© Horace McCoy, 1935, 1948

© Перевод. О. Кубатько, 2011

© Издание на русском языке AST Publishers, 2011

Загнанных лошадей пристреливают, не правда ли?

Обвиняемый, встаньте!
1

Я встал. На миг я снова увидел Глорию, как она сидит на скамеечке на набережной. Пуля только что пробила ей висок, еще даже не потекла кровь. Казалось, вспышка от выстрела, осветившая лицо Глории, еще не погасла. Все представлялось таким простым и таким ясным. Глория была совершенно расслаблена и спокойна. Удар пули чуть отвернул от меня ее голову, но по губам я видел, что она улыбается. Прокурор ошибался, когда говорил присяжным, что она умерла в агонии, оставшись темной ночью на берегу Тихого океана совсем одна, без друзей, наедине с безжалостным убийцей. Он во всем ошибался. Она совсем не мучилась. Была умиротворенна и спокойна. И улыбалась. Тогда я впервые увидел, как она улыбается. Так как же она могла быть в агонии?

И без друзей она тоже не была. Ее лучшим другом был я. Ее единственным другом. Так как же она могла умереть в одиночестве?

Существуют ли какие-либо юридические основания, препятствующие вынесению приговора?
2

Что я на это мог сказать? Все знали, что Глорию убил я; единственного человека, который мог мне хоть чем-то помочь, не было в живых. Я просто стоял, смотрел на судью и качал головой. Мне нечем было защищаться.

– Просите суд о снисхождении, – твердил назначенный моим защитником адвокат Эпштейн.

– Что вы сказали? – спросил судья.

– Ваша честь, – громко произнес Эпштейн, – мы отдаем себя на милость суда. Этот молодой человек признает, что убил ту девушку, но тем самым он лишь оказал ей услугу…

Судья ударил по столу, глядя на меня.

Если не существует юридических оснований, препятствующих вынесению приговора…
3

С Глорией мы познакомились при довольно забавных обстоятельствах. Она тоже пыталась попасть в кино, но это я узнал позже. Возвращался я однажды со студии «Парамаунт» по Мелроуз-стрит и слышу, кто-то кричит:

– Эй! Эй!

Я обернулся и увидел, как она бежит ко мне и машет рукой. Я остановился и помахал ей в ответ. Когда, задыхаясь, вся в поту, она добежала до меня, я вдруг понял, что совсем ее не знаю.

– Проклятый автобус, – простонала она.

Я огляделся и кварталом дальше увидел автобус, удаляющийся в сторону студий компании «Вестерн Юнион».

– Ах вот оно что! – воскликнул я. – А я думал, вы машете мне…

– С какой стати мне вам махать? – фыркнула она.

Я рассмеялся:

– Не знаю. Нам по пути?

– Пожалуй, до «Вестерн» я спокойно могу дойти и пешком, – заявила она, и мы двинулись к павильонам киностудии.

Так все это началось, эта история кажется мне очень странной и сегодня. Я вообще ничего не понимаю. Много раз думал о случившемся, но все равно не понимаю. Ведь убийства-то не было. Один человек пытался оказать другому услугу, и вдруг выясняется, что его за это убьют.

Они собираются меня убить. Я точно знаю, каков будет приговор судьи. Стоит взглянуть на него, и становится ясно, что произнесет он его с радостью, и к тому же, я уверен, люди в зале тоже будут рады его услышать.

Возьмем день нашего с Глорией знакомства. Чувствовал я себя в тот день неважно: все еще был немного простужен, но все равно заглянул в «Парамаунт», потому что Штернберг снимал там какой-то фильм о России, и я подумал, вдруг и мне на студии перепадет какая-нибудь работенка. Я всегда говорил себе: «Что может быть лучше, чем работать на Штернберга, Мамуляна или Болеславского?.. Ты получаешь зарплату за то, что наблюдаешь за их работой над фильмом, и вдобавок кое-что узнаешь о композиции, о верном темпе, об углах съемки…» Ну, в общем, я и заглянул в «Парамаунт».

