Соломон слышал и зафиксировал каждую мелочь. Названные адреса, имена, детали дела – Соломон пересказал все. Он не видел в этом ничего удивительного. Тот факт, что другим людям нужно делать заметки, он считал странным: у него все услышанное закреплялось в памяти естественным образом. Соломона показали специалисту. У нейропсихолога Александра Лурии он, как и Генри, прошел множество тестов. А сколько вообще информации способен запомнить человек?

Как оказалось, сколь угодно много. Во всяком случае, установить границы памяти Соломона оказалось затруднительно. Выслушивая длинные списки несуществующих слов, он мог безошибочно повторить их в любой последовательности. Мгновенно выучивал стихи на иностранных языках, таблицы и формулы высшей математики. Через 17 лет Лурия и Соломон снова встретились – Соломон по-прежнему помнил те самые списки слов, услышанные им много лет назад.

Со временем Соломон бросил работу в газете и стал мнемонистом, то есть специалистом по запоминанию. Стоя на сцене, он запоминал бесконечные таблицы с числами или написанные зрителями слова, а затем, к удивлению публики, идеально и без ошибок их воспроизводил. Однако жизнь Соломона текла не так гладко, как могло бы показаться: память, о которой мы все мечтаем, не принесла Соломону богатства, влияния, да и счастья особо тоже. Он часто менял работу, а умер в 1958 г. – в полном одиночестве, без семьи и друзей.

Поражающая воображение память Соломона отчасти была связана с таким явлением, как синестезия, когда каждое сенсорное ощущение сопровождается другими – зрительными, слуховыми, обонятельными и вкусовыми. У Соломона это состояние приобрело крайнюю форму. Все события его жизни сопровождались различными образами: яркими цветами, запахами, вкусами или особого рода картинами – например, они возникали у него в голове, когда он слышал определенные слова. Звуки голосов рождали изображения. Однажды он покупал в киоске мороженое и даже отшатнулся от отвращения: он увидел, как к нему движутся кучи черного угля и золы, – настолько неприятен был голос продавца. Благодаря такого рода образам воспоминания врезались в его память намного сильнее, чем у обычного человека. По рассказам свидетелей, он был неспособен отделаться от воспоминаний – даже бессмысленные последовательности чисел не исчезали, если только он не пытался сознательно их забыть.

Разумеется, Соломон был особенным человеком. Почти ни у кого нет такой памяти, какая была у него. По сравнению с его способностями память среднестатистического человека просто ничтожна. Но с другой стороны – хотелось бы вам помнить не только номера телефонов родителей и расписание автобуса, на котором вы ездили в школьные годы, но вообще все увиденные вами номера телефонов и расписания всех автобусов, на которых вы ездили?^[7]

Ровно через 50 лет после смерти Соломона в возрасте 85 лет скончался Генри Молейсон. Разница между этими двумя исключительными людьми заключается не только в том, что один запоминал бессчетное количество информации, а второй не был способен запомнить ничего. Разделявшие их 50 лет – огромный срок для науки о памяти. Мы много знаем о мозге Генри, однако нам неизвестно ничего о том, как был устроен мозг Соломона, а потому мы точно не знаем, был ли его гиппокамп очень крупным или просто работал по-другому. Генри Молейсон, напротив, по-прежнему помогает науке, даже после своей смерти. Психолог Сьюзан Коркин, проработавшая с ним последние 40 лет его жизни, разработала план: она хотела дать Генри своего рода новую жизнь – на этот раз в интернете. Генри завещал свой мозг науке. В работе Сьюзан помогала целая команда врачей и ученых. Сначала в Бостоне гарвардские специалисты сделали МРТ-снимки мозга Генри, а затем в декабре 2008 г. профессор Коркин, поместив его в сумку-холодильник, в сопровождении нейробиолога Якопо Аннесе отправилась на самолете в Сан-Диего. На другом конце США команда ученых планировала разрезать мозг на тонкие пластинки толщиной с волосок. «Обсерватория мозга» доктора Аннесе особым образом хранит мозг умерших, материал для будущих исследований по самым разным темам – от болезни Альцгеймера до нормального старения. Однако ни один объект не удостоился такого внимания ученых, как мозг Генри. Команда сфотографировала каждую из 2401 пластинки и сохранила – в формалине и в электронном виде. Работа продолжалась 53 часа, и Якопо не лег спать, пока не убедился, что информация о каждом кусочке этого необычного мозга аккуратно сохранена^[8]. Таким образом, исследователи по сей день могут изучить ту часть, где похозяйничал доктор Сковилл, а также выдвинуть гипотезы, какие отделы, расположенные по соседству с гиппокампом, помогали Генри, к удивлению окружающих, все же запомнить хоть что-то. В мае 2016 г. Сью Коркин скончалась в возрасте 79 лет, и ее мозг тоже хранится у ученых. На нем нет шрамов от уникальных операций, но он хранит воспоминания об уникальной 40-летней исследовательской деятельности.

