Глава 2

Мы заходим в тупик. Янг и Лопес намерены меня куда-то увезти, причем без объяснений.

Сейди категорически против. Наконец я вмешиваюсь, и мы приходим к некоему соглашению. Я поеду с ними, но меня не будут ни допрашивать, ни даже расспрашивать без присутствия адвоката.

Сейди, которая куда мудрее своих тридцати лет, это не нравится. Она отводит меня в сторону и говорит:

– Они так и так будут вас расспрашивать.

– Знаю. Это не первое мое столкновение с властями.

Не второе, не третье и… но Сейди подобное не касается. Я не собираюсь упираться, но и ее «адвокатская поддержка» мне не нужна. На это у меня три причины. Во-первых, Сейди должна ехать в суд, и мне неловко ее задерживать. Во-вторых, если дело касается Тедди Лайонса – Большого Т., – Сейди незачем об этом знать, особенно прямо сейчас. И в-третьих, это убийство вызывает у меня любопытство. Я чувствую себя на редкость уверенным. Попробуйте привлечь меня к ответу.

Я покидаю офис и сажусь с ними в машину. Мы едем в северном направлении. Машину ведет Лопес. Янг сидит рядом с ним. Я устроился на заднем сиденье. Странно, но я почти физически ощущаю беспокойство обоих. Оба пытаются вести себя профессионально, и это им удается, но под слоем профессионализма я ощущаю некое подводное течение. Убийство явно не из категории обычных. Есть в нем какая-то закавыка. Спецагенты пытаются это скрыть, но их волнение действует как феромон, и мой нос улавливает соответствующий «запах».

Обработку меня Лопес и Янг начинают с традиционной молчанки. Теоретически это очень простой прием: большинство людей не выносят молчания и любым способом пытаются его нарушить, порой говоря такое, что потом может быть поставлено им в вину.

И теперь парочка спецагентов пробует эту тактику на мне. Чувствую себя почти оскорбленным.

Разумеется, я не поддаюсь на их уловку. Разваливаюсь на сиденье, сцепляю пальцы и смотрю в окно машины, словно турист, впервые приехавший в этот большой дрянной город.

– Мы знаем, кто вы, – наконец произносит Янг.

Я сую руку в карман пиджака и нажимаю кнопку на мобильном телефоне. Теперь наш разговор записывается, и запись пойдет прямиком в облачное хранилище на случай, если мои новые друзья из ФБР обнаружат, что я вел запись, и предпочтут ее стереть или сломать мобильник.

Я всегда готов к неожиданностям.

Янг поворачивается ко мне:

– Я сказала, что мы знаем, кто вы. – (Я продолжаю молчать.) – В свое время вы работали на ФБР.

Итак, они знают о моих связях с Федеральным бюро расследований. Это меня удивляет, хотя я и не показываю своего удивления. Я действительно работал на ФБР сразу после окончания Дьюкского университета, однако моя работа была строго засекречена. Кто-то им рассказал, причем кто-то наверху. Еще одно доказательство, что убийство не из обычных.

– Слышали о вашей успешной работе, – говорит Лопес, встретившись со мной взглядом в зеркале заднего вида.

Быстро же они перешли от игры в молчанку к лести. Я по-прежнему не говорю ни слова.

Мы едем по Сентрал-Парк-Вест – улице, на которой я живу. Вероятность того, что убийство как-то связано с Большим Т., значительно уменьшается. Во-первых, я знаю, что Большой Т. жив, хотя и не сказать, чтобы невредим. Во-вторых, если бы федералы хотели допросить меня по инциденту с ним, мы бы отправились на юг, в их штаб-квартиру на Федерал-плаза, 26. Но мы едем в противоположном направлении, приближаясь к «Дакоте», фешенебельному жилому дому на углу Сентрал-Парк-Вест и Семьдесят второй улицы.

