Те еще некоторое время стояли в молчании, недоверчиво поглядывая на путников, пока наконец старший рыбак не признал в незнакомцах рыцарей и не ответил:

– Да мы ксендза аббата из Тульчи.

– Это наш родич, – сказал Мацько, – у него в залоге Богданец. Верно, и леса его, только аббат, должно быть, недавно их купил.

– Как бы не так! – возразил Зых. – Он за эти леса воевал с Вильком из Бжозовой и, видно, отвоевал их. Еще год назад они за всю эту сторону должны были драться конные на копьях и на длинных мечах; уехал я и не знаю, чем это кончилось.

– Ну, мы с ним свояки, – заметил Мацько, – с нами он драться не станет, может быть, и выкупа меньше возьмет.

– Может быть. Если с ним по-хорошему, так он и свое готов отдать. Не аббат, а рыцарь, шлем надевать ему не в диковину. И при всем том набожен и уж так-то хорошо служит. Да вы, верно, сами помните… Как рявкнет на обедне, так ласточки под крышей из гнезд вылетают. Ну и люди еще больше Господа славят.

– Как не помнить! Бывало, как дохнет, так в десяти шагах свечи гаснут. Приезжал он хоть разок в Богданец?

– А как же! Приезжал. Пятерых новых мужиков с женами поселил на росчисти. И к нам, в Згожелицы, тоже наезжал, – вы знаете, он у меня Ягенку крестил, старик ее очень любит и называет доченькой.

– Дай-то Бог, чтобы он мне мужиков оставил, – сказал Мацько.

– Подумаешь! Что для такого богача пятеро мужиков! Да если Ягенка его попросит, он оставит.

Разговор на некоторое время оборвался, потому что из-за темного бора и из-за румяной зари поднялось ясное солнце и залило все кругом своим светом. Рыцари приветствовали восходящее солнце обычным «Слава Иисусу Христу!», а затем, перекрестившись, стали творить утреннюю молитву.

Зых кончил первым и, ударив себя несколько раз в грудь, обратился к товарищам:

– Ну а теперь дайте я на вас погляжу хорошенько. Ну и изменились же вы оба!.. Вам, Мацько, перво-наперво надо поправиться. Придется Ягенке этим заняться, а то в вашем доме бабы днем с огнем не сыщешь… Видно, видно, что осколок застрял у вас между ребрами… Плохо дело…

Затем он повернулся к Збышку.

– Ну-ка, покажись и ты… Боже милостивый! Да я помню, как ты маленький, бывало, уцепишься жеребенку за хвост и взберешься к нему на спину, а теперь, погляди-ка, какой из тебя вышел рыцарь!.. Лицом красная девица, а в плечах ничего, широк… Этакий и с медведем мог бы схватиться…

– Что ему медведь! – ответил на это Мацько. – Помоложе был, когда фризу пятерней все усы вырвал, тот, видишь ли, голоусым его назвал, ну а ему это не понравилось.

– Знаю, – прервал Зых старика. – И то, что вы после дрались с фризами и захватили всех их слуг. Все это мне рассказывал пан из Тачева:

 
Немец здорово нажился,
Лег в могилу в чем родился.
Гоп! Гоп!
 

И он стал весело подмигивать Збышку, а тот тоже воззрился с любопытством на его длинную, как жердь, фигуру, на худое лицо с огромным носом и круглые смеющиеся глаза.

– О! – воскликнул Збышко. – Да если только дядя, Бог даст, выздоровеет, то с таким соседом не соскучишься.

– Лучше иметь веселого соседа, – ответил Зых, – потому что с ним не поссоришься. А теперь послушайте-ка, что я вам по-хорошему, по-христиански скажу. Давно вы не были дома, там у вас, в Богданце, мерзость запустения. Я не про хозяйство говорю, нет, аббат хорошо хозяйничал… и леса делянку выкорчевал, и на росчисти новых мужиков поселил… Но сам-то он только наезжает в Богданец, значит, в кладовой у вас пусто, да и в доме хорошо если найдется лавка да охапка гороховой соломы для спанья, а ведь больному нужны удобства. Знаете что, давайте поедем со мной в Згожелицы. Погостите у меня месячишко-другой, я очень буду рад вам, а Ягенка тем временем о Богданце подумает. Вы уж только во всем на нее положитесь, ни о чем не думайте… Збышко будет наезжать в Богданец, чтобы присмотреть за хозяйством, а ксендза аббата я привезу вам в Згожелицы, так что вы мигом тут с ним разочтетесь… А за вами, Мацько, дочка как за родным отцом будет ходить – ну а вы знаете, больному человеку нет ничего лучше, когда баба за ним поухаживает. Ну же! Голубчики! Соглашайтесь!

