Идрис привстал на седле, посмотрел вдаль и ответил:

– Да, он идет с запада и с юга, но он не бывает так ужасен, как хамсин^[24].

– Три года тому назад он засыпал, однако, близ Абу-Гамеда целый караван, который нашли из-под песков лишь прошлой зимой. Йалла! У него может быть довольно силы, чтоб заткнуть ноздри верблюдам и засушить воду в мешках.

– Нужно мчаться изо всех сил, чтоб он задел нас только одним крылом.

– Мы несемся ему прямо навстречу и миновать его не сможем. Чем скорее он придет, тем скорее он пронесется.

Сказав это, Идрис ударил верблюда корбачом, и его примеру последовали остальные. Некоторое время слышались лишь тупые удары толстых бичей, похожие на хлопанье в ладоши, и окрики «Йалла!». На юго-западе белый перед тем горизонт потемнел. Зной еще не спал, и солнце жгло головы всадников. Ястребы парили, по-видимому, очень высоко, так как тени их крыльев становились все меньше и, наконец, совсем исчезли.

Стало душно.

Арабы кричали на верблюдов, пока у них не пересохло в горле. Тогда они замолчали, и наступила гробовая тишина, нарушаемая тяжелым, хриплым дыханием животных. Две маленькие песчаные лисицы^[25] с огромными ушами пробежали мимо каравана.

Тот же бедуин, который перед тем разговаривал с Идрисом, опять заговорил каким-то странным, как будто не своим голосом:

– Это не будет обыкновенный ветер. Нас преследуют злые чары. Всему виной змея…

– Знаю, – ответил Идрис. – Смотри, воздух дрожит: этого не бывает зимой.

Действительно, раскаленный воздух стал дрожать, и, вследствие обмана зрения, всадникам стало казаться, будто дрожат и пески. Бедуин снял с головы потную ермолку и проговорил:

– Сердце пустыни трепещет в страхе.

В это же время другой бедуин, ехавший впереди, как проводник каравана, обернулся и стал кричать:

– Идет уже! Идет!

И действительно, ветер приближался; вдали появилась как бы темная туча, которая становилась заметно все больше и больше и приближалась к каравану. Кругом, совсем близко, зашевелились волны воздуха, и внезапные порывы ветра стали кружить песок. Там и сям образовывались воронки, словно кто-то палкой крутил и вздымал поверхность пустыни. Местами подымались кружащиеся столбы, напоминавшие воронки, тонкие снизу и развевавшиеся султаном вверху. Но все это длилось одно мгновение. Туча, которую первым увидел проводник верблюдов, налетела с невообразимой быстротой. По людям и животным ударило как бы крыло исполинской птицы. В одно мгновенье глаза и рты всадников наполнились пылью. Клубы ее покрыли небо, заслонили солнце, и кругом стало темно, как ночью. Люди стали терять друг друга из глаз, и даже самые близкие верблюды маячили как в тумане. Гул ветра заглушал окрики проводника и рев животных. В воздухе чувствовался запах угара. Верблюды остановились и, отвернувшись от ветра, вытянули вниз длинные шеи, так что ноздри их почти касались песков.

Но суданцы не хотели останавливаться, так как ураган часто засыпает остановившиеся караваны. Лучше всего бывает тогда мчаться вместе с ветром, но Идрис и Гебр не могли делать и этого, так как таким образом они возвращались бы к Файюму, откуда ожидали погони. Как только пронесся первый страшный порыв, они опять погнали верблюдов.

Настала короткая тишина, но ржаво-багровый сумрак рассеивался очень медленно, так как лучи солнца не могли пробиться через висевшие в воздухе клубы пыли. Более крупные и тяжелые песчинки начинали, однако, понемногу оседать. Они наполняли все щели и изгибы в седлах и застревали в складках платья. Люди и животные при каждом вдохе вдыхали пыль, которая раздражала их легкие и скрипела на зубах.

К тому же ветер мог опять подняться и совсем заслонить свет. У Стася мелькнула мысль, что, если бы в такую темноту он очутился на одном верблюде с Нель, он мог бы повернуть его и бежать с ветром на север. Кто знает, может быть, их совсем не заметили бы в этой тьме и неистовстве стихий; а если бы им удалось добраться до первой какой-нибудь деревушки на берегу Баар-Юссефа, близ Нила, они были бы спасены: Идрис и Гебр не решились бы даже гнаться за ними, так как они тотчас же попали бы в руки местных заптиев.

