Редактор Хелен Лимонова

ISBN 978-5-4493-6082-3 (т. 1)

ISBN 978-5-4493-6083-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Борис Тальников

Борис Лихтенфельд родился в 1947 году. Окончил МФТИ. Преподавал высшую математику в московских вузах. Защитил кандидатскую диссертацию по логике науки. Драматург Борис Тальников родился позже. Первую пьесу «Любовь к ближнему» написал в 1982 году. Затем последовали «Поминки» и «Любовные приключения Димы Жуева».

В 1989—2001 годах в занятиях Бориса Тальникова драматургией наступил перерыв: в эти годы Борис Лихтенфельд работал директором Московского театра «Школа драматического искусства». Его неустанная работа с Правительством Москвы позволила художественному руководителю театра Анатолию Васильеву создать семь студий для лабораторной работы на Поварской и построить уникальное здание театра на Сретенке. По завершении этих проектов вернулся к литературной работе. Написал пять пьес.

Судьба публикуемого текста изложена после соответствующего титула.

Поминки
современная трагедия в двух действиях

В тексте использованы стихи

Наталии Борисовой, Юрия Лимонченко и автора.

1983, 2017 г.г.

Первый вариант пьесы «Поминки» был поставлен в Липецком академическом театре им. Л. Н. Толстого в 1988 году (режиссёр – Вадим Мирошниченко, стажёр Московского театра «Современник»). Вниманию читателей предлагается переосмысленный и существенно изменённый в 2017 году вариант.

«…единственное, что приемлемо, – это почитать друг друга. Поэтому все должны прислушиваться к учениям, проповедуемыми другими, ища общее… Угодный Богам (Ашока) не ценит дары или рабское поклонение, но ценит столь нужное взращивание изначальной сути всех духовных течений и их открытость…»

(Из 12-го Указа (надписи) Ашоки, Великого буддийского императора, III век до н.э.)

«Блаженны миротворцы, ибо они будут наречены сынами Божьими».

(Мтф. 5:9, I век н.э.)

«Сражайтесь с ними (с неверными), доколе не исчезнет искушение их и пока религия (их) целиком не будет посвящена Богу. Но если они прекратят, то враждовать следует только с беззаконниками».

(Коран 2:193; IV век н.э.)

Действующие лица

ВИКТОР – старший сын.

АЛЯ – его жена.

ЭДИК – младший сын.

МАТВЕЙ НИКОЛАЕВИЧ – брат.

АЛЕКСЕЙ – его сын.

ЕЛЕНА – жена Алексея.

ГРИГОРИЙ ФЁДОРОВИЧ – заведующий канцелярией.

Матвею Николаевичу и Григорию Фёдоровичу больше восьмидесяти,

Виктору около пятидесяти,

Алексею и Эдику за сорок,

Елене и Але между тридцатью и сорока.

Действие происходит в наши дни.

Действие первое

Гостиная. Длинный стол с яствами и алкоголем. Дверь в холл приоткрыта – доносятся голоса уходящих и провожающих их Матвея Николаевича, Виктора и Эдика.

За столом Елена и Аля. Алексей ходит, о чём-то думает.

АЛЯ. Странные поминки: друзья и сослуживцы – о покойном два слова. Всё о терроризме, о мусульманах. Доспорились: русских шахидов готовить надо! Мстить за каждый теракт.

ЕЛЕНА. Алёша заикнулся, что мусульмане обороняются от культуры бывших христиан – его чуть живьём не съели. Если бы Матвей Николаевич не прервал их.

АЛЯ (вполголоса). Алекс твой тоже хорош: нашел «подходящую» обстановку Голливуд клеймить…

ЕЛЕНА. Неизвестно, от чего Георгий Николаевич умер. Человек после инфаркта сидел перед телевизором, когда этот ужас без конца крутили. Сколько людей смотрят – среди них инфарктники. Но сообщения такого ни разу не было, чтобы человек умер от телевизора. Раздули, как установленный факт.