– Все знают, что вы хороший человек и всегда были таким, – ответил растроганный Мацько, – но коли суждено мне помереть от проклятой занозы, что сидит у меня между ребрами, так уж лучше на своем пепелище. К тому же дома, коли ты и болен, все равно и порасспросишь кой о чем, и приглядишь, и порядок кое в чем наведешь. Коли зовет тебя Господь на тот свет, что ж, ты тут не властен! Лучше ли, хуже ли будут глядеть за тобой, все равно не отвертишься. А к походной жизни мы привычны. Кто несколько лет спал на голой земле, для того и охапка гороховой соломы хороша. Но спасибо вам за ваше доброе сердце, и ежели я не смогу вас за это отблагодарить, так Збышко, даст Бог, в долгу не останется.

Зых из Згожелиц, который и в самом деле славился своей добротой и отзывчивостью, продолжал настаивать на своем и упрашивать соседей; но Мацько уперся: помирать, так в своем углу! Целые годы снился ему Богданец во сне, и сейчас, когда родное гнездо чуть не рядом, ни за что на свете он не бросит его, хоть бы последнюю ночь пришлось ему там ночевать. Бог и так милостив, что дал ему силы дотащиться сюда.

Тут старик утер слезы, которые навернулись ему на глаза, огляделся кругом и сказал:

– Коли это леса Вилька из Бжозовой, то после полудня мы будем дома.

– Не Вилька из Бжозовой, а уже аббата, – заметил Зых.

Больной Мацько улыбнулся и немного погодя ответил:

– Коли аббата, так, может быть, когда-нибудь будут нашими.

– Смотрите-ка, только что говорил о смерти, – весело воскликнул Зых, – а сейчас уж хочет пережить аббата.

– Да это не я, а Збышко его переживет.

Дальнейший разговор прервали донесшиеся издали звуки рогов в лесу. Зых тотчас придержал коня и стал прислушиваться.

– Должно быть, кто-то охотится, – сказал он. – Погодите.

– Может, аббат. Вот бы хорошо было, если бы мы сейчас с ним встретились.

– Тише!

И Зых повернулся к людям:

– Стой!

Все остановились. Рога затрубили ближе, а через минуту раздался собачий лай.

– Стой! – повторил Зых. – Сюда идут!

Збышко соскочил с коня и крикнул:

– Дайте самострел! Может, зверь выбежит на нас! Скорей! Скорей!

И, вырвав самострел из рук слуги, он упер его в землю, прижал животом, наклонился, выгнул спину, как лук, и, схватив тетиву обеими руками, в мгновение ока натянул ее на железный запор, вложил стрелу и бросился в лес.

– Натянул! Без рукоятки натянул! – прошептал Зых, изумленный такой необыкновенной силой.

– Он у меня молодчина! – прошептал с гордостью Мацько.

Тем временем звуки рогов и собачий лай послышались еще ближе, и вдруг справа в лесу раздался тяжелый топот, треск кустов и ветвей, и на дорогу из чащи вынесся стрелой старый бородатый зубр с огромной, низко опущенной головой, с налитыми кровью глазами и высунутым языком, задыхающийся, страшный. Подбежав к придорожному рву, он одним махом перескочил через него, упал с разбега на передние ноги, но тотчас поднялся и, казалось, готов был уже скрыться в лесной чаще по другую сторону дороги, когда вдруг зловеще зажужжала тетива самострела, послышался свист стрелы, и зверь встал на дыбы, завертелся на месте, взревел и, как громом сраженный, повалился наземь.

Збышко выглянул из-за дерева, опять натянул тетиву и, готовясь пустить новую стрелу, подкрался к поверженному быку, который еще рыл задними ногами землю.

Однако, взглянув на зверя, он спокойно повернулся к своим и крикнул им издали:

– Так метко попал, что он даже под себя пустил!

– А чтоб тебя! – сказал, подъезжая, Зых. – Одной стрелой уложил!

– Да ведь близко, а стрела бьет со страшной силой. Посмотрите: не только жало, вся ушла под лопатку.

– Охотники уже недалеко, они, наверно, заберут его.

– Не дам! – отрезал Збышко. – Я его на дороге убил, а дорога ничья.

– А если аббат охотится?

– Если аббат, так пускай забирает.

Тем временем из лесу вырвалось десятка полтора собак. Завидев зверя, они с пронзительным визгом кинулись на него, сбились в кучу и стали грызться между собой.

– Сейчас и охотники подоспеют, – сказал Зых. – Смотри, вон они, только выехали из лесу повыше нас и еще не видят зверя. Эй! Эй! Сюда! Сюда! Вот он лежит! Вот!..

Внезапно Зых смолк, прикрыл рукой глаза и через минуту произнес:

– Господи Боже! Что это? Ослеп я, или мне мерещится?..

– Один на вороном коне впереди едет, – сказал Збышко.

Но Зых вдруг крикнул:

– Иисусе Христе! Да это, сдается, Ягенка!

И неожиданно заорал:

– Ягна! Ягна!..

