Глава 2

Мы стараемся изо всех сил, чтобы не выздороветь, ведь полное выздоровление есть смерть.

Сэр Томас Браун

Когда Тане было шесть лет, вампиров считали персонажами книг или злодеями из мультфильмов, в черных плащах с красной подкладкой. Дети наряжались вампирами на Хэллоуин, надевали слишком большие пластмассовые клыки и мазали лица вишневым сиропом, чтобы было похоже на струйки крови.

Все изменилось с появлением Каспара Моралеса. За последнее столетие появилось слишком много книг и фильмов, романтизирующих вампиров. Ясно было, что рано или поздно вампиры сами начнут романтизировать себя. Сумасшедший Каспар решил, что, в отличие от вампиров предшествующих поколений, он убивать не станет. Он будет соблазнять, выпивать немного крови и продолжать свой путь из города в город. К тому времени, когда старые вампиры поймали его и растерзали, он успел заразить сотни человек. А те, не имея ни малейшего понятия о том, как остановить эпидемию, заразили тысячи.

Первая вспышка эпидемии произошла на родине Каспара – в Массачусетсе, в небольшом городке Спрингфилд. Тане тогда исполнилось семь. От Спрингфилда всего пятьдесят миль до ее города, так что в местных новостях о том, что там произошло, рассказали раньше, чем в центральных. Сначала все решили, что это журналистская утка. Но потом была еще одна вспышка в Чикаго, а потом в Сан-Франциско и в Лас-Вегасе. Девушка, которая пыталась укусить своего партнера по покеру, вспыхнула как факел, когда полицейские вывели ее из казино, чтобы посадить в свою машину. Одного бизнесмена нашли в его пентхаусе в окружении изгрызенных трупов. Маленькая девочка бродила туманной ночью по Рыбацкой верфи^[2]; она тянула ручонки к каждому взрослому, который обещал ей найти родителей, а потом впивалась в горло. Одна стриптизерша решила устроить кровавое шоу и потребовала, чтобы зрители сначала подписали отказ от претензий, потому что после представления они уйдут голодными, ведь это представление, а не банкет.

Районы, где происходило нечто подобное, армия окружила баррикадами. Так возник первый Холодный город.

«Вампиры – это чисто американская проблема», – заявило Би-би-си.

Но следующая вспышка случилась в Гонконге, потом в Йокогаме, Марселе, Бресте, Ливерпуле. В Европе эпидемия распространилась, как лесной пожар.

Тане было десять лет. Она смотрела, как ее мать, сидя за туалетным столиком, собирается на вечеринку. Богатый меценат собирался пожертвовать для ее галереи кое-что из своей коллекции. Мама надела юбку-карандаш и шелковую изумрудно-зеленую блузку без рукавов; тщательно уложила короткие черные волосы. А теперь надевала жемчужные серьги.

– Ты не боишься вампиров? – спросила Тана, прижимаясь к матери. Колготки слегка царапали щеку, пахло духами. Мама рассмеялась, но вернулась с вечеринки уже больной.

Это называли Холод. На первый взгляд ничего страшного – как будто ты просто замерз и простудился. Но это была не простуда. Температура падала, чувства обострялись, жажда крови занимала все мысли. Если инфицированный выпивал человеческой крови, вирус начинал мутировать. Человек умирал, а потом оживал снова. Но становился холоднее, чем раньше. Гораздо холоднее.

Если верить Центру контроля за заболеваниями, лечение существовало только одно: не давать больному доступа к человеческой крови, пока инфекция не покинет организм. На это требовалось восемьдесят восемь дней. Ни в одной больнице не могли обеспечить условия для такого карантина. Поначалу зараженных Холодом накачивали снотворным, но одна женщина неожиданно вышла из искусственной комы и набросилась на врача. Некоторые подавляли жажду алкоголем или наркотиками, другим ничего не помогало. Если полицейские узнавали об очередном заболевшем, его тут же изолировали и отправляли в Холодный город. Мать Таны была в ужасе. Спустя два дня, когда ее уже постоянно трясло и голод стал нестерпимым, она согласилась, чтобы ее заперли в единственной части дома, откуда она не могла бы вырваться.