АЛЯ. Ясно для чего: подготовить нас к новым мерам безопасности. Итак, куда ни зайдёшь, или голос, или плакат. Может, правда: там, наверху, решили русских шахидов вербовать – вот и готовят нас. Особенно мам, у кого мальчики. Слава Богу, у нас с Виктором дочь!.. Алекс, ты – бывший физик. Прикинь, какая вероятность, что человек от телевизора умер? Вероятность встретить инопланетян – и то рассчитывают.

АЛЕКСЕЙ. Власть тут ни при чём. Ты права, Ленок: журналисты раздули ради сенсации. Что-то ещё волновало Георгия Николаевича. Бесконечные повторы по телевизору добили его сердце.

АЛЯ. Бог ты мой, «ещё что-то»…

Матвей Николаевич вводит в гостиную Григория Фёдоровича.

МАТВЕЙ НИКОЛАЕВИЧ. Не-е, Григорий Фёдорович, вас мы не отпустим. Вы были не просто сослуживцем, вы, можно сказать, ближайший сподвижник. Поэтому в кругу, в этом тесном кругу давайте почтим.

ГРИГОРИЙ ФЁДОРОВИЧ. Я – за… Я – безусловно… Но родственники…

МАТВЕЙ НИКОЛАЕВИЧ. Эх, Григорий Фёдорович, мы оба – дети войны. И стало быть, всё знаем: и про родственников разных, и про друзей. Ещё неизвестно, кто ближний!.. Виктор! Эдик! Нашли время уединяться! (Григорию Фёдоровичу) Георгий был заботливым мужем и отцом. Но он был муж – в старом понятии этого слова: не только домом правил.

ГРИГОРИЙ ФЁДОРОВИЧ. Уж это как есть так: шутка ли, первейший зам губернатора. Огромными стройками заправлял. В другие губернии звали, как что затевали…

МАТВЕЙ НИКОЛАЕВИЧ (кричит в дверь). Это, наконец, неприлично!

Входят Виктор и Эдик. Алексей садится за стол.

ЭДИК. Просим прощения, дядя Матвей.

МАТВЕЙ НИКОЛАЕВИЧ (стоя, с поднятой рюмкой). Мы с Георгием – детдомовцы. «Дети врагов народа» были. Чудом уцелели после немецкой бомбежки. Красная армия пришла, и мы попали в солдатскую семью. Как бойцы нас любили! В прошлом году умер последний ветеран… Дети ветеранов поставили меня с Георгием во главе «Бессмертного полка». Это жутко: идти во главе полка мертвецов – твоих родителей. В следующем году – мне одному… Понесу портрет Георгия. Отец наш воевал в каком-то батальоне зэков-смертников. От отца и матери ничего не осталось. Даже лиц не запомнили… (Смахивает слезу.) Помянем бесстрашного мальчика Георгия – сына великой войны.

Все пьют. Эдик пригубил.

ЕЛЕНА. А я вспомнила Георгия Николаевича на нашей свадьбе. (Алексею.) Помнишь этот зеркальный банкетный зал? С одной стороны твои родственники, с другой – мои. В конце стола друзья институтские перемешаны. Георгий Николаевич единодушно был выбран тамадой. А дальше ты меня, бессовестный, шампанским напоил. (Всем.) Он был всегда такой отзывчивый! Маму мою в санаторий устроил, когда Матвей Николаевич не смог.

АЛЯ. Нам – как только ни помогал. Не боялся использовать служебное положение для своих родных.

МАТВЕЙ НИКОЛАЕВИЧ. Чего бояться должен был?

АЛЯ. Мало ли: кто подсидеть хочет, кто завидует, что возможности нет.

ЕЛЕНА (Матвею Николаевичу). Да, Матвей Николаевич, это у вас семейная черта: быть такими отзывчивыми.

ВИКТОР. Когда я был школьником, отец отвечал на все вопросы: что и почему так в природе. Я очень любил отца. По его примеру пошел по технической линии. Всегда находил время для меня, хотя и мотался по области с востока на запад, с запада – на восток.

МАТВЕЙ НИКОЛАЕВИЧ. Ты главного не сказал: когда государству надо было срочно на Крайнем Севере целый город строить, Георгия направили. Семью любимую не потащил в жизнь без солнца! Из всех областей его выбрали. Каково?

