– Позвольте мне сказать. – Та тряхнула головой. – Юлия действительно просила вас составить психологический профиль преступника. Но это… как бы поточней выразиться… задание вне официальной схемы расследования, чтобы не возникло конфликта в коллективе. Юлия поручила мне «опекать вас» – да, да, она прямо так и сказала. Официально мы снова привлекаем к расследованию Яна Бергсвика – того самого горе-психолога, который в прошлый раз направил нас по ложному следу… – Поморщившись, Мина продолжила: – Юлия одобрила ваше вмешательство, но даже она не вполне уверена. Что же касается остальных… они просто не воспринимают вас как своего в группе. Винсент, мне действительно нужна ваша помощь, но я боюсь, что коллеги не станут нас особенно слушать. Прежде всего я имею в виду Рубена. Нам с вами придется вести свое расследование.

– Наверное, мне следует попытаться воздействовать на них своим неотразимым шармом, – пошутил Винсент.

– В прошлый раз вы расточали его вполне достаточно, – сухо отозвалась Мина.

Винсент не обиделся. Социальные игры не были для него чем-то естественным, как для большинства остальных. Поэтому он и занялся их изучением – и настолько преуспел в этом, что стал управлять поведением людей со сцены, научился понимать эти механизмы. Тем не менее срабатывало это чаще всего только там, на сцене. Конфликты в его семье были лучшим тому доказательством. Мине неплохо было бы об этом знать, чтобы не требовать от него невозможного.

– Ну а все-таки, – продолжала она. – Как обстоят дела с психологическим профилем?

– Пока все слишком расплывчато, – ответил Винсент. – Я не готов сделать какие-либо выводы. Хладнокровие и ярость, сочетание несочетаемого – вот что меня смущает. Это необычно. Я не говорю «невозможно», просто необычно.

Мина наморщила лоб.

– Извините, – сказал Винсент. – Мне надо собраться с мыслями. Мы обязательно поговорим об этом, но позже. Спасибо за возможность взглянуть на ящик. Это было небесполезно. Кстати, вы в курсе, что Рубен хочет с вами переспать? Он так и кричит об этом каждым своим жестом, а судя по тому, как расширились его зрачки…

– Боже мой, Винсент, – перебила его Мина. – Рубен хочет переспать со всеми, и не надо быть менталистом, чтобы это заметить.

Мрачные коридоры отделения судмедэкспертизы огласил заливистый смех. Винсент был так ошарашен, что даже забыл о своих подсчетах.

* * *

Почти невозможно. Кристер Бенгтсон вздохнул и включил компьютер. Как же тяжело давались ему эти бесконечные списки пропавших без вести людей… Многие удивились бы, узнав, сколько таких набирается за год по всей Швеции. Хотя кое-кто, похоже, исчезает по собственной воле.

Возраст жертвы – что-то между двадцатью и тридцатью годами. Согласно их оценке, по крайней мере. Такое трудно определить даже по виду живого человека, что уж говорить о трупе… Кристер взглянул на фотографию, которую взял у патологоанатома и которую ему предстояло сличить со снимками разыскных списков. Блондинка, волосы до плеч, голубые глаза. Похоже, была симпатичной при жизни. Он снова посмотрел на монитор. Внешность ни о чем не говорит, в Швеции половина девушек подходит под это описание. При этом Кристер не видел ни одной, которая зацепила бы его каким-либо особенным сходством.

Те немногие женщины, у которых с Кристером до сих пор складывались отношения, были темноволосыми. Должно быть, это что-то фрейдистское, связанное с его покойной матерью-шатенкой. При том что Кристер жил один. Никто из тех, кто пытался с ним сблизиться, не составил ему пары. Уже в самом начале знакомства он знал, что это не по-настоящему и рано или поздно все закончится.

Любовь мимолетна, как и все остальное. Нет ничего постоянного, кроме этой промозглой погоды. Хотя и она не навсегда, если верить Грете Тунберг^[5].