И тут же погнал вперед своего меринка; но не успел он пустить его рысью, как Збышко увидел самое удивительное зрелище на свете. Сидя по-мужски на горячем вороном коне, к ним во весь опор скакала девушка с самострелом в руке и с рогатиной за плечами. От стремительной скачки волосы у нее распустились, к ним пристали шишки хмеля; лицо ее было румяно, как заря, рубашка на груди распахнута, а поверх рубашки накинут сердак овчиной наружу. Подскакав к путникам, девушка осадила коня; с минуту на лице ее изображалось то сомнение, то изумление, то радость, пока наконец она не уверилась окончательно, что все это не сон, а явь, и не крикнула тонким, еще детским голосом:

– Папуся! Миленький папуся!

В мгновение ока она соскользнула со своего вороного и, когда Зых тоже соскочил с коня, чтобы поздороваться с дочкой, бросилась отцу на шею. Долгое время Збышко слышал только звуки поцелуев и два слова: «Папуся! Януся! Папуся! Януся!» – которые отец с дочерью в восторге повторяли без конца.

К ним уже подъехали люди, подъехал и Мацько на телеге, а они все еще повторяли: «Папуся! Януся!» – и все еще обнимали друг друга. Когда они наконец нацеловались и наобнимались, Ягенка забросала отца вопросами:

– С войны возвращаетесь? Здоровы?

– С войны. С чего это мне не быть здоровым? А как ты? А младшие братишки? Надеюсь, здоровы, а? Иначе ты бы не скакала по лесам. Но что это ты здесь делаешь, дочка?

– Да вот, как видите, охочусь, – смеясь, ответила Ягенка.

– В чужих лесах?

– Аббат позволил. И псарей прислал мне с собаками.

Тут она повернулась к своей челяди:

– Ну-ка отгоните собак, а то изорвут шкуру!

А затем она обратилась к Зыху:

– Ах, как я рада, что вы приехали!.. У нас все благополучно.

– А ты думаешь, я не рад? – сказал Зых. – Дай-ка, дочка, я еще разок тебя чмокну!

И они стали целоваться, а когда кончили, Ягна сказала:

– Далеконько мы от дому отбились… Ишь куда заскакали, покуда травили этого зверину. Пожалуй, две мили гнали, кони и то притомились. Но какой могучий зубр, видали?.. Верных три стрелы я в него всадила, а последней, должно быть, и кончила.

– Всадить-то всадила, да не кончила: его вон тот молодой рыцарь подстрелил.

Ягенка откинула рукой прядь волос, спустившуюся на глаза, и бросила на Збышка быстрый и не особенно доброжелательный взгляд.

– Знаешь, кто это? – спросил Зых.

– Нет, не знаю.

– И не диво, что ты его не признала, вон как он вырос. Ну а, может, признаешь старого Мацька из Богданца?

– Боже мой! Так это Мацько из Богданца! – воскликнула Ягенка.

И, подойдя к телеге, она поцеловала Мацьку руку.

– Вы ли это?

– Я самый. Только вот на телеге, потому немцы меня подстрелили.

– Какие немцы? Война была с татарами. Уж это-то я знаю, – сколько я батюшку молила взять меня с собой.

– Война-то была с татарами, да мы на ней не были, мы со Збышком воевали тогда на Литве.

– А где же Збышко?

– Неужто ты его не признала? – засмеялся Мацько.

– Так это Збышко? – воскликнула девушка, снова бросив взгляд на юношу.

– Конечно!

– Ну, подставляй ему губы, вы ведь знакомы! – весело крикнул Зых.

Ягенка с живостью повернулась к Збышку, но вдруг попятилась и, закрывшись рукой, сказала:

– Мне стыдно…

– Мы ведь с малых лет знакомы! – заметил Збышко.

– Да! Хорошо знакомы. Я помню вас, хорошо помню. Лет восемь назад вы приехали как-то к нам с Мацьком, и покойница матушка принесла нам орехов с медом. Не успели старшие выйти из горницы, как вы ткнули мне кулаком в нос да сами орехи и съели!

– Сейчас он бы этого не сделал! – сказал Мацько. – Он и у князя Витовта бывал, и в краковском замке, так что знает придворный обычай.

Но тут Ягенка вспомнила совсем про другое и, обратившись к Збышку, спросила:

– Так это вы убили зубра?

– Я.

– Давайте поглядим, где у него торчит стрела.

– Да ее не увидишь, она вся ушла под лопатку.

– Брось, не спорь, – сказал Зых. – Все мы видели, как он подстрелил зубра, да то ли еще: ты знаешь, он вмиг натянул самострел без рукояти.

Ягенка в третий раз поглядела на Збышка, на этот раз с удивлением.

– Вы без рукояти самострел натянули? – спросила она.

Уловив в ее голосе недоверие, Збышко упер в землю самострел со спущенной тетивой, вмиг натянул его так, что заскрипела железная дуга, и, желая показать, что знает придворный обычай, преклонил колено и протянул самострел Ягенке.

Вместо того чтобы взять у него из рук самострел, девушка неожиданно покраснела, сама не зная почему, и стала торопливо завязывать под горлом домотканую сорочку, раскрывшуюся от быстрой езды по лесу.