевы, подарок от клуба, в котором играл Мануэль Рейес. Ее отцу страшно нравились шахматы, и брат унаследовал от него страсть к этому сдержанному хобби. Фигурка была черного цвета. «Это Королева семейства Рейес^[5], – говаривал отец (Клара неожиданно вспомнила об этом). – Мне дали черную, потому что она из стана проигравших».

На минуту она задумалась, не спасти ли брелок. Но потом снова засунула в карман. «Сожалею, ваше величество. Если уж вы тут были, тут вы и останетесь».

Одетая в костюм Вики, обутая в подростковые сандалии, с отцовским брелком в кармане Клара вышла из квартиры и захлопнула дверь.

Когда она спустилась на улицу, появилось странное ощущение. Настолько сильное, что она вынуждена была посмотреть по сторонам, чтобы убедиться, что оно ошибочно. Казалось, за ней следили. Возможно, просто казалось.

Стоял вечер четверга, 22 июня 2006 года. Солнце светилось телесным цветом.

* * *

Проснувшись, Брисеида Канчарес увидела пистолет. С такого близкого расстояния оружие казалось железным гробом, приклеенным к ее виску. Палец на курке был увенчан окрашенным в зеленый виридиан ногтем. Она проследила за обнаженной рукой и обнаружила блондинку. Это была та самая кошка с изумрудными глазами и крохотным платьем цвета хаки, которая просила у Роже огоньку у Рокантенов. Это произошло, когда они рассматривали картину «Невидимая орбита» Элмера Фладда, и охранник был вынужден подойти и предупредить: «Здесь не курят, мадемуазель. Дым раздражает глаза картин и вызывает у них кашель». Возвращая зажигалку, она многозначительно улыбнулась Роже. Потом затерялась в толпе, и Брисеида больше ее не видела.

До этого момента.

На блондинке было то же платье, и улыбалась она так же. Только добавился пистолет. Наводя на нее ствол, блондинка одновременно прижимала палец к губам («Молчи», – перевела Брисеида) и делала ей знаки («Вставай»). Ей показалось, что это какой-то сон, и она повиновалась, потому что ей нравились сны, от которых захватывало дух. Она откинула простыню и села. Прижатый к виску ствол двигался вместе с ней, ни на миг не отклоняясь, будто голова у нее железная, а пистолет намагничен. Она медленно развернулась и с точностью лунного корабля опустила кончики ступней на прохладный ковер в квартире Роже. Она была совершенно голой и почувствовала холод. Было еще темно (точное время она узнать не могла, будильник стоял на стороне Роже), а свет исходил от прикроватной лампы. Она вспомнила, что легла очень поздно, разделив с Роже вздохи и возню (рот у него с привкусом выдержанного шампанского и бархатистой сигары, а язык – как зеленый ковер марихуаны), до того как ночь завернула их в одеяло опьянения и…

Кстати.

Где Роже?

Роже она увидела на другом конце комнаты. Он сидел, и из одежды на нем был только перстень на левом мизинце. Перстень этот несколько раз вытатуировал след на ягодицах Брисеиды, но он сказал, что не может его снять. Это плохая примета. Он заполучил этот перстень в каком-то далеком уголке Бразилии, ловко стащив его у какого-то шамана, хранителя тайн. Крохотный изумруд выступал из оправы, как капелька гноя цвета зеленой сельвы. Кольцо обладало великим могуществом, хотя Роже толком не знал, в чем оно заключалось. Он утверждал, что таких драгоценностей в мире только пять или шесть. Невероятный человек этот Роже. Конечно, немного сволочь, но Брисеида не знала людей, у которых было бы столько денег и которые не были бы при этом немного сволочами.

Однако в ту минуту казалось, что даже магия перстня не в силах ему помочь. Тиски в форме руки вцепились в его челюсть так сильно, что щеки раздулись. Рука оканчивалась роскошной женщиной того же типа, что и блондинка, но еще шикарнее, из тех, что Роже обычно трахал только по выходным, она впечатывала ему в горло серебристый военный пистолет. Под давлением ствола кадык выдавался наружу. На женщине были штаны и куртка цвета карточного сукна, платок и берет оливкового цвета и фисташковые перчатки. Одна нога находилась между ног Роже (наверное, колено давило ему на член, и этим и объяснялось выражение отчаяния на его лице), другая прочно упиралась в пол в стойке стрелкá. Но смотрела она не на Роже, а на Брисеиду, будто дальнейшие действия зависели именно от нее. Такой взгляд забыть нелегко. Такие взгляды, подумала Брисеида, обычно видишь за секунду перед тем, как перестаешь видеть вообще.