Принимаю это к сведению. Сейчас я живу один, значит жертва не из числа дорогих мне людей. Возможно, суд выдал ордер на обыск моей квартиры и нашел какой-то компромат, который они собираются использовать против меня. Но это тоже маловероятно. Один из швейцаров «Дакоты» сразу бы сообщил мне о вторжении. И потом, сработала бы скрытая сигнализация и мне на мобильник поступил бы сигнал. К тому же я не отличаюсь беспечностью и не держу у себя дома ничего такого, что могло бы навлечь подозрение властей.

К моему удивлению, Лопес везет меня мимо «Дакоты». Мы едем дальше. Проехав шесть кварталов, мы приближаемся к Музею естественной истории. Замечаю две служебные машины нью-йоркской полиции, стоящие напротив «Бересфорда», еще одного знаменитого довоенного многоквартирного дома на Восемьдесят первой улице.

Лопес внимательно разглядывает меня в зеркале заднего вида. Я смотрю на него и хмурюсь.

Униформа швейцаров «Бересфорда», похоже, навеяна формой советских генералов конца тысяча девятьсот семидесятых. Лопес подъезжает к тротуару и останавливается. Янг поворачивается ко мне:

– У вас есть знакомые в этом доме?

В ответ я молча улыбаюсь.

– Хорошо, тогда я прошу вас выйти из машины, – качая головой, говорит она.

Лопес справа, Янг слева – в таком порядке мы входим в мраморный вестибюль и идем к приветливо распахнутым дверям лифта. Кабина отделана деревянными панелями. Когда Лопес нажимает на кнопку верхнего этажа, я понимаю, что мы отправляемся в «разреженный слой атмосферы», выражаясь фигурально, буквально и, главным образом, финансово. Один из моих сотрудников, вице-президент «Лок-Хорн секьюритиз», владеет в «Бересфорде» классической шестикомнатной квартирой на четвертом этаже, из окон которой открывается ограниченный вид на парк. Он заплатил за нее более пяти миллионов долларов.

– Вы хоть догадываетесь, куда мы едем? – спрашивает меня Янг.

– Вверх, – отвечаю я.

– Забавный ответ.

Я хлопаю ресницами, изображая скромность.

– Мы едем на самый верхний этаж, – поясняет она. – Вы когда-нибудь там бывали?

– Полагаю, что нет.

– Вы знаете, кто там живет?

– Полагаю, что нет.

– А я-то думала, богачи знакомы друг с другом.

– Это стереотипное мнение и вдобавок ошибочное.

– Но ведь вы все-таки уже бывали в этом доме?

Я предпочитаю молчать. В этот момент двери лифта со звоном открываются. Я думал, мы попадем прямо в прихожую роскошной многокомнатной квартиры. В панорамных квартирах выход из лифта часто устраивается внутри. Однако мы оказываемся в темном коридоре. Обои здесь тканевые, насыщенного красно-бурого цвета. Дверь справа распахнута, за ней видна чугунная винтовая лестница. Лопес идет первым. Янг кивком предлагает мне следовать за ним. Я подчиняюсь.

Все окружающее пространство забито хламом.

По обеим сторонам ступенек громоздятся шестифутовые стопки старых журналов, газет и книг. Я замечаю журнал «Тайм» – номер за 1998 год. Нам приходится идти боком, иначе не протиснуться сквозь узкий проход.

В воздухе разлито удушающее зловоние.

Конечно, это словесный штамп, но вполне уместный: запах разлагающегося человеческого тела не сравнить ни с чем. Янг и Лопес прикрывают нос и рот. Я этого не делаю.

«Бересфорд» имеет четыре башни – на каждом углу здания. Мы выходим на площадку северо-восточной башни. Обитатель – теперь уже бывший – самого верхнего этажа одного из самых престижных жилых зданий Манхэттена был первостатейным скопидомом и барахольщиком. Мы продвигаемся с большим трудом. Четверо криминалистов, одетых соответствующим образом и с пластиковыми шапочками на голове, штурмуют завалы хлама, пытаясь заниматься своим делом.

Труп уже помещен в черный пластиковый мешок. Меня удивляет, что его до сих пор не увезли, но здесь странности подстерегают на каждом шагу.

Все еще не понимаю, зачем я здесь понадобился.