Сообразив все это, он тронул Идриса за руку и сказал ему:

– Дай мне мех с водой.

Идрис не отказал, так как, хотя они утром значительно свернули в глубь пустыни и были довольно далеко от реки, воды у них все же было достаточно, а верблюды вдоволь напились во время ночного привала. Кроме того, будучи хорошо знаком с пустыней, он знал, что после урагана обыкновенно бывает дождь и превращает на время пересохшие кхоры в ручьи.

Стасю действительно хотелось пить, и он с жадностью потянул воду из меха, а потом, не возвращая его Идрису, опять толкнул последнего рукой.

– Останови караван.

– Почему? – спросил суданец.

– Потому что я хочу пересесть на верблюда маленькой бинт и дать ей воды.

– У Дины мех больше моего.

– Но она жадная и, наверно, все выпила. К тому же в седло, которое ты устроил, как корзинку, вероятно, попало много песку. Дина сама не сможет справиться.

– Ветер сейчас поднимется снова и опять все засыплет.

– Тем скорее маленькой бинт нужна будет помощь.

Идрис ударил кнутом верблюда, и с минуту они ехали молча.

– Почему ты не отвечаешь? – спросил Стась.

– Потому что я думаю, не лучше ли привязать тебя к седлу или связать тебе сзади руки.

– Ты с ума сошел!

– Нет. Я только угадал, что ты хотел сделать.

– Погоня все равно нас настигнет, так что мне незачем это делать.

– Пустыня в руках Аллаха.

Они опять замолчали.

Крупные песчинки совсем уже осели; в воздухе осталась лишь тонкая красноватая пыль, через которую солнце просвечивало точно через медную жесть. Но впереди видно было уже дальше, чем прежде. Перед караваном тянулась теперь плоская равнина, на краю которой зоркие глаза арабов опять заметили тучу. Она была выше прежней, а кроме того, от нее отходили как бы столбы, как бы огромные, расширенные кверху фабричные трубы. Когда арабы и бедуины увидели это, сердца их затрепетали: они узнали огромный песчаный смерч. Идрис поднял руки кверху и, касаясь ладонями ушей, стал бить поклоны несущемуся вихрю. Его вера в единого Аллаха не мешала ему, по-видимому, чтить и бояться других богов, так как Стась ясно услышал, как он говорил:

– Владыка! Мы ведь дети твои, и ты не пожрешь нас!

«Владыка» между тем налетел как раз в это время и метнул верблюдов с такой страшной силой, что они чуть не попадали на землю. Животные сбились в тесную кучу, повернув головы в середину, друг к дружке. Целые массы песку зашевелились. Весь караван окутал мрак, еще более густой, чем прежде, и в этом мраке проносились мимо всадников еще более темные, неясные предметы, точно огромные птицы или мчащиеся вместе с вихрем верблюды. Страх охватил арабов: им казалось, будто это несутся духи погибших под песком людей и животных. Среди шума и завывания урагана слышались страшные голоса, напоминавшие не то рыдание, не то смех, не то крики о помощи. Но это был обман слуха. Каравану грозила гораздо более страшная, действительная опасность. Суданцы хорошо знали, что если один из огромных смерчей, которые все время образовывались там и сям, схватит их в свой круговорот, то собьет всадников и рассеет верблюдов, а если разорвется и обрушится на них, то в одно мгновение засыплет их огромным песчаным курганом, под которым они будут лежать, пока следующий ураган не обнажит их побелевших скелетов.

У Стася кружилась голова, дыхание спирало в груди, песок слепил ему глаза. Но ему все казалось, будто он слышит плач и крик Нель, и он думал только о ней. Пользуясь тем, что верблюды стояли сбившись в кучу и что Идрис не мог наблюдать за ним, он решил перелезть потихоньку на верблюда Нель, уже не затем, чтоб бежать, а просто чтоб быть ей в помощь и придать бодрости. Но едва он поджал под себя ноги и протянул руки, чтоб схватиться за край седла, на котором сидела Нель, как его с силой дернула огромная рука Идриса. Суданец схватил его, как перышко, положил перед собой и стал связывать пальмовой веревкой; связав ему руки, он перевесил его через седло. Стась стиснул зубы и сопротивлялся, как мог, но напрасно.