Кристер вернулся к компьютеру. Потянулся за чашкой, глотнул кофе и тут же выплюнул все обратно. Черт… что может быть хуже холодного кофе? На мониторе сменялись лица – молодые, исполненные надежды. Жизнь смахнет с них глуповатое выражение, это вопрос времени. Спасибо матери, которая с самого начала внушила Кристеру, что жизнь – это сплошные разочарования. Если знать об этом заранее, все проходит легче. Неоправданные ожидания – вот главная причина того, что большинство людей живут в вечной депрессии.

На мониторе одно лицо сменялось другим. Кристер снова взял чашку, глотнул – и выругался на собственную забывчивость. Потом выплюнул и мрачно посмотрел на холодный кофе в чашке. Вот она, жизнь… черт…

* * *

Винсент поправил печенья на блюдце – два ряда по четыре штуки в каждом. Он сидел у своего агента, в офисе «Шоулайф продакшн» на Страндвеген, и старался не думать о том, что только что видел в отделении судмедэкспертизы. О ящике с этими ужасными дырками. И о Мине рядом с ящиком, с волосами, убранными в темный «хвост».

Поначалу его каждый раз встречали здесь роскошными тортами, фисташковым бискотти с кусочками темного шоколада. Это потом годы совместной работы все упростили – по крайней мере, в плане внешней ритуальности. И тот факт, что сейчас на блюдце перед Винсентом лежала домашняя выпечка от «Тёссе», не предвещал ничего хорошего. Дело было, конечно, не в качестве выпечки, а в необычности угощения. У Винсента имелись все основания ожидать от агента неприятный сюрприз.

Умберто приехал в Швецию пятнадцать лет назад и до сих пор не избавился от итальянского акцента. Возможно, он считал, что это делает его речь изящней, и намеренно отказывался совершенствовать свой шведский. И все-таки лучше б он купил обыкновенное печенье «Барелина». Домашняя выпечка, конечно, вкуснее, но при машинной штамповке получаются кружки одного размера. Одно печенье неотличимо от другого, ничего не торчит и не нарушает идеальности ряда.

– Она больше не появлялась?

Винсент покачал головой.

– Ее не было вот уже на двух представлениях. Но это, разумеется, не значит, что она пропала навсегда.

– Тебе нужна охрана, как я уже говорил.

– Нет, нет… к чему такие расходы? Думаю, администрация театра справится с этой проблемой. Все образуется.

– …как говорил Джон Леннон о Марке Чепмене, – горько закончил фразу Умберто.

– Не будем больше об этом.

Винсент потянулся за печеньем. Белый шоколад и грецкий орех – довольно вкусно, несмотря на асимметрию.

– У нас жалобы, Винсент. – Умберто озабоченно пригладил тщательно подстриженную бороду. – Я о концертах на прошлой неделе, в Линчёпинге и Мальмё.

– Зрительные залы на тысячу сто девяносто шесть и девятьсот мест соответственно – и полный аншлаг. – Винсент кивнул. – Аплодировали стоя. Кому-то не понравилось мое шоу?

– Не шоу… – Умберто вздохнул. – Тебе обязательно лежать на полу в гримерной после концерта? С уборщицами чуть не случился сердечный приступ – и в том, и в другом зале.

Винсент взял еще одно печенье, чтобы выровнять ряд. Умберто запустил руку в бумажный пакет, чтобы наполнить блюдце, но Винсент остановил его взглядом. Ничто не должно нарушать порядок.

– Как давно мы с тобой работаем, Умберто? – спросил он. – Лет десять уже, наверное? Мне тяжело даются эти шоу. Все не так просто, как кажется. Поэтому мне требуется время, чтобы прийти в себя, и лучше всего это у меня получается в лежачем положении. Ты ведь давно об этом знаешь.

– Но целый час?.. Кроме того, техники из Карлстада не пришли в восторг от твоей затеи рассортировать их кабели по цвету.

– О’кей. – Винсент кивнул. – Это принимается. Извинись за меня.

Именно в Карлстаде у него не получился номер с гвоздем. Винсент проткнул себе ладонь и, конечно, должен был как-то развеяться после этого.

Умберто сощурил глаза и покачал головой:

– Когда ты наконец откажешься от этого номера? Что будет с турне, если ты себя покалечишь? Что скажет Мария?