Внутрь я не попал и потому простоял у ворот до обеда, пока не появился один из ассистентов Штернберга, вышедший перекусить. Я увязался за ним и спросил, есть ли хоть какой-то шанс попасть в массовку.

– Никакого, – сказал он и ударился в объяснения, что фон Штернберг статистов в свои фильмы отбирает очень тщательно и неизвестно кого не берет.

Я подумал, что заявить такое человеку может только хам, но знал, в чем крылась причина такого ответа: мой костюм едва ли мог служить мне хорошей рекламой.

– Разве это не костюмный фильм? – спросил я.

– Всех статистов нам подобрало агентство, – заявил он и поспешил от меня отделаться.

Больше я никуда уже не собирался, просто катался в своем «роллс-ройсе», а люди показывали на меня пальцем и говорили, что я величайший режиссер на свете… и вдруг услышал крик Глории… Ну, теперь вам, должно быть, ясно, как завязываются подобные знакомства? И вот мы шагали по Мелроуз-стрит в сторону «Вестерн-юнион» и оживленно болтали; когда мы подошли к студии, я уже знал, что зовут ее Глория Битти, и что она статистка, и что ей ну никак не везет; и ей тоже кое-что стало известно обо мне. Очень она мне понравилась.

Вместе с подругами она снимала маленькую квартирку неподалеку от Беверли, я же обитал всего в нескольких кварталах от их дома, так что снова мы с Глорией встретились в тот же вечер. Собственно, во всем виноват именно этот первый вечер, но и сегодня я не возьму грех на душу, не скажу, что сожалею о нашей встрече. У меня было всего семь долларов, я их заработал, отпуская содовую в магазине (подменял одного приятеля, подруга которого залетела, и ему пришлось везти ее в Санта-Барбару на аборт), и потому я спросил Глорию, что она предпочтет: пойти в кино или посидеть в парке.

– В каком парке? – поинтересовалась она.

– Ну, есть тут один неплохой.

– Ладно, – согласилась она, – все равно фильмами я уже сыта по горло. Провалиться мне на этом месте, если я не лучшая актриса, чем большинство девиц, что в них играют. Пойдем посидим, на людей поглядим…

Я был рад, что она выбрала парк. Там всегда было здорово и спокойно. Дивное место для отдыха. Парк был невелик, примерно с квартал, но зато благодаря густой и обильной растительности – повсюду росли пальмы ярдов по двадцать высотой, с растрепанными хохолками наверху – в нем было много тени. Очутившись в этом парке, любой человек чувствовал себя в безопасности. В своих фантазиях я часто представлял себе, что пальмы – это солдаты в шлемах с перьями, моя личная стража, охраняющая мой собственный остров…

Парк был просто создан для отдыха. Сквозь пальмы виднелись ряды зданий, громоздкие силуэты домов с красной светящейся рекламой на крышах, багровое зарево от которой заливало все небо. Но если вам хотелось забыть обо всем этом, стоило только попристальнее вглядеться в окружающую вас зелень, и тотчас же привычные суета и шум города начинали отступать.

– Я раньше не замечала этого парка, – протянула Глория.

– А мне тут нравится. – Я снял пиджак и расстелил его на газоне, чтобы она могла сесть. – Я хожу сюда несколько раз в неделю.

– Тогда тебе здесь действительно нравится, – согласилась она и опустилась на землю.

– Давно ты в Голливуде? – спросил я.

– Около года. Я уже снялась в четырех фильмах. Могло быть и больше, но агентство не хочет ставить меня на учет.

– Меня тоже, – кивнул я.