Исследования памяти Генри положили начало новой научной области. Теперь мы точно знаем, что гиппокамп необходим для работы памяти. Последние 50 лет наука стремится описать воспоминания и дойти вплоть до клеточного уровня.

«Полагаю, еще при моей жизни ученые поймут, как устроена память», – говорит одна из ведущих исследователей памяти Элеонор Магуайр, профессор Университетского колледжа в Лондоне. В основном она изучает гиппокамп. Ей, по сути, удалось увидеть воспоминания в гиппокампе: она договорилась с испытуемыми, о каком именно воспоминании они будут думать во время эксперимента – МРТ-сканер показал определенный паттерн активности в гиппокампе. Когда они обращались к другим, также оговоренным воспоминаниям, изображение на МРТ менялось.

«Все наши впечатления исчезают в глубинах мозга, распределяясь по его коре, а с помощью гиппокампа мы их достаем. Любое событие дробится на множество маленьких кусочков – они оживают, только когда мы обращаемся к воспоминанию, – говорит она. – Гиппокамп играет важнейшую роль в реконструкции пережитых нами событий, благодаря ему мы способны снова пережить их мысленно».

На сегодняшний день изучение памяти напоминает соединение деталей пазла в общую картину. Память невидима – нам не под силу вытащить воспоминание из головы и положить под микроскоп. Поэтому исследование памяти проделало столь долгий путь – от философии и литературы до предмета научного исследования. Психология сравнительно новая дисциплина. Когда ученые начали описывать человеческую память, они открыли окно в удивительный внутренний мир. День за днем в работе им помогали списки слов, бессмысленные фигуры, постановочные ограбления банков, истории из жизни, кукольный театр, последовательности чисел – все для того, чтобы добыть правду о памяти из глубин мозга людей, согласившихся стать их испытуемыми.

Наверняка кто-то возразит, что бессмысленно измерять абстрактное понятие, существование которого имеет смысл только для одного человека. Каким образом возможно сократить живые описания воспоминаний из многотомного произведения Марселя Пруста «В поисках утраченного времени» до чисел и научных графиков?

Отлавливать уникальные человеческие впечатления и превращать их в научные данные – нет ли в этом парадокса? Это как положить морского конька в банку с формалином и надеяться, что он навечно сохранит красоту и первозданный вид.

Однако есть немало убедительных аргументов в пользу того, что изучать память нам все-таки стоит. Если мы превратим память в нечто понятное, то получим возможность сравнить память здорового человека и больного. Исследования помогут тем, у кого есть проблемы с памятью. Кроме того, они приблизят нас к знанию того, как работает наш мозг, и мы получим шанс разгадать одни из главных медицинских загадок нашего времени, такие как болезнь Альцгеймера, эпилепсия и депрессия.

Мы исследуем память уже более 150 лет, но разгадали далеко не все загадки, и касающиеся ее вопросы по-прежнему вызывают волны дискуссий. Одни утверждают, что в экстремальных условиях память работает не так, как обычно: примерами тому служат вытеснение и диссоциативное расстройство идентичности. Другие считают, что память всегда одинаковая, а в экстремальных условиях лишь максимально увеличивает свой объем. Единого мнения по этому вопросу сейчас нет – проблема носит название «Войны памяти». Еще одна жаркая тема для дискуссий – тренировка способности запоминать информацию; похожа ли память на мышцу или нам стоит использовать стратегии и методы, которые увеличивают эффективность уже имеющихся способностей? А что это вообще такое – воспоминание? Сама дискуссия, которая ведется через статьи, разбавленная письмами негодующих читателей в научные журналы, с помощью которых ученые пытаются упрочить свое положение в научном мире, напоминает предвыборную агитацию в замедленной съемке или вечерние дебаты, растянутые на 50–100 лет.