ВИКТОР (показывает). Перпендикулярно. (Женщины смеются.) За отца!

Выпивают.

ГРИГОРИЙ ФЁДОРОВИЧ (Эдику). Ай-яй-яй, такой молодой, а здоровьице никудышнее.

ЭДИК. С чего вы взяли? Я сам врач.

ГРИГОРИЙ ФЁДОРОВИЧ. А-а! Слыхал, спирт предпочитаете.

АЛЯ. Он решил толстовцем стать или йогом. Самое то теперь.

ВИКТОР. А-ля, не шути.

АЛЯ. Шутить и попадье можно.

Неожиданно Матвей Николаевич хватает через стол Виктора за грудки.

МАТВЕЙ НИКОЛАЕВИЧ. Врешь, Витька, заграничная твоя душа! Параллельно, понял? У нас всё параллельно! Это у вас – перпендикулярно!

АЛЕКСЕЙ. Пап, это же хорошо: из нас троих получается целая система координат. (Матвей Николаевич отпускает Виктора.) Для любых событий в жизни.

ГРИГОРИЙ ФЕДОРОВИЧ (обнимая Матвея Николаевича, продолжающего стоять в воинственной позе). Не сподручно, Матвей Николаевич, не сподручно. И пили-то мы всего ничего. Да видать дело такое наше стариковское: под нервы нейдет. Самый раз попузырить малость на диване. (Матвей Николаевич пытается его отстранить.) Самую-самую малость – и обратно. Как положено. Как прилично принято.

Уходят.

Аля сажает Виктора в кресло поодаль от стола. Остальные разговаривают между собой.

АЛЯ. Слушай ты, алкаш из госкомпании, не мог поудачней момент для выпивона найти?!

ВИКТОР (вытягивая вперёд правую ногу). И-и-и-у!

АЛЯ. Брось свои штучки! Отец для тебя всё сделал, царство ему небесное. Кто теперь братца-супермена из колодца вытаскивать будет?! Самое время подсесть к Матвею, почву подготовить, а ты дразнить его взялся. Скольким он ветеранам помог: кому квартиры добился, кому лечение бесплатное. И детям их заодно досталось. Они должности теперь занимают! Кое-кто весьма высоко взлетел!

ВИКТОР. И-и-и-у!

АЛЯ. Или думаешь: штаны до дыр протирать дадут? Тебя уже собирались из Совета директоров пнуть! Ты в последнее время и дома, и на работе – пустое место.

ВИКТОР. И-и-и-у!

АЛЯ. Может, левую для разнообразия покажешь?

ВИКТОР. Внимай: скоро водителем станешь. Будешь ездить с вытянутой правой ногой.

АЛЯ. Ты пьян или притворяешься?

ВИКТОР. И этого немного и того чуть-чуть.

АЛЯ. Если братца привлекут по статье этой жуткой – хорош повод будет: кто-то зарится, небось, на твоё кресло. А денежки – как водичка в луже: без дождя засохнут!

ВИКТОР (притягивает к себе, шепчет.) Я – через Алексея. Матвей его за святого почитает. Видала? – меня отпустил, как только услышал. «Христианин» новоявленный – коммуняка всех мастей: от Сталина до Горбачева…

Что-то продолжает шептать.

Становится слышен разговор за столом.

АЛЕКСЕЙ (Эдику). Твоё отношение к Ницше некритическое. Ницше был проницательным диагностом, когда сказал: «Бог умер» – в душе человека. Церковный, разумеется. Но лечение предлагал ошибочное, говоря твоим медицинским языком.

ЭДИК. В чём же, интересно?

АЛЕКСЕЙ. Призывал освободиться от всех табу и следовать порывам к собственной мощи.

ЭДИК. Свобода от всяческих комплексов – это высшая реализация.

ЕЛЕНА. «Бабка надвое сказала»…

АЛЕКСЕЙ. И ещё: зря Ницше на Христа набросился. Многие табу не Иисус наложил – толкователи. Взять современный запрет христианину познавать ислам и буддизм – причём тут Христос?! Этот запрет, как и многие другие, следует из мотивации Великого инквизитора Достоевского. Познание – один из самых сильных инстинктов. По себе знаешь: психоанализом увлекался.

