V

На следующий день после полудня Сальвадор галопом поскакал к Морану, и они оба отправились пешком, чтобы посмотреть на ербала, утонувшего в непролазном подлеске.

Сальвадор осмотрел все, отмахнулся от сорняков, скрывавших стволы, и спросил Морана, доволен ли он своим методом.

– Это зависит от обстоятельств, – сказал Моран. Вы торопитесь получить урожай от своих растений, а я – нет.

– Но даже если вы не торопитесь, – заметил Сальвадор, – есть только один способ позаботиться о растениях – очистить их от сорняков.

– Кто знает. Быстрый рост в детстве не всегда является симптомом здоровой и долгой жизни", – заключил Моран, бросив взгляд на свою плантацию.

Сальвадор не возражал, как это всегда бывало, когда Моран так подходил к ведению хозяйства. Он не верил тому, что говорил Моран, это само собой разумеется; но он также не считал свой день потерянным, потому что слышал его и видел его ербала.

Они вернулись.

Мы ждем его дома, – сказал Сальвадор, прощаясь. Мама очень хочет его увидеть.

– Это правда, что Пабло возвращается из Лимы женатым? Я слышал, как об этом говорили вчера вечером, – спросил Моран, не отвечая прямо на приглашение Сальвадора.

– Да, мы ждем его в конце июля. Значит, он придет завтра? Мама хочет, чтобы он поужинал с нами.

– Я пойду, – сказал Моран через мгновение. И после еще одной паузы:

– Я бы хотел провести некоторое время, никого не видя… Я обязательно приду. Они всегда едят поздно?

– Да, но когда бы я ни поехал, это доставит большое удовольствие матери и девочкам. Тогда до свидания, Моран.

– До завтра", – ответил Моран и медленно пошел вверх по холму, скрестив мачете за спиной.

Воспоминание о сеньоре Иньигес вряд ли было приятным для Морана. Он чувствовал ее рядом с собой и без более близкого общения с ней в самые тяжелые моменты своей жизни, когда мать Сальвадора присутствовала, ухаживала и наблюдала за агонией его жены в течение целого дня.

Моран почти ничего не помнил о том дне. Последние часы он провел, сидя на земле, на фоне дерева, в пределах видимости солнца и вечно освещенных аспектов, но с душой в мире жестокого кошмара.

Сеньора Иньигес распорядилась, чтобы дом и тело были преданы земле. Моран запомнил только то, что на просьбу госпожи поставить над трупом распятие он ответил "нет".

Горечь скорби, как пятно, излучается на всех, кто видел, как она изливается. Отсюда и сопротивление Морана приглашению Сальвадора. Хорошо видно, однако, – сказал себе Моран по возвращении домой, – преданность дамы в таких обстоятельствах доказывает ее доброе сердце.

И он пообещал себе, что на следующий день охотно пойдет к Иньигуэсам.

Самым красивым в доме Иньигеса была его огромная гостиная. С трех сторон она сообщалась со спальнями, а с другой стороны большое стеклянное окно отделяло ее от девственного леса. Внутри дома царили свет и комфорт цивилизации.

Моран, который обычно ужинал в сумерках, приехал в дом в половине восьмого, а они еще и не думали садиться за стол. Мальчики, в час, когда они уходили с работы, и их долгие перерывы в баре навязали им такой обычай.

Сеньора Иньигес, высокая, в вечном плаще, обладала особой грацией в поднятии головы, маленькой, как у ее детей. Она приняла Морана с такой трогательной привязанностью, что он был тронут ею. Она приветствовала Морана с такой трогательной привязанностью, что это тронуло его.

– Мы уже сказали Сальвадору, – воскликнул он с медовым "с" и слегка придыхательным хечем, свойственным тропикам, – если Моран не придет к нам сразу же, мы ему этого не простим. Сэр, прийти сюда и ничего не сказать нашему Сальвадору! Ну, теперь он у нас есть, и он пообещает приходить к нам обедать каждую неделю. Что скажешь, Сальвадор?

– Я уже говорил с Мораном, – коротко ответил он, не поворачивая головы, словно желая сразу же закончить разговор. Эти неуловимые и окончательные ответы были одним из способов, с помощью которых молодой Сальвадор устанавливал свою тиранию в доме.

– А ты, Марта? Это наша Мартита, Моран, которая немного подросла после твоего отъезда.

Молодая Марта, которая в этот момент пересекала зал, улыбнулась Морану без стеснения или смущения, несмотря на свой рост. Она действительно была очень высокой, но походка ее была настолько грациозной – особенность семьи Иньигес, – что это не причиняло ей никакого вреда. -Моран спросил в свою очередь: "Должно быть, она тоже выросла.

– О! Этот, очень маленький. Да, она больше заправлена.

– Где он? -спросил Сальвадор.

– И вы знаете, – пояснила мать, – с ней Адельфа, которая с тех пор, как заболела, только и делает, что просит свою крестную мать.

И Моран:

– Это маленькая черная сиротка, которую наша Магдалена взяла к себе. Они называют ее Адельфа; вы поверите? Ну, она видит только глазами моей дочери. Она там уже два часа. Она очень хорошая, Магдалена.

– Да, это довольно зонтично, – оборвал его Сальвадор.

– И почему ты называешь ее дурой, и не забываешь ли ты называть ее так, когда ты болен, и не хмуришься, пока она не позаботится о тебе? И не верь ей, Моран. Он помешан на нашей Магдалене, насколько ты можешь судить. Но вот она идет. Эй, Магдалена, разве ты не помнишь Господа?