Янг показывает мне фотографию. Скорее всего, это и есть убитый. Глаза закрыты, простыня натянута до самого подбородка. Он немолод. Кожа землистого цвета. Я бы предположил, что ему семьдесят с небольшим. Лысина на макушке. Остатки давно не стриженных волос целиком закрыли уши. У него длинная, густая, курчавая борода грязновато-белого цвета, отчего кажется, что в момент фотосъемки он ел барашка.

– Вы его знаете?

Я решаю говорить правду.

– Нет. – Я возвращаю снимок. – Кто он?

– Жертва.

– Благодарю, об этом я уже догадался. Как его звали?

Агенты переглядываются.

– Мы не знаем.

– Вы спрашивали владельца квартиры?

– Мы считаем, что убитый и был владельцем, – отвечает Янг.

Я жду продолжения.

– Это помещение в башне около тридцати лет назад купило какое-то общество с ограниченной ответственностью через офшорную компанию-«невидимку».

Офшорная компания, следов которой не установить. Это мне очень хорошо знакомо. Я часто пользуюсь подобными финансовыми инструментами, и не столько для уклонения от налогов, хотя в этом есть побочная выгода. В моем случае, как и в случае нашего покойного барахольщика, такие меры больше направлены на сохранение анонимности.

– Как насчет удостоверения его личности? – спрашиваю я.

– Пока не обнаружено.

– А обслуживающий персонал дома…

– Он жил один. Все, что заказывал, доставлялось к двери. В коридорах верхних этажей нет видеокамер, а если и есть, персонал в этом не признается. Плата за жилье аккуратно поступала от ООО. Швейцары прозвали его Отшельником. По их словам, он таковым и был. Из дому выходил редко, а когда выходил, пользовался тайным подвальным выходом. Управляющий обнаружил его тело утром, когда запах стал проникать на нижний этаж.

– И никто в доме не знает, что он за птица?

– Те, кого успели опросить, не знают, – ответила Янг. – Но мы продолжаем поквартирный обход.

– И тут возникает вполне очевидный вопрос.

– Какой?

– Зачем вы меня сюда привезли?

– Чтобы показать спальню. – Янг ждет моего ответа, но я молчу. – Идемте с нами.

Мы поворачиваем направо. В окнах мелькает круглая громада планетария Музея естественной истории. Слева – Центральный парк во всей его красе и величии. Из окон моей квартиры тоже открывается впечатляющий вид на парк, но «Дакота» имеет всего девять этажей, а мы находимся на двадцать третьем.

Меня нелегко удивить, но, едва переступив порог спальни и поняв, почему я здесь оказался, я замираю от удивления. Мне не шевельнуться. Я падаю в прошлое, словно изображение передо мной – это временной портал… Я превращаюсь в восьмилетнего мальчишку, украдкой пробирающегося в дедовскую гостиную фамильного особняка Локвуд-мэнор. Остальные члены моей обширной семьи по-прежнему находятся в саду. На мне черный костюм. Я один стою на узорчатом паркетном полу. Это было еще до крушения семьи, а может, оглядываясь на прошлое с высот настоящего, – это самый момент появления первой трещины. День похорон деда. Гостиная, его любимая комната, густо обрызгана каким-то дезинфицирующим средством со сладковатым запахом, но оно не могло заглушить знакомый, успокоительный запах табака дедовской трубки. Я наслаждаюсь этим запахом. Потом робко протягиваю руку и трогаю кожаную обивку его любимого кресла, почти ожидая, что сейчас появится дед в своем кардигане, шлепанцах и с трубкой в руке. Постепенно мое восьмилетнее «я» набирается смелости, и я усаживаюсь в кресло с подголовником. Садясь, я, подражая деду, устремляю взгляд на стену над камином.

Я знаю, что Янг и Лопес следят за моей реакцией.

– Мы поначалу думали, что это подделка, – говорит Янг.

Я продолжаю смотреть, как смотрел в свои восемь лет, сидя в дедовском кресле.