ЭДИК. Не спорю: Достоевский глубоко проник в психику человека. Предвидел конец без веры. Потому и зацепился за православие. В то же время: «чем больше веришь, тем больше не веришь», – сказал. То есть, зацепился за веру, как утопающий за соломинку. Скучно перечитывать – есть более современные авторы.

За стол садятся Виктор и Аля.

АЛЕКСЕЙ. Цитата, которую ты привёл – свидетельство бездонной глубины Достоевского. Чего не скажешь об однозначных психоаналитических выводах. Впрочем, прошу прощения: я не специалист. Много разных направлений появилось. Я – о Фрейде. Свести всю внутреннюю жизнь к подавленным влечениям, по меньшей мере, сомнительно. Объяснять искусство и религии на этой основе – всё равно, что «пальцем в небо» тыкать.

ЭДИК. В одном согласен: Фрейд устарел. Новые направления всё меньше опираются на него.

АЛЕКСЕЙ (Виктору). Я знаю из-за чего ты рассорился с папой.

ВИКТОР. Ты, что ли, настроил Матвея против контракта? Как одержимый, на меня набрасывался. В присутствии отца, живого ещё!

АЛЕКСЕЙ. Я просил папу не вмешиваться. Между отцом и сыном. Он твердил одно: «Мой брат умрет мирно и непостыдно. По-христиански».

ВИКТОР. Что ж тут постыдного? – быть замороженным и ждать в капсуле воскрешения? Лучше, чтоб отца черви сожрали? И никакой надежды?! Человек должен достигнуть бессмертия! Сам на поминках матери говорил: смерть – главная беда человека!

Входит Григорий Фёдорович. Берёт сервировочный поднос, расставляет водочку и закусочки. Устраивается поодаль в кресло. С удивлением слушает, оставаясь невидимым сбоку.

АЛЕКСЕЙ. Это не я. Это Николай Фёдоров говорил. Основатель русского космизма.

ВИКТОР. Прорицатель был: на науку возложил задачу бессмертия! Наука смотри что делает: и геном человека расшифровали, и органы пересаживают! Замораживать мозг научились – без повреждений! Теорию сознания скоро создадут! Что, по-твоему, все трансгуманисты – крэйзи?! Я был у них на семинаре. Там математики, физики, биологи, специалисты по теории информации! В США все верящие в науку объединились в Космическую партию. Кандидата в президенты уже выдвигали! (Выпивает.)

ГРИГОРИЙ ФЁДОРОВИЧ (бормочет). Загляденье, как говорят.

ВИКТОР. Воскресить отцов призвал Фёдоров! А я теперь из-за Матвея навсегда с отцом расстался!

АЛЕКСЕЙ. Воскрешение – не есть компетенция человека. Что привлекает в учении Фёдорова – призыв к братству. И глубина болевой точки: смерть – главное препятствие! Нечестно требовать от несчастного – в смысле конечного – человечка, чтобы он забыл о главной своей беде!

ЭДИК (про себя). Какое «братство»? Каждый думает о себе.

Виктор выпивает.

АЛЯ (Елене, вполголоса). Опять поминки ушли в сторону от покойника. (Всем.) Попади Георгий Николаевич, не дай Бог, в зону теракта, что толку от ваших заумных рассуждений о бессмертии, братстве, сознании! (Виктору.) И контракт не помог бы!

АЛЕКСЕЙ. Число погибших от терактов – около двухсот тысяч человек. Во всех странах.

АЛЯ. Кошмар… Неужели нельзя ничего придумать? Надо христианских шахидов готовить?

ЕЛЕНА. Партизанская третья мировая перейдёт в открытую.

ЭДИК. Что тут придумаешь? Человечество прошло точку невозврата и должно погибнуть.

АЛЕКСЕЙ. Человек не может судить: ждет нас окончательная катастрофа или временная. Типа Всемирного Потопа.

ВИКТОР. И? Что делать-то, религиовед ты наш?