Тана помнила крики, которые через неделю начали раздаваться из подвала. Это продолжалось весь день, пока отец был на работе, и вечером тоже. Отец включал телевизор погромче и напивался, чтобы заснуть беспробудным сном. Когда Тана возвращалась из школы, мать кричала и звала ее, умоляла выпустить. Обещала, что будет вести себя хорошо, уверяла, что ей уже лучше, что она выздоровела.

– Тана, пожалуйста! Моя дорогая девочка, ты же знаешь, я не сделаю тебе ничего плохого. Я люблю тебя больше всего на свете. Папа не понимает, что мне уже лучше. Он мне не верит, и я его боюсь! Тана, он хочет, чтобы я осталась тут навсегда. Он никогда меня не выпустит. Он всегда хотел контролировать меня, боялся, что я слишком независимая. Пожалуйста, Тана, прошу тебя! Тут так темно! По мне кто-то ползает, а ты же знаешь, как я боюсь пауков. Милая, родная, помоги мне. Я знаю, тебе страшно, но если ты меня выпустишь, мы всегда будем вместе: ты, я и Перл. Будем гулять в парке, есть мороженое и кормить белочек. Будем копать червей в саду. Все будет хорошо. Ты ведь принесешь ключ, правда? Принеси ключ. Пожалуйста, принеси ключ. Пожалуйста, Тана, прошу тебя. Принеси ключ. Принеси ключ!

Тана сидела у двери в подвал, заткнув пальцами уши. По лицу текли слезы, она плакала и не могла остановиться. Малышка Перл нетвердыми шагами подходила к ней и тоже плакала. Они плакали, когда ели хлопья, когда смотрели мультики и когда засыпали, обнявшись, в кроватке Таны.

– Пусть она замолчит, – говорила Перл, но Тана ничего не могла сделать.

Ночью отец надевал тяжелые рабочие ботинки и кольчужные перчатки, которыми повара пользуются, когда открывают устрицы, и относил матери еду. Тогда Перл и Тана плакали сильнее всего. Они боялись, что он тоже заболеет. Отец объяснил, что заразиться можно только от вампира, а мама все еще человек. Он говорил, что ее жажда крови почти не отличается от желания грызть мел, которое иногда испытывают беременные женщины. Он говорил, что все будет в порядке, если мама не получит то, чего она хочет, и если Тана и Перл будут вести себя как обычно и никому ничего не расскажут. Ни учителям, ни друзьям, ни даже дедушке с бабушкой. Потому что никто не поймет.

Он говорил спокойно и разумно. Но потом уходил в другую комнату и выпивал полбутылки виски. А крики все не смолкали.

Прошло тридцать четыре дня, прежде чем Тана не выдержала и пообещала матери, что поможет ей выбраться. И тридцать семь, прежде чем сумела вытащить ключи из заднего кармана рабочих штанов отца. Когда он ушел на работу, Тана открыла замки. Один за другим.

В подвале стоял сырой запах земли и плесени. Она начала спускаться по скрипучей деревянной лестнице. Мать перестала кричать сразу, как только открылась дверь. Было так тихо, что шаги Таны казались оглушительно громкими. Она замерла на последней ступеньке.

И тут что-то сбило ее с ног.

Тана хорошо помнила, как зубы обожгли кожу. Челюсти матери еще не полностью превратились в вампирские, но клыки все равно пронзили плоть как два шипа, как жвала огромного паука. Потом губы мягко коснулись раны, опять стало больно, и Тане показалось, будто жизнь стремительно покидает ее.

Тана отбивалась, кричала и плакала, пиналась и царапалась. Это только заставило мать вцепиться крепче, разрывая плоть на внутренней стороне предплечья. Кровь брызнула, как струя из водяного пистолета.

Это случилось семь лет назад. Врачи сказали отцу, что воспоминания со временем станут не такими яркими, а огромный уродливый шрам на руке побледнеет, но и то и другое оказалось неправдой.

Глава 3

Смерть – это увядание цветка, который мог бы принести плод.

Генри Уорд Бичер

Глаза Эйдана были широко раскрыты и полны страха. Он пытался разорвать шнуры и что-то сказать сквозь скотч. Тана не могла разобрать слов, но, очевидно, он умолял развязать его, не оставлять тут. Она была готова поспорить – сейчас он раскаивался в том, что забыл о ее дне рождения. И в том, что написал ей в Твиттере о том, что бросает ее. И уж точно раскаивался в том, что наговорил этой ночью. Тана едва не засмеялась снова, но справилась с подступающей истерикой.

