Глава 7

«Тропы» сами по себе были деревней стареющей: стариков было больше, чем молодых, но это и не удивительно, с учётом того, что старость при их условиях жизни считалась уже с сорока пяти лет. Однако старость не была статусом, позволяющим больше не работать в поле, такого удостаивались только дети до пяти лет и беременные, и то с нередкими исключениями. Уже достигнув старости и продолжая приносить пользу деревне, работая за косой, крестьянин наделялся заслуженным уважением от всех жильцов. Для многих это было смыслом жизни, что, если вдуматься, было весьма достойной целью. Тридцать-сорок лет работать не покладая рук, чтобы десять, в лучшем случае двадцать лет потом быть авторитетом для сотни человек, но всё продолжать косить пшеницу – это всем ещё с подростковых годов казалось не очень привлекательным, но что ещё оставалось простым крестьянам? Во всяком случае, так было до того, как в любое время ты мог умереть на улицах родной деревни, в стенах своего дома.

На лице каждого жителя «Троп» читалась тревога, все разговоры и мысли были об одной и той же беде, а некогда готовые встать друг за друга братья и сёстры теперь подозрительно пересекались взглядами и быстро их отводили. Старик Фушин не был исключением среди большинства, и эти чувства были ему тоже знакомы. Он медленно топал по большой улице деревни, полный невыносимой тоски по своему погрязшему в трагедии дому. Пока гулял он, приближаясь к одному дому, отдаляясь от другого, встречал он взглядом женщин и мужчин, с которыми недавно приветливо здоровался, интересовался делами и играл с детьми, а сейчас даже и голову не хотелось поднимать – уж очень это было больно.

В деревне присутствовала единственная товарная лавка, принадлежащая Хинкелю – раньше каждый или практически каждый житель сказал бы, что это их самое любимое место в «Тропах». Всеобщая связь деревни с цивилизацией, долина чудес и исполнения желаний, наделённая всем необходимым и душой – теперь от этого всего ничего не осталось. Дверь в неё отворилась, и внутри прозвучал подвешенный сверху колокольчик. Фушин увидел старую добрую лавку, с такими же товарами, может только немного снизившую свой ассортимент, и человека за стойкой, приветствующего посетителя. Вот только этим человеком не был Хинкель, над которым можно было всегда подшутить, что он ворчун и педант, и что глаза у него очень выпуклые в очках. Хинкеля там не было и больше никогда не будет, а вместо него за стойкой продолжил его дело восемнадцатилетний сын, учившийся торговому ремеслу у отца с пелёнок.

– Привет, Шура, а ты заметил, как теперь всё кажется таким тёмным вокруг?

– Вам бы за зрением следить, старик Фушин.

– Совет дельный, друже. Ты спирт ещё продаёшь?

– Конечно, на нём и живу.

– Наливай на двоих.

Шура пригласил старика сесть за стойку, подле которой стояли два табурета, специально для посетителей, которые были бы не прочь опрокинуть стаканчик прямо в лавке. Множество мест досуга, которые можно представить, могли размещаться в чудесной лавке Хинкеля. Некогда в планах было построить рядом ещё и гостиницу, но, как решили хозяева, вложения бы не окупились.

С характерным звоном стеклянные стаканы поставили на гладкую деревянную стойку, и Шура, примеривший на себя роль бармена, разлил в каждый из них по водке.

– Сразу с тяжёлого начинаем, значит, – приметил Фушин.

– Я думаю, вы бы всё равно предпочли её достать.

– Ну да, тут гадать не надо, – сказал он и протянул свою полную мозолей ладонь к наполненному прозрачной эссенцией стакану.

– Не будем за что-то пить? – остановил Фушина Шура, когда тот только успел прислонить губы к краешку.

– Ну, вообще, есть очевидная вещь, за которую можно было бы выпить… но давай не будем об этом вспоминать.

– Я всё-таки хочу выпить за благополучие деревни, – произнёс бармен и поднял стакан на уровень груди.

– Ладно, будет нам.

Их стаканы столкнулись, а после водка отправилась по глоткам двух мужчин одной судьбы.

Стоит обратить внимание, что у всего происходящего наблюдалась и иная сторона. Вместе с тем, как все остальные жители стали казаться потенциальной угрозой и виновниками, члены семьи становились ещё ближе, как никогда. Каждый день мог стать последним, и людям приходилось с этим мириться. Семьи Хинкеля, Грэна, Трудяги Пита и Фридриха потеряли своих главных мужей и отцов, и эта потеря стала для всей деревни причиной возникшего страха потерять своих близких и предостережением, что это может случиться с любым. Поэтому дома и снаружи большинство семей проводило время вместе, и даже пшеничные поля, на которых надо было работать, не могли склонить крестьян отказаться от проведённых с семьёй минут. Конечно, приходилось и быть в одиночку, работать кому-то надо было, хотя бы собирать урожай на грядках. Но были в «Тропах» и те, кто и так был один, как, например, Эрден, однако им было ещё тоскливее от того, что с возможным приближением смерти они будут умирать в одиночестве.

– Слушай, а как Брид себя чувствует? – поинтересовался Фушин, опуская стакан на стол.

– Хреново, чего тут ожидать. Почти не выходит из дома и плачет… так горько.

– Я сожалею.

– Ладно уже, – Шура налил по новой обоим и поднял стакан. – За наших близких?

Фушин отвёл взгляд вниз, печально улыбнулся и тоже поднял стакан.

– Да. За тех, кто с нами, и за тех, кто был с нами.