В горле у него пересохло, рот был полон песку, и он не мог и не пытался уверять Идриса, что хотел только оказать помощь девочке, а не бежать.

Минуту спустя, однако, чувствуя, что задыхается, он стал кричать сдавленным голосом:

– Спасайте маленькую бинт!.. Спасайте маленькую бинт!

Но арабы предпочитали думать о собственной жизни. Вихрь поднялся такой страшный, что они не могли усидеть на верблюдах, а верблюды не в силах были устоять на ногах. Оба бедуина, Хамис и Гебр, спрыгнули на землю, чтобы держать животных за повода, привязанные к удилам, под их нижней челюстью. Идрис, столкнув Стася на задний край седла, сделал то же самое. Животные расставили ноги как можно шире, чтоб устоять против бешеного вихря, но сил у них не хватало, и весь караван, обсыпаемый песком, который хлестал их, точно сотни бичей сразу, и колол, точно острыми иглами, стал то медленно, то быстрее кружиться и отступать под напором урагана. Иногда вихрь вырывал из-под их ног целые тучи песку, оставляя глубокие ямы, иногда песок, налетев на верблюдов и хлестнув их по бокам, осыпался тут же, образуя в одно мгновение высокие кучи, доходившие им до колен и выше. Так протекал час за часом. Опасность становилась с каждой минутой все страшнее. Идрис понял наконец, что единственным спасением будет сесть опять на верблюдов и нестись с ветром. Но ведь это означало бы возвращаться в сторону Файюма, где их ждал египетский суд и виселица.

«Ничего не поделаешь, – подумал Идрис. – Ураган должен был задержать и погоню. А когда он прекратится, мы опять помчимся на юг».

И он стал кричать, чтоб все садились на верблюдов.

Но тут случилось нечто такое, что совсем изменило положение.

Сквозь темные, почти черные тучи песку вдруг блеснул какой-то синеватый свет. Темнота после этого еще больше сгустилась, и в то же время проснулся спавший на высотах и разбуженный вихрем гром и стал перекатываться между Аравийской и Ливанской пустынями, – могучий, грозный, словно исполненный гнева. Казалось, будто с неба валятся горы и скалы. Оглушительный рокот усиливался, рос, потрясал всем миром, облетал горизонт от края до края; местами он ударял с такой страшной силой, точно небесный свод, разлетевшись вдребезги, рушился на землю; порой он катился с глухим непрестанным рокотом, опять разражался, опять обрывался, ослеплял молнией, поражал грохотом, спускался, подымался, гудел и стоял в воздухе^[26].

Ветер притих, точно в испуге, а когда спустя много времени где-то, очень далеко, захлопнулись двери небес и раздался последний, страшный удар грома, кругом наступила мертвая тишина.

Но минуту спустя ее прервал голос проводника:

– Аллах царит над вихрем и бурей! Мы спасены!

Они тронулись. Но их окружала такая непроглядная тьма, что хотя верблюды бежали близко, однако люди не могли видеть друг друга и должны были поминутно громко перекликаться, чтоб не растеряться. Время от времени яркие молнии – то синие, то красные – озаряли на мгновенье песчаное пространство, но после них наступила такая густая тьма, что, казалось, ее можно было осязать. Несмотря на надежду, которую вселил в души суданцев голос проводника, беспокойство не покинуло их еще, главным образом, потому, что они двигались наугад, не зная наверное, в какую сторону направляются, – не кружатся ли вокруг одного места или не возвращаются ли на север. Животные поминутно спотыкались и не могли бежать быстро; притом они дышали так странно и так громко, что всадникам казалось, будто это вся пустыня так дышит в испуге. Наконец упали первые крупные капли дождя, который почти всегда наступает после урагана, и в то же время в темноте раздался голос проводника:

– Кхор!..

Они были на краю ущелья. Верблюды остановились перед обрывом и стали осторожно спускаться вниз.