Подцепив скотч ногтями, Тана принялась осторожно его отклеивать. Эйдан скривился, быстро заморгал светло-карими глазами. Звон цепей на другом конце комнаты заставил ее остановиться и поднять глаза.

Это был вампир. Он пытался вырваться из ошейника, мотал головой и пристально смотрел на нее, как будто хотел сказать что-то важное. Когда-то он был симпатичным и даже сейчас сохранил некоторую привлекательность. Полные губы, острые скулы и округлый подбородок. Грязные черные волосы спутались в колтуны. Перехватив взгляд Таны, он пнул кровать, так что та издала низкий гул, и снова потряс головой.

Ну да, конечно, она бросит Эйдана тут только потому, что симпатичный вампир не хочет остаться без обеда.

– Перестань, – сказала Тана, от страха громче, чем собиралась. Нужно перелезть через кровать, добраться до окна, убрать мешки… Тогда он сгорит: почернеет, рассыплется искрами, как умирающая звезда. Она никогда не видела этого вблизи, только на Ютубе. При мысли о том, что придется убить кого-то связанного, с кляпом во рту, и смотреть, как он будет умирать, ей стало нехорошо. Она не была уверена, что сможет это сделать.

«Глупая. Глупая. Глупая», – твердило ее сердце.

Тана снова повернулась к Эйдану, но теперь руки у нее дрожали.

– Тихо, ладно?

Когда он кивнул, она быстрым движением сорвала скотч.

– Ой, – сказал Эйдан. И рванулся к ней.

В этот момент Тана тянулась к шнуру, которым было привязано его запястье. Он застал ее врасплох, она отшатнулась, потеряла равновесие и, вскрикнув, упала на кучу курток. Тупые клыки скользнули по ее руке рядом со шрамом.

Эйдан пытался ее укусить. Эйдан заразился.

А она шумела так, что все вампиры в доме наверняка проснулись.

– Скотина, – сказала она, защищаясь гневом от нарастающей паники. Заставив себя подняться на ноги, она изо всех сил толкнула Эйдана в плечо. Тот зашипел от боли, а потом улыбнулся кривой застенчивой улыбкой, которой пользовался всегда, когда его ловили на том, чего не стоило делать.

– Прости. Я… я не хотел, я просто… Я просто лежал тут все это время и думал о крови…

Тана вздрогнула. На его гладкой шее не было видно никаких отметин, но его могли укусить куда угодно.

Пожалуйста, Тана, прошу тебя.

Она никогда не рассказывала Эйдану о своей матери, но он знал. Все в школе знали. И он видел шрам – бесформенный блестящий рубец с лиловыми краями. Она рассказывала ему, какие ощущения испытывала иногда – как будто осколок льда застыл в кости под шрамом.

– Если бы ты дала мне выпить немножко… – начал Эйдан.

– То ты бы умер, идиот! И стал бы вампиром.

Тане захотелось ударить его еще раз, но она заставила себя сесть на корточки и стала рыться в куче одежды, пока не нашла сумку с ключами.

– Когда мы выберемся отсюда, ты будешь просить прощения, как никогда в жизни не просил.

Вампир опять пнул кровать, его цепи зазвенели. Тана подняла взгляд. Он посмотрел на нее, на дверь, снова на нее. И широко раскрыл мрачные нетерпеливые глаза.

Теперь она поняла. Что-то приближалось. Кто-то слышал, как она упала. Тана прошла по разбросанной одежде к комоду и придвинула его к двери. По спине струился холодный пот, и Тана задумалась, сколько она еще выдержит, прежде чем сдастся, прежде чем желание спрятаться и свернуться калачиком полностью не завладеет ею.

Она снова посмотрела на парня с красными глазами. Интересно, не был ли он несколько часов назад среди тех ребят, которые пили пиво, смеялись и танцевали в гостиной? Она его не узнавала, но это ничего не значило. Там были и те, кого она не знала и вряд ли вспомнила бы потом – из Конвея или Мередита. Может быть, еще вчера он был человеком. А может быть, он уже лет сто как перестал им быть. Неважно, все равно сейчас он чудовище.

Тана взяла с комода кубок, который отец Лэнса когда-то получил за победу в хоккейном матче. Взвесив его в руке, она направилась к углу, где сидел прикованный вампир. Сердце у нее колотилось, как ставни в ураган.