Молодая женщина, которая еще в коридоре обратила свой взор на Морана, направилась к нему с тем же полным отсутствием вежливости, что и ее сестра.

– Как я мог не помнить, мама… – сказал он и пожал руку Морана, улыбаясь ему во все глаза.

– А как вы ее найдете? спросила мать.

– Очень хорошо, – просто ответил Моран.

Наконец они сели за стол.

Если физически семья в целом не изменилась, то этого нельзя было сказать о младшей из семьи Иньигес. Там, где Моран оставил длинную и полуразложившуюся девочку, он нашел полноценную женщину. Куколка превратилась в бабочку: ничто не может лучше выразить произошедшую перемену, чем этот старый образ.

– Посмотрите на нее! Не только вы удивлены, – сказала дама Морану, внимательно наблюдавшему за Магдаленой, – помните ли вы д'Алькайнов, которые провели у нас десять дней перед вашим отъездом? Так вот, они были здесь проездом месяц назад и не узнали мою прекрасную Магдалену. Слышишь, тварь? Моран, кто бы он ни был, мог найти тебя там и не узнать.

– Действительно, – коротко кивнул он. И, повернувшись к Сальвадору:

– Как зовут натуралиста, о котором вы мне вчера рассказывали?

– Экдаль. Хальвард Экдаль. Это норвежский, или что-то вроде того…

– Я знаю это имя.

– Они приехали с юга. Они много лет прожили на озерах. Я думаю, они с вами поладят.

– И я верю в это! -Мы все говорили себе: "Если бы только Моран был здесь, чтобы поговорить с Экдалом, он такой искусный!

– Он женат? -спросил Моран.

– Да, и с отличной маленькой женщиной. Я думаю, она такая же мудрая, как и он. И немного странная, не так ли, Марта?

– Не немного, а очень много", – сказала молодая женщина.

– А ты? -Моран повернулся к Магдалене: – Ты тоже находишь ее странной?

– Она мне очень нравится, – ответила девушка. Она очень хорошая.

– Но ты должна признать, – возразила его сестра, – что ездить на лошади, как мужчина, довольно странно.

– Это их обычай. И он используется.

– Но не здесь. А эти сапоги, едва ли меньше, чем у ее мужа?

– Я не знаю, что не так с ними.... Я знаю, что она очень хорошо относится ко всем и к нам.

– Вот она со своей добротой, – поднял голову Сальвадор. Никто ей не вредит.

Молодая женщина искренне рассмеялась.

– А как насчет меня? -спросил Моран. Я тоже хорош?

Магдалена резко перестала смеяться и удивленно посмотрела на Морана.

Мать и Марта обменялись подмигиваниями.

– Что не так с этими людьми? -подумал Моран, настойчиво глядя на Магдалену.

– Продолжай, дитя мое! -сказала женщина своей младшей дочери, подбадривая ее, как подбадривают ребенка, когда он говорит что-то, что, как известно, будет смешным, – "скажи ей сама!

– Вот он, скажи ему! -сказала Марта.

Магдалена снова посмотрела на Морана с тем же испуганным удивлением.

– Ну, дитя мое! Нет нужды выглядеть такой испуганной.... Все в порядке, слава Богу. Ты знаешь, Моран, что ты – герой моей младшей дочери. "Идеальный мужчина"; не так ли, Марта?

– Правильно.

– Мамочка! -умоляла Магдалена.

– Но ты, тварь! Разве мы не слышали твои слова сотни раз? Кого ты защищал с большим пылом, чем своего великого друга Морана?

– Защищен? -он с любопытством поднял голову.

Наступила резкая тишина. Ничто больше не улыбалось.

– Ну, мама, хватит этой чепухи, – сказал Сальвадор, – Если это то, что они так хотели увидеть Моран for.....

Мас ла сеньора:

– А ты, почему ты сейчас такой? Не глупи, Сальвадор! Мы живем здесь, покинутые рукой Господа, так сказать, и когда у нас наступает момент расширения с таким испытанным другом, как Моран, ты выходишь…

– Ну, мама. Это я был дураком, – примирительно сказал Сальвадор. И протянул Морану чашу с фруктами:

– У вас была теория о банановой плантации, если я правильно помню?

– Насколько я знаю…

И снова на этой сельскохозяйственной и всегда приятной местности в стране, разговор продолжался плавно и без остановок, пока Моран не ушел.

VI

В течение недели Моран не выходил из дома. Он воспользовался холодными ночами, чтобы навести порядок в производственной части своей мастерской, где немаркированные банки и кувшины, высохшие после двух непрерывных летних месяцев, так и не смогли занять подобающее им место. Наконец он решил навестить натуралиста Экдаля, о котором он уже имел некоторые сведения в Буэнос-Айресе.

Он обнаружил его посреди кустарника, хотя расстояние от его дома до развалин бара было не больше квартала. Кто-то возвел здесь ранчо-шале – роскошь, если учесть, что на этом месте были постройки такого типа.

Экдаль поселился там со своей женой, которая была молода, как и он, и о которой мы уже знаем, что он использовал стромбут для дорог и ездил верхом, как мужчина.

Они были норвежцами, и для них обоих Мисьонес казался идеальной страной для жизни. Из трех небольших комнат на ранчо одна была их гостиной, другая – спальней, а третью, еще меньшую, чем остальные, занимали лаборатория и ванная комната, наполовину и наполовину.