Стаканы вновь столкнулись, алкоголь пустился по горлу, а потом по новой. Не прошло много времени, как старик Фушин и Шура опьянели до такой степени, что речь превратилась в очень расплывчатый набор звуков, а зрачки заблудились в глазах. Незаметно бутылка с самогонкой стала почти пустой, мужчинам не хотелось останавливаться и заканчивать этот вечер, прибывший так нежданно быстро на небосводы всех земель. Однако и жизнь должна была продолжаться, хоть могло показаться, что нет разницы, убьёт ли тебя спирт или какая-то зубастая тварь. Предпочтительнее даже было выбрать алкоголь. Так бутыль полностью опустел. Они сами толком и не поняли, за что выпивают, но после громкого чоканья Шура оживлённо воскликнул:

– Слушай, старик, а чего мы вообще, как лохи, поверили в рассказы какой-то мымры из не… не пойми откуда, а? Если её поддержал наш бравый смотритель деревни, то мы сразу должны поверить в какие-то сказки? То есть, моего батю убил водяной, так что ли? Не, ну сам подумай, что это за херня?

– Мы называем их утопцами, а не водяными, а про мымру давай поподробнее, братан.

Тут мужчины мгновенно протрезвели, увидев рядом с ними присевшую за стойкой Юзефину. Взгляд её был, как всегда, высокомерен, но и спокоен.

– Чего замолчали? Наливай, трактирщик.

Шура замешкался, но пробился сквозь своё опьянение, что позволило ему достать новую, нераскрытую бутылку водки и даже открыть её. Из-под стойки взял он деревянную кружку не самого лучшего состояния и поставил её рядом с незаметно прибывшей гостьей.

– Прости, стаканов больше не осталось, – не очень искренне, но извинился хозяин лавки.

– Ладно, это меня не обижает, но, надеюсь, ты не собираешься меня этим пойлом палёным поить?

Шура притупился вновь. Было ли это виной алкоголя или дурного характера сказать трудно, но на всякий случай он переглянулся со стариком.

– Вино у вас есть? Хоть какое-нибудь?

– Не, миледи, здесь пьют по-мужски.

Юзефина закатила глаза и помассировала лоб пальцами.

– Я вообще по делу пришла, – сказала она серьёзным тоном, отодвигая кружку в сторону. – Надеюсь, в бухом состоянии ты сможешь ответить на несколько вопросов, – обратилась она к хозяину лавки.

– А для чего тебе это всё надо-то, не скажешь? – дерзнул Шура. Юзефина ему совсем не нравилась, он это даже и не пытался скрывать.

– Я вот у вашего смотрителя один должок крупный торчу, могла бы взять, да и забить на него, но гордость не позволяет. А теперь слушай меня, парень, – Юзефина привстала и наклонилась ближе к лицу Шуры. Изо рта его пахло перегаром, но ведьма тщательно скрыла своё отвращение. – Ты мне мозг не долби, ответь на вопросы, которые я сейчас задам, и продолжай напиваться в надежде, что мне повезёт с расследованием, и ваши шкуры будут спасены.

– У меня тоже есть гордость! – твёрдо воскликнул Шура. – Гордость нашей семьи! Меня, моего покойного отца, дедов и прадедов. Веками мы помогали деревням и городам со снабжением всем необходимым. Мои предки добились всего благодаря навыкам торговли и почтительному отношению ко всем людям, однако и требовали от остальных людей такого же уважения! Я не окажу ни единой помощи чужеземке, наведшей во всей деревне суету и отказывающейся даже просто выпить с местными жителями, которых якобы хочет спасти!

– Весьма похвальная речь, – произнесла она с нетерпеливой интонацией в голосе. – Отказываюсь выпить, значит? Хорошо, я выпью с вами самогонку, а потом жду ответов.

– Не, так дело не пойдёт, – Шура порылся в глубине полок стойки и достал ещё один стеклянный стакан для Юзефины. – Вот если сможешь перепить меня, вот тогда и сделаю всё, что ты скажешь!

– По рукам, – долго не размышляя, согласилась ведьма. – Только я буду пить на пару с ним, – кивнула она головой в сторону тихо сидящего старика Фушина, до этого просто избегающего конфликта. – Мне нужно, чтобы ты мог соображать, когда я выиграю.

– Добро, если старик не против, то можете приступать, но учти, что он у нас тут чемпион, хотя по его дружелюбным глазкам и не скажешь!

Фушин был не очень рад ситуации, в которую его втянули, но всё-таки согласился.

– Тогда пьём, пока кто-то не отрубится, не блеванёт или не сдастся!

Ночь наступила уже давно, все дома затихли, как и полагается. Молодая девушка, изнурённая долгими рассуждениями, блуждала одиноко по дорогам своей деревни. Она искала свою новую загадочную «приятельницу», пропавшую пару часов назад. В руках её был светильник, подсвечивающий ей путь впереди. Однако необходимости в нём не было, потому как весь первый этаж лавки Хинкеля блистал в ночи, а вдобавок отчётливо доносил пьяный гул внутри своих дверей. «И почему все так любят спирт?» – задавалась этим вопросом Сандра. Зато бурная любовь человеческих существ к алкоголю помогла ей, наконец, найти Юзефину.

– Давай, старик, давай! Вы отстаиваете честь всей деревни!

– Я… я больше н-не… – говорить Фушину было трудно. Ещё бы. Попробуй хоть что-то сказать, когда содержимое желудка лезет наружу.