– Мария скажет, что это лучшее из того, что могло со мной произойти, – ответил Винсент. – Потому что в этом случае я точно пойду с ней на семейный праздник.

– Праздник, – проворчал Умберто, не особенно вникая в его объяснения.

За окном, на противоположной стороне улицы, появились две молодые женщины в коротких желтых платьях. Они показывали в сторону моря. Наверное, туристки, очарованные ранней стокгольмской весной.

– Ты знаешь, что я с тобой не соглашусь. Я не думаю идти у тебя на поводу и прослежу, чтобы в следующий раз ты приехал на шоу в сопровождении охранника.

– Это смешно, тебе не кажется? – отозвался Винсент. – Я ведь не какой-нибудь там Беньямин Ингроссо^[6]… ну, или тот же Джон Леннон. Не знаю, как тебя в этом убедить, но, так или иначе… спасибо.

Умберто снова посмотрел на Винсента:

– Ты все еще подписываешь гвозди?

– И гвозди, и фотографии, и футболки… здесь все зависит от того, на чем поклонник захочет видеть мой автограф.

– «Художник всегда ставит подпись под своим произведением», – процитировал Умберто и рассмеялся. – Ты сам вырыл себе эту яму.

– Да, да… и, раз уж мы заговорили о шоу, не мог бы ты попросить театрального администратора не ставить газированную воду мне в гримерную?

– Они всего лишь хотят, чтобы тебе было лучше… – Умберто снова оглянулся на окно. – Мы вообще в этом не участвуем, как ты и просил. И если в гримерной появляются вода, фрукты или сладости, то только по инициативе театра. Мы ведь уже обсуждали это.

– Да, но они должны знать, что я не пью газировку перед выступлением. Мне нужен голос, то есть поддержка мышц живота. А после газировки может случиться отрыжка. Лучше выпить простой воды из-под крана.

Женщины на противоположной стороне улицы пошли своей дорогой, и Умберто повернул к Винсенту усталое лицо.

– Это их дело. Ты ведь можешь выпить эту воду и после выступления.

– Но у меня больше нет сил…

Умберто поднял руку с соединенными большим, указательным и средним пальцами.

– Не думаю, что нам стоит продолжать этот спор, – сказал он. – Все – adresso basta!^[7] Иногда ты ведешь себя как ребенок. Пьешь ты эту воду или нет, это никому не интересно, о’кей?

Винсент пожал плечами. Ему всего лишь не нравилось, что театр бросает деньги на ветер. И потом, много бутылок – это много этикеток на бутылках, которые надо выровнять в одном направлении.

– Ты помнишь иллюзиониста, с которым вы работали раньше? – сменил тему Винсент. – Ну, того… с ящиками… Распиливание женщин, водяной куб – старая школа. Не знаешь, что он потом сделал со своим реквизитом?

Умберто взял печенье и задумался.

– Ты имеешь в виду Тома Престо? Да… этот не мелочился. Восемь танцовщиц, три грузовика реквизита и непомерно раздутое самомнение. По мне, так слишком затратно. С чего ты вдруг о нем вспомнил?

– Подумалось, как можно на него выйти, если кто-то вдруг захочет купить что-нибудь из его вещей. Ящик с мечами, к примеру.

Умберто затолкал в рот остатки печенья, смахнул с бороды крошки и покачал головой:

– Мы все продали, как только у него не заладилось шоу. Одному французскому коллекционеру, насколько я помню. Думаю, этот реквизит хранится у него в сарае где-нибудь в Ницце. Мне почему-то не верится, что французский коллекционер нашел всему этому более достойное применение. Не знаю, видел ли ты шоу Тома Престо, но человек он был рисковый.

– Вот кто нуждался в контроле с твоей стороны.

– Примерно это говорил мне и коллекционер, но я плохо разбираюсь в трюках. Один этот гигантский аквариум, которым Том…

– Водяная камера, так называл это Гудини, – подсказал Винсент, но Умберто отмахнулся:

– Там, наверное, какая-то секретная дырочка сзади… Если что-то пошло не так и артист не может выбраться из камеры, ассистенту достаточно выдернуть пробку, чтобы вся вода вылилась за несколько секунд.