– Я собираюсь вытащить кляп. И если ты попытаешься укусить меня или схватить, или еще что-то, я врежу тебе этой штукой. Так сильно, как только смогу, и столько раз, сколько будет нужно. Ясно?

Он кивнул, глядя на нее красными глазами.

Тана коснулась его шеи в поисках узла, державшего кляп. Кожа была белая, как воск, и прохладная на ощупь. Она никогда еще не была так близко от вампира и не представляла, на что это похоже – находиться рядом с существом, которое не дышит и может застыть, как статуя. Его грудная клетка не двигалась. Руки Таны задрожали.

Ей показалось, что она слышит в глубине дома скрип, будто где-то открылась дверь. Тана стала быстрее развязывать узлы, хотя делать это приходилось одной рукой. Она очень пожалела, что не захватила с кухни нож. Он бы пригодился гораздо больше, чем позолоченный оловянный кубок.

– Слушай, мне жаль, что так вышло, – донесся голос Эйдана с кровати. – Я плохо соображаю, правда. Но это не повторится! И я бы никогда не причинил тебе вреда…

– Ты не очень похож на человека, способного справиться с искушением, – сказала Тана.

Он усмехнулся, потом закашлялся:

– Ну да, я скорее кинусь ему навстречу с распростертыми объятиями, верно? Но я говорю правду, поверь мне. Я сам испугался. Я больше не буду делать ничего такого.

Заразившиеся, стоит им освободиться, нападают на своих близких. Этих историй столько, что даже в новостях о них уже рассказывают в самую последнюю очередь. Но ученые продолжают утверждать, что не все вампиры – чудовища. «Теоретически, – пишут они, – когда их голод утолен, они остаются теми же людьми, какими были раньше. С теми же воспоминаниями и нравственными принципами».

Теоретически.

Наконец узел поддался. Тана отпрыгнула назад, но парень только выплюнул кляп.

– Уходите через окно, – сказал он с небольшим акцентом, который Тана не могла узнать; Ясно было одно – это не местный парень, которого заразили ночью. – Идите. Они двигаются быстро, как тени. Если они войдут сюда, вы не успеете убежать.

– Но ты…

– Накрой меня толстым одеялом или двумя, это защитит от солнца.

Он выглядел едва старше Эйдана, но спокойный и уверенный голос свидетельствовал о большом опыте. Тане стало легче. Хоть кто-то знает, что делать. Пусть этот кто-то и не она. Пусть этот кто-то и не человек.

Теперь, вновь оказавшись вне его досягаемости, Тана осторожно поставила кубок обратно на комод, туда, где его найдут родители Лэнса и… Тана остановилась, заставив себя сосредоточиться на здесь и сейчас.

– Почему ты в цепях? – спросила она.

– Связался с плохой компанией, – ответил он без всякого выражения, и она не поняла, шутка это или нет. Ей стало не по себе при мысли, что у вампира может быть чувство юмора.

– Постой, – произнес Эйдан с кровати. – Ты не знаешь, что он может сделать.

– Зато мы знаем, что сделал бы ты, правда? – доброжелательно заметил вампир.

Солнце уже опускалось к деревьям на горизонте. У Таны оставалось не так много времени на размышления. Нужно было рискнуть.

На кровати под Эйданом лежало одеяло, она принялась его вытаскивать.

– Я пойду к машине, – сказала Тана обоим. – Потом подъеду к окну, и вы оба заберетесь в багажник. У меня есть монтировка. Надеюсь, я смогу разбить ею цепи.

Вампир ошарашенно посмотрел на нее. Затем взглянул на дверь, и на его лице появилось хитрое выражение:

– Если ты меня освободишь, я смогу удержать их.

Тана покачала головой. Вампиры сильнее людей, но не настолько, чтобы справиться с железом.

– Ты останешься в цепях. Но отсюда я тебя заберу.

– Ты уверена? – спросил Эйдан, – Габриэль все-таки вампир.

– Он предупредил меня о тебе и о них. Хотя не должен был. Я не собираюсь платить за это… – ответила Тана. Потом умолкла и нахмурилась: – Габриэль?

– Это его имя, – вздохнул Эйдан. – Габриэль. Другие вампиры так его называли, когда привязывали меня к кровати.

– А! – последним рывком она вытащила одеяло и бросила его Габриэлю.