Если в агентстве по подбору актеров вас не ставят на учет, шансов сниматься у вас практически нет. Обычно с больших студий звонят в агентство и говорят, что нужны шесть шведов, или четыре грека, или два типичных чешских крестьянина, или шесть княгинь, а уж агентство по своей картотеке подбирает подходящих актеров. Мне было совершенно ясно, почему Глорию не ставили на учет. Слишком светлые волосы, слишком мала ростом и старовато выглядит. В нарядном платье она могла бы смотреться эффектно, но и тогда никто не назвал бы ее красавицей.

– Удалось тебе познакомиться с кем-нибудь, кто может помочь? – спросил я.

– Как в этой публике угадать, кто может помочь, а кто нет? Сегодня он электрик, а завтра продюсер. Единственная возможность поймать крупную рыбу – это прыгнуть на капот его или ее автомобиля, когда он будет проезжать мимо. И откуда мне знать, кто из звезд, из всех этих дам или господ, действительно захочет помочь мне? Последнее время, судя по тому, что я здесь вижу, мне все больше кажется, что я занималась не тем полом…

– А как ты вообще попала в Голливуд?

– Ну… сама не знаю… – задумалась она ненадолго. – Но это все равно лучше, чем жизнь, которую я вела дома.

Я спросил, откуда она.

– Из Техаса. Из западного Техаса. Был там когда-нибудь?

– Нет, я из Арканзаса.

– Ну, в западном Техасе просто кошмар, – вздохнула она. – Я жила у дяди с тетушкой. Дядя работал на железной дороге. Видела я его раз, максимум два в неделю. И слава Богу.

Она запнулась, ничего больше не сказала и уставилась на багровое зарево, дрожавшее над домами.

– Но у тебя все же был дом, – заметил я.

– Это ты так считаешь. Мне казалось по-другому. Когда дядя приезжал домой, он вечно лез ко мне и хватал за что попало, а когда его не было, мы непрерывно цапались с теткой. Старая дура боялась, что о нас с ее муженьком будут сплетничать…

«Да, хороши родственнички!» – подумал я.

– Ну вот, и я в конце концов сбежала в Даллас, – продолжала она. – Был там когда-нибудь?

– В Техасе в жизни не был.

– И ничего не потерял, – кивнула она. – Я не могла найти работу, и тогда мне пришло в голову спереть что-нибудь в магазине, пусть полиция обо мне позаботится.

– Недурная идея, – признал я.

– Роскошная, – подхватила она мои слова. – Только ничего не вышло. Меня арестовали, факт, но детективы пожалели меня и отпустили. Чтобы не подохнуть с голоду, я стала жить с одним сирийцем, торговавшим сосисками на углу за мэрией. А он поддавал. И к тому же жевал табак… Был ты когда-нибудь в постели с типом, который поддает?

– Думаю, нет, – хмыкнул я.

– Впрочем, я бы и это пережила, – продолжала она. – Но когда он заявил, что отблагодарить его я смогу тем, что он будет трахать меня на кухонном столе, я не выдержала. И через пару дней приняла яд.

«Господи Боже!» – воскликнул я в душе.

– Но приняла слишком мало, мне только плохо стало. Бр-р, до сих пор чувствую эти боли в желудке. Неделю меня продержали в больнице. Ну а там мне пришло в голову отправиться в Голливуд.

– Почему именно в больнице? – спросил я.

– А я там читала все эти журналы про кино. Когда меня выписали, вышла на дорогу голосовать попуткам. Ну разве не смешно?..

– Пожалуй, да, – попытался я усмехнуться. – У тебя нет родных?

– Уже нет. Отец погиб в войну во Франции. Я бы тоже хотела… погибнуть на войне.

– А почему бы тебе не наплевать на всех этих киношников? – спросил я.

– А зачем? Ведь тут я за ночь могу стать звездой. Возьми хотя бы Хепберн, Маргарет Салливен или Джозефину Хатчисон… Но я скажу, что бы я сделала, если бы у меня хватило духу: прыгнула бы из окна, или легла под трамвай, или еще что…

– Это чувство мне знакомо, – заметил я, – да, знакомо.