– Поэтому мы пригласили искусствоведа из Мета, – продолжает Янг; «Мет» – жаргонное словечко, обозначающее Метрополитен-музей. – Она хочет переместить портрет в музейную лабораторию и провести ряд проверок, чтобы убедиться окончательно. Но она и так достаточно убеждена, что вещь подлинная.

В отличие от остальной башни, спальня барахольщика поражает чистотой, порядком и утилитарностью. Кровать у стены застелена, простая, без изголовья. На прикроватной тумбочке только очки и книга в кожаном переплете. Теперь я знаю, зачем меня сюда привезли: чтобы увидеть единственную вещь, висящую на стене.

Картину маслом кисти Яна Вермеера с простым названием «Девушка за вёрджинелом».

Да, это Вермеер. Да, эта картина.

Она, как и большинство из дошедших до нас тридцати четырех полотен Вермеера, невелика по размерам: полтора фута в высоту и фут и четыре дюйма в ширину. Но она захватывает и покоряет своей неотразимой простотой и красотой. Эту «Девушку» почти сто лет назад купил мой прадед. Картина висела в гостиной Локвуд-мэнора. Ее стоимость по нынешним ценам превышает двести миллионов долларов. Мои предки не были коллекционерами. Мы владели всего двумя шедеврами: упомянутой картиной Вермеера и «Чтением» Пикассо. Двадцать с лишним лет назад моя семья передала оба полотна для временной экспозиции в Локвудской галерее Зала основателей в кампусе Хаверфордского колледжа. Возможно, вы читали о дерзком ночном ограблении. За годы, прошедшие после исчезновения картин, в СМИ постоянно мелькали ложные сообщения об их местонахождении. Так, картину Вермеера якобы недавно видели на яхте ближневосточного шейха. Ни одно сообщение – некоторые я проверял лично – не подтвердилось. Высказывались предположения, что кража обеих картин – дело рук преступного синдиката, ранее похитившего тринадцать полотен из Музея Изабеллы Стюарт Гарднер в Бостоне. В числе похищенных были картины Рембрандта, Мане, Дега и одна вещь Вермеера.

И в том и в другом случае ни одна из украденных картин не была обнаружена.

Вплоть до этого дня.

– Ваши соображения? – спрашивает Янг.

На стене гостиной в доме деда я повесил две пустые рамы: напоминание о похищенных картинах и обещание, что фамильные шедевры когда-нибудь вернутся.

Похоже, обещание наполовину выполнено.

– А картина Пикассо? – спрашиваю я.

– Пока не видели, – отвечает Янг. – Но вы же понимаете: здесь еще смотреть и смотреть.

«Чтение» гораздо крупнее: пять футов в высоту и четыре в ширину. Будь картина здесь, скорее всего, ее бы уже нашли.

– Еще соображения? – интересуется Янг.

Я указываю на стену:

– Когда я смогу забрать картину домой?

– Оформление займет какое-то время. Вы же знаете правила.

– Я знаю известного искусствоведа и реставратора из Нью-Йоркского университета. Его зовут Пьер-Эмманюэль Кло. Я бы хотел, чтобы с картиной работал он.

– У нас есть свои специалисты.

– Нет, спецагент, у вас их нет. Вы же сами говорили, что утром наобум позвали первого искусствоведа, который встретился вам в Мете.

– Едва ли наобум.

– Я прошу немного, – продолжаю я. – Упомянутый мной человек обладает необходимыми знаниями для обращения со старинной живописью и ее атрибуции. Если понадобится, он способен реставрировать шедевр. Специалистов его уровня во всем мире можно пересчитать по пальцам.

– Мы подумаем, – отвечает Янг, стараясь вернуть разговор в нужное ей русло. – Можете еще что-нибудь сказать?

– Этого старика задушили или ему перерезали горло?

Спецагенты снова переглядываются, потом Лопес откашливается и начинает:

– Откуда вам…

– Простыня натянута под самый подбородок, – перебиваю его я. – Вы же показывали мне фотографию. Предполагаю, это было сделано, чтобы скрыть травму.

– Давайте не будем этого касаться, – встревает Янг.

– Можете назвать время наступления смерти? – спрашиваю я.

– И этого тоже не будем касаться.

Иными словами, я числюсь у них в подозреваемых.

Вот только не понимаю почему. Уж если бы я прикончил старика, то забрал бы картину с собой. А может, и не забрал бы. Допустим, мне хватило ума убить его и оставить картину на месте, чтобы ее нашли и вернули моей семье.

– Есть у вас еще какие-либо соображения, которые могли бы нам помочь? – спрашивает Янг.

Я не заморачиваюсь с банальной теорией, по которой Отшельник был вором, кравшим картины. Бóльшую часть украденного он сбывал, а полученные деньги пускал на то, чтобы скрываться от правосудия. Создал анонимную офшорную компанию, купил апартаменты. Вермеера он оставил себе. Возможно, любил эту картину или ее было очень трудно продать. Не хотел попадаться на горяченьком.

– Итак, до сегодняшнего дня вы никогда здесь не были, – продолжает Янг, тон у нее нарочито непринужденный; я молчу. – Мистер Локвуд, я к вам обращаюсь.

Интересная штука получается. Они твердо уверены, что у них есть доказательства моих прежних визитов в эту башню. Но я здесь никогда не был. Ясно мне и другое: они решились на нестандартный трюк и привезли меня на место преступления, чтобы выбить из колеи и расколоть. Если бы они следовали нормальному протоколу расследования убийства и отвезли меня к себе на допрос, я был бы начеку, выстраивая стратегии защиты. Скорее всего, я бы потребовал присутствия адвоката по уголовным делам.

Неужели они думают, что я попался в их сети?

– От имени моей семьи я выражаю благодарность за обнаружение картины Вермеера. Надеюсь, теперь вскоре найдется и украденная у нас картина Пикассо. А сейчас я намерен вернуться к себе в офис.

Янг и Лопесу это не нравится. Янг смотрит на Лопеса и кивает. Тот выходит из спальни.

– Один момент, – говорит Янг.

Она лезет в папку, достает другой снимок и показывает мне. Я снова удивлен.

– Мистер Локвуд, вы узнаёте это?

– Называйте меня просто Вин, – предлагаю я, чтобы выиграть время.

– Хорошо, Вин. Вам это знакомо?

– Вы же видите, что да.

– Если не ошибаюсь, это ваш фамильный герб?

– Да, это он.

– Нам понадобится много времени, чтобы тщательно осмотреть квартиру жертвы, – продолжает Янг.

– Допустим, – отвечаю я, не понимая, куда она клонит.

– Но кое-что мы уже нашли. Помимо картины. В шкафу этой спальни. – Янг улыбается, а у нее, оказывается, приятная улыбка. – Всего один предмет.

Я жду.

В спальню возвращается Лопес. Вслед за ним входит криминалист с чемоданом из крокодиловой кожи, украшенным металлическими накладками. Я мгновенно узнаю этот чемодан, но не верю своим глазам. Бессмыслица какая-то!

– Вы узнаёте этот чемодан? – спрашивает Янг.

– Вы считаете, я должен его узнать?

Но я уже узнал его. Много лет назад тетушка Плам заказала такие чемоданы для всех мужчин семьи. Все они украшены фамильным гербом и монограммами с нашими инициалами. Когда она вручила мне подарок, я изо всех сил постарался не нахмуриться. Мне тогда было четырнадцать. Я не возражаю против дорогих и роскошных вещей. А вот против вещей вульгарных, на которые напрасно потрачены деньги, возражаю.

– На чемодане есть монограмма с вашими инициалами.

Криминалист наклоняет чемодан, и я вижу безвкусную монограмму а-ля барокко с инициалами ВХЛ3.

– Это ведь ваши инициалы? ВХЛ3 означает Виндзор Хорн Локвуд Третий?

Я не шевелюсь, не произношу ни слова и вообще ничем не выдаю своего состояния. Пусть мои слова не покажутся вам излишне мелодраматичными, но находка перевернула мой мир.

– Итак, мистер Локвуд, у вас есть желание рассказать нам, каким образом ваш чемодан очутился здесь?