– Есть такая хитрость. – Винсент кивнул.

– Так вот, ничего подобного у Тома Престо не было. Гордость не позволяла ему подстраховываться. Француз не захотел иметь в своей коллекции такую опасную штуку, так прямо и сказал: «C’est trop extreme»^[8]. Даже не знаю, в каком сарае теперь этот аквариум собирает пыль, но для тебя могу навести справки… Кстати, насчет сбора пыли… – Умберто хлопнул себя по лбу: – У меня для тебя завалялся рождественский подарок. Одну минуту…

И исчез из комнаты, прежде чем Винсент успел что-либо возразить. Спустя полминуты Умберто появился снова с огромным фолиантом в руках.

– Рождество было несколько месяцев назад. Ты, похоже, заработался; скоро Пасха.

– Я знаю, но это прислали за неделю до Рождества. Все это время она пылилась в офисе. Я просто забыл о ней, извини.

Толстенная книга «Млекопитающие Мексики» была перевязана красной лентой, собранной в изящную розу. На золоченом шнурке висела открытка – «Винсенту. Не совсем ваша тема, но может оказаться интересней, чем вы думаете. От поклонницы». Буквы с завитушками. Каллиграфический почерк, определенно женский. Винсенту показалось даже, что он узнал руку, но так и не смог вспомнить ничего определенного. С обложки скалил зубы мексиканский леопард.

– Спасибо, – ответил Винсент, взвесив в руке книгу на тысячу с лишним страниц. – Это именно то, с чем я собирался сегодня таскаться весь день.

Умберто рассмеялся.

– Это твои фанаты, не мои… Так что мы будем делать с жалобами? Ты не можешь и дальше провоцировать сердечные приступы у работников театра.

– Не волнуйся, – успокоил его Винсент. – Оставшаяся часть турне пройдет без потрясений, обещаю. Если только уборщицы будут заходить в гримерную не раньше чем час спустя после выступления.

Умберто рассмеялся и протянул Винсенту руку:

– Договорились, дорогой амиго.

– Заметано.

Винсент взял книгу под мышку и пошел к двери, по пути захватив со стола бумажный пакет с печеньями.

* * *

Мина сидела с прижатой к уху телефонной трубкой. Как все-таки хорошо, что она успела протереть ее алкогелем, перед тем как ответила! Мина слушала, делая отметки на обратной стороне счет-фактуры – ближайшей попавшейся под руку бумажке. Задавала встречные вопросы. Спустя полминуты взглянула на часы и направилась в буфет.

Рубен, спиной к ней, с аппетитом уплетал фрикадельки с салатом. Он отказался от сложных углеводов, после того как прибавка в весе стала очевидной, и не забывал напоминать об этом коллегам перед каждым обедом.

– Ты занимался случаем самоубийства два с половиной месяца тому назад? – спросила Мина в его спину. – Тринадцатое января, Агнес Сеси, двадцать один год.

Рубен замер, не донеся вилку до рта.

– Да, что-то такое было… А в чем дело?

Он поморщился, когда Мина, выдвинув стул, села напротив, закатил глаза и положил вилку.

Мина старалась не думать о грязи, скопившейся в этой комнате, и о всех крошечных существах, от которых сразу зачесалось тело. На работе она держалась, но это забирало столько энергии, что дома вечером Мина без сил падала на диван. Она опустила рукава, чтобы защитить кожу от нежелательных соприкосновений, облокотилась на стол и посмотрела на Рубена:

– Рассказывай.

– Ну… что тут рассказывать? Я и Линдгрен – он из молодых – прибыли на место первыми. Сразу было ясно, что это самоубийство.

– Откуда?

Рубен снова вздохнул. Тоскливо взглянул на холодные фрикадельки в соусе, уже покрывшемся пленкой. Мина игнорировала его голод. Рубену не следовало обедать в буфете отделения полиции, хотя бы из гигиенических соображений. Он еще будет благодарить ее за это.

– Выстрел в рот. Оружие с ее отпечатками лежало рядом. И никакой верхней одежды, несмотря на зиму. Короче, все признаки того, что она не была в ладах с головой.