АЛЕКСЕЙ. Человечество впервые стало единым. Как семья. Каждый может понять каждого – такой возможности не было никогда. Но «семья» эта увязла в многобожии: каждый отстаивает свой идеал, включая атеистов. Я верю: настанет день, и придёт Божественный Учитель для всего мира, и призовёт, подобно Иисусу: «Слушай, род людской! Господь Бог наш есть Господь единый!»

Пауза.

ВИКТОР (осушив стопку). «Свежо предание, но верится с трудом». Ну, допустим: цивилизованные народы снова станут религиозными. Сейчас-то что делать?

АЛЕКСЕЙ. «Готовность – всё», – сказал Гамлет…

ЭДИК. И – погубил всё и всех. Себя в том числе.

АЛЕКСЕЙ. То была готовность к поединку. Я же – о готовности к единству. Надо искать примирения.

ЭДИК. Ка-а-к?

АЛЕКСЕЙ. Партизанская третья мировая вот-вот перейдёт в уничтожение друг друга. Пока не поздно, мы должны найти рецепт примирения. Конкретно: христиан с мусульманами. Был такой человек в пятнадцатом веке – Николай Кузанский. Кардинал, философ, математик, астроном. Поразительно: четыре Папы не видели в нем еретика. А Джордано Бруно, его последователя, на костре сожгли. Более того: Кузанского Папа назначил своим посланником, когда была последняя попытка примирения католиков с православными…

ЭДИК. Опять про историческую личность…

ВИКТОР. И правда, как с тобой встретишься, то о Фёдорове из девятнадцатого века. Теперь аж в пятнадцатый полез.

ЕЛЕНА. Как вам не стыдно! Дайте сказать третьей координате, в конце концов.

ВИКТОР. Слушаем и повинуемся!

АЛКСЕЙ. Когда турки взяли Константинополь, они зверствовали без оглядки: ребенок ли, женщина, старик. Как теперешние фундаменталисты, посылая шахидов. Это потрясло весь христианский мир. И тогда Николай Кузанский написал опус «О мире вер». Где придумал Небесный Собор, на который Бог созвал язычников, иудеев, христиан, мусульман…

ЭДИК (Елене, вполголоса). Ясно: вертикальной координате надо высказаться.

ЕЛЕНА. Не всё же в плоскости двигаться.

Эдик отходит в сторону, о чём-то мрачно думает.

АЛЕКСЕЙ. Представители разных вероисповеданий задавали самые каверзные вопросы. Петр и Павел отвечали. Бог вердикт выносил. В результате Кузанский подводит читателя к выводу, что божественные заповеди все народы понимают одинаково. Вражда поэтому устранима! Мешают обряды и неполнота вероучительных знаний. Невероятная толерантность для пятнадцатого века! Вдобавок, для кардинала!

ВИКТОР. Судья-то – христианский Бог, раз на вопросы апостолы отвечали! Какой мусульманин это допустит?! Фантазия, и ничего больше. (Выпивает.)

ГРИГОРИЙ ФЁДОРОВИЧ. Умницы! Какие все умницы!

АЛЕКСЕЙ. Один из крупнейших философов двадцатого века Мартин Бубер сказал: «Двадцать первый век будет веком диалога или его вообще не будет». И возникло целое течение: богословие диалога…

ВИКТОР (дирижируя). И тэдэ, и тэпэ…

АЛЯ (хватает его за руку). Не паясничай. (Алексею.) Алекс, ты взрослый, энциклопедически образованный человек. Ответь мне, пожалуйста, только человеческим языком: что нам от толерантности Кузанского? Где она у фундаменталистов зарыта? В чувстве «братства»? Или в «богословии диалога»? И зачем столь эффектно и в столь подходящей обстановке ты это преподнёс?

ВИКТОР. В подсознании толерантность зарыта! (Эдику.) Может, армию психоаналитиков на них натравить? (Эдик криво усмехается.)

АЛЕКСЕЙ. Что вы, братцы… Если не к месту, то прошу прощения…

ЕЛЕНА. Алеша, зачем ты?..

АЛЕКСЕЙ. Как-то абстрактно получилось. Я хотел сказать, что богословскими спорами не получится на практике примирить. Но надо уроки извлечь из благих намерений, очутившись в аду противостояния…

ВИКТОР (Алексею). Садись поближе.