Мнения о гиппокампе тоже разнятся. Воюют два лагеря: одни упрямо считают, что его роль заключается лишь в фиксации воспоминаний в мозге. Со временем – а также благодаря крепкому ночному сну – воспоминания встраиваются в становящиеся все более прочными нейронные сети коры головного мозга, в то время как гиппокамп (подобно морскому коньку) постепенно завершает продолжительный процесс вынашивания потомства и выпускает воспоминания на свободу^[9]. Другие считают, что это слишком просто и что гиппокамп сохраняет связь с нашими воспоминаниями навсегда, по крайней мере с воспоминаниями личными, живыми, которые ставят спектакли в нашем театре памяти, укореняясь все глубже и глубже в коре головного мозга. Каждый раз, когда мы обращаемся к воспоминанию, в работу включается гиппокамп: он «переписывает» имеющееся воспоминание – так оно постепенно обретает новые интерпретации и формы^[10].

Если мы хотим всесторонне исследовать морских коньков, нам важно изучить экосистему океана – точно так же придется понять устройство экосистемы мозга, чтобы разобраться, как мы запоминаем и помним информацию. В последние годы растет интерес к взаимодействию гиппокампа с прочими отделами мозга. Картина воспоминания разворачивается в определенных нейронных сетях, и для этого требуется синхронная работа разных отделов мозга. Увидеть процесс позволяют современные МРТ-сканеры. Уильям Джеймс, один из основателей психологии, понял это еще в 1890 г.

«Память дает нам очень сложную репрезентацию того, что необходимо запомнить, плюс ассоциации – вместе все это образует единое целое, ”объект”, который становится видимым в едином пульсе сознания, требующим, очевидно, намного более хитроумных мозговых процессов по сравнению с отдельными ощущениями»^[11].

Проще говоря, воспоминание составляют несколько частей, возникающих в волне сознания. И каждая из этих частей исходит из той или иной части мозга, где воспоминание оставило отпечаток посредством чувств. Для того чтобы все это стало цельным впечатлением, необходима невероятно сложная совместная работа разных отделов мозга. О каких именно мозговых процессах идет речь, Уильям Джеймс и предположить не мог. С нашей точки зрения, сам факт, что он размышлял таким образом о памяти и мозге еще в 1890-х гг., уже заслуживает внимания. В то время люди представляли себе каждое воспоминание как нечто цельное, копию реальности, отправленную на хранение в ящик в архиве. Факт, что ключ к пониманию памяти находится в гиппокампе – он синхронно работает с участками мозга, отвечающими за различные чувства, и центрами эмоций и внимания в мозге, – станет известен науке лишь через 100 лет. Всего за два года до теорий Джеймса, Фритьоф Нансен получил докторскую степень и одним из первых в мире описал, как нейроны образуют между собой связи под названием синапсы^[12]. От его работы до современных исследований, практически позволяющих видеть, как в мозге разворачивается картина воспоминания, пройден долгий путь.

«Генри столько сделал для науки, что меньшее, чем мы можем его отблагодарить, – продолжить исследования и после его смерти», – считает Якопо Аннесе.

Это знание принесет пользу всем нам, ведь маленький гиппокамп может оказаться ключом ко многим тайнам мозга. Юлий Цезарь Аранци назвал его гиппокампом именно из-за внешнего вида; в Италии эпохи Возрождения морских коньков наравне с шелкопрядами считали загадочными существами. Если предмет имеет особые черты и выделяется из общей массы, гиппокамп сохранит о нем воспоминание. Теперь нам это известно, но Юлий Цезарь Аранци не мог ничего знать о своей находке. Он в первую очередь хотел привлечь внимание к своему открытию и сохранить его в памяти людей.