– Предсмертная записка?

– Нет, никакой записки. Но Агнес долго лечилась от депрессии. Несколько раз лежала в больнице Святого Георгия. Никто из ее знакомых не удивился, узнав, чем она кончила, включая приятеля, с которым она снимала квартиру.

– Что, совсем никаких подозрений?

– Ты имеешь в виду подругу? Разве поначалу, поскольку предсмертной записки все-таки не нашли. Такие эксцентричные особы обычно оставляют записки. Кроме того, это приятель позвонил в полицию. Но подозрения отпали после того, как мы нажали на него на допросе… Похоже, минутная слабость, если учесть, что все произошло на скамейке в парке. Почему ты об этом спрашиваешь?

– У тебя есть фотографии? Тела? Места преступления?

– Какого места преступления? Я же сказал, это самоубийство.

Но Мина не слушала. Ей предстояло объяснение с коллегами, но для начала не мешало взглянуть самой.

– Пойдем. – Рубен со вздохом поднялся со стула.

Мина заметила, что он не убрал за собой поднос. Хотела спросить, не работает ли здесь, в буфете, его мама, но воздержалась. Мужчины болезненно воспринимают такие замечания, а Рубен вообще обидчив. Кроме того, Мина нуждалась в его помощи. Он направился к лифту, она – за ним.

Того, что она только что услышала по телефону, вполне хватило бы, но фотографии могли стать хорошей опорой ее версии. Если подозрения Мины подтвердятся, это изменит все.

* * *

– Что случилось? – Юлия вошла в комнату с перекинутым через руку пальто. – Я собиралась домой, но тут позвонила Мина… она мне так ничего и не объяснила.

– Мне тоже, – кисло подхватил Кристер с большой чашкой кофе в одной руке и булкой в другой.

– Ты не прихватил с собой еще одной булочки? – с надеждой спросил Рубен.

Никого не слушая, Мина магнитами крепила новые фотографии к доске, не сняв старые.

– Где Педер? – Она оглянулась. – Я хотела собрать всех.

Рубен пожал плечами и громко хрустнул яблоком, которое взял из вазочки на столе. Мина не могла на это смотреть. Это яблоко пролежало там не один день. Внутренним взором она видела маленьких зловредных зверьков, которыми кишела его кожица и которые сейчас исчезали во рту Рубена. Мина старалась не думать ни о том, что еще было во рту Рубена, ни о том, где еще этот рот был. Ее воображению было бы не под силу представить такую армию бактерий. Мина сглотнула, подавляя подступающую рвоту. В любом случае нужно делать вид, что всё в порядке.

– Он не отвечает на звонки, – сказал Рубен, громко чавкая.

– Ты не заходил к нему? – подавляя раздражение, спросила Мина.

Рубен пожал плечами.

Мина отложила пустую папку и вышла из комнаты для совещаний. Педер обнаружился в своем кабинете. Он храпел, запрокинув голову и откинувшись на спинку стула. Кто-то из коллег нарисовал у него под носом усы.

– Педер! У нас совещание, пойдем!

Педер вздрогнул и заспанно огляделся.

Мина не стала его дожидаться, но, возвращаясь в комнату для совещаний, услышала за спиной шаркающие шаги.

Когда она вошла, коллеги разглядывали новые фотографии на доске. Мина знала, что они ничего не поймут без ее объяснений. Этой идеей она была обязана судмедэксперту Мильде и Винсенту, благодаря которому в голове Мины зародились первые подозрения. Группа все еще была настроена скептически по отношению к менталисту. Теперь это ненадолго. Он незаменим, и уже доказал это.

Педер вошел следом за Миной и устало плюхнулся на стул. Он тер глаза кулаками, перемещая посиневшие мешки. Коллеги хихикали, глядя на его усы, но молчали.

Мина оглядела аудиторию, остановив на каждом пристальный взгляд. Теперь ей предстояло убедить их в том, в чем сама она почти не сомневалась.

Мина глубоко вздохнула и показала на доску:

– Думаю, Винсент прав. Мы имеем дело с серийным убийцей.

Тишина. Они были в растерянности. Мина это предвидела.