Сердце бешено билось у нее в груди, но теперь к страху примешивался азарт. Она всех спасет.

Внезапно за дверью послышался шорох, ручка начала поворачиваться. Тана вскрикнула, запрыгнула на кровать и, перескочив через Эйдана, бросилась к окну. Мешок для мусора легко оторвался, впустив в комнату золотой свет вечернего солнца.

Габриэль зашипел от боли и плотнее завернулся в одеяло, стараясь спрятаться за комод.

– Солнце еще высоко, – закричала она срывающимся голосом. – Не входите!

Движение за дверью прекратилось.

– Ты не можешь оставить меня здесь! – сказал Эйдан, когда Тана налегла на раму, за долгие годы разбухшую от дождей. Мышцы горели огнем, она еще раз дернула раму, пытаясь поднять ее вверх. С громким скрипом та немного приоткрылась. Хоть бы этого хватило.

Прохладный ветерок пах жимолостью и свежескошенной травой.

Посмотрев на кучу из одеяла и курток за комодом, где прятался Габриэль, Тана сделала глубокий вдох.

– Я не оставлю тебя, – сказала она Эйдану, – обещаю.

Сегодня больше никого не убьют. Только не тех, кого она может спасти. Уж конечно не человека, которого она когда-то любила (или думала, что любит), даже если он оказался ничтожеством. И не мертвого парня, который дает хорошие советы. И, как она надеялась, не ее.

Наклонившись вперед, она высунулась в окно, не обращая внимания на старую краску и занозы от посеревшего со временем дерева. Тана бросила сумочку вниз, а затем ей пришлось немного поерзать, чтобы пролезли грудь и бедра, ухватиться за обшивку стены и подтянуться вперед. Падение в кусты вниз головой было коротким, но болезненным. Несколько секунд солнце казалось слишком ярким, а трава слишком зеленой. Тана, чувствуя себя ослепленной, перекатилась на спину.

Она была в безопасности. По небу плыли мягкие, похожие на сахарную вату облака, превращаясь в горы, в крепости, в распахнутые рты, полные острых зубов, в руки, тянущиеся с неба, в языки пламени…

Порыв ветра заставил ветви деревьев вздрогнуть и сбросить вниз несколько ярко-зеленых листьев. В траве рядом с плечом Таны зажужжала муха, заставив ее подумать о телах внутри дома, о том, как другие мухи садятся на них, о белых полупрозрачных личинках, которые вылупятся из яиц и начнут проделывать ходы в плоти, бесконечно размножаясь, пока не покроют комнату шевелящимся ковром. А потом не останется никаких звуков, кроме жужжания прозрачных крыльев.

Тана задрожала, как деревья, стоявшие вокруг. Руки и ноги затряслись, накатила такая волна тошноты, что она едва успела подняться на колени, прежде чем ее вырвало в траву.

«Ты обещала, что можно будет перевести дух», – напомнила ей какая-то часть сознания.

«Не сейчас, не сейчас», – сказала она себе, хотя сам факт попытки заключить сделку с собственным мозгом свидетельствовал, что дела не слишком хороши.

Встав на ноги, Тана попыталась вспомнить, где остался ее автомобиль. Она спустилась по газону к ряду оставленных вчера машин и пошла вдоль него, прикасаясь к капотам. Каждый раз, когда она замечала оставленные внутри вещи: свитера, книги, бусы на зеркалах заднего вида – мелочи, за которыми хозяева никогда не вернутся, – опять поднималась волна тошноты. Наконец она добралась до своего «Форда Краун Виктория», открыла скрипучую дверцу и скользнула на переднее сиденье, вдыхая знакомый запах бензина и масла. Она купила машину за тысячу долларов на свой семнадцатый день рождения и закрасила царапины желто-зеленой краской, так что она стала похожа на побывавшую в руках вандалов полицейскую машину. Отец помог перебрать мотор – в один из тех коротких периодов, когда он в очередной раз вышел из горестного забытья и вспомнил, что у него есть дочери.

Машина была большой, тяжелой и расходовала бензин с неутолимой жаждой. Захлопнув дверь, Тана впервые с тех пор, как вышла из ванной, – а возможно, даже с тех пор, как приехала на вечеринку, – почувствовала, что контролирует ситуацию. И задалась вопросом, как долго это продлится.