Тем временем доберман занялся водителем грузовика Hard Brothers: тот стоял, прижавшись спиной к кабине, и истерично визжал, отбиваясь от собаки армейскими ботинками с металлическими мысками. Со смутным удовлетворением мы наблюдали, как доберман, озадаченный этой сумасшедшей вспышкой ярости, попятился и угрожающе зарычал.

– О, господи! – завопил дальнобойщик. – Кто-нибудь, помогите мне!

Он явно предчувствовал, что его вот-вот без всякой на то причины загрызет какая-то злобная тварь, которая выбежала из темноты и прижала его к кабине собственного грузовика.

– Хватит, Бенджи! – крикнул я. – Не шути с этим типом – он нервный.

Дальнобойщик потряс кулаком в мою сторону и закричал что-то о номере моей лицензии.

– Убирайся отсюда, придурок! – заорал Лестер. – Вот из-за таких свиней, как ты, о доберманах идет дурная слава.

Когда дальнобойщик рванул прочь, Джерри засмеялся.

– С такой собакой ты на работе долго не протянешь, – сказал он. – А серьезно, чем ты занимаешься?

– Это связано с политикой, – ответил я. – Я еду в Вашингтон, чтобы освещать президентскую предвыборную гонку для журнала Rolling Stone.

– Господи Иисусе! – пробормотал Джерри. – Надо же! Stone втравился в политику?

Я уставился в асфальт, не зная, что сказать. Втравился ли Stone в политику? Или это только я в нее втравился? На самом деле я никогда не задумывался об этом… Но теперь, на подступах к Вашингтону, в сером предутреннем свете, на этой стоянке для грузовиков рядом с Бризвудом к северу от границы Мэриленда, мне вдруг пришло в голову, что я действительно не могу сказать, что я здесь делаю, за исключением того, что направляюсь в округ Колумбия с оранжевым прицепом в форме свиньи и доберманом-пинчером, у которого после многих дней, проведенных в дороге, вконец расстроился желудок.

– Довольно паршивый способ вернуться на работу, – сказал Лестер. – Почему бы тебе не забить на эту фигню и не замутить с нами что-нибудь вроде перепродажи автомобилей, о которой тебе рассказал Джерри?

Я покачал головой:

– Нет, я хочу хотя бы попробовать.

Лестер какое-то время смотрел на меня, потом пожал плечами.

– Черт возьми! – воскликнул он. – Какой облом! Да зачем кому-то вообще окунаться в такую кучу дерьма, как политика?

– Ну… – протянул я, прикидывая, есть ли здравомыслящий ответ на подобный вопрос. – Это трудно объяснить, это личное.

Джерри улыбнулся.

– Ты говоришь так, как будто уже пробовал, – сказал он. – Как будто ты уже словил кайф от нее.

– Не настолько, насколько хотел, – сказал я, – но улетел определенно.

Лестер посмотрел на меня с интересом.

– Я всегда так и думал про политиков, – заметил он. – Просто банда чертовых наркош, помешанных на власти, только их от другого глючит.

– Да ладно, – проговорил Джерри. – Некоторые из этих парней нормальные.

– Кто именно? – спросил Лестер.

– Вот почему я и собрался в Вашингтон, – сказал я. – Чтобы посмотреть на этих людей и понять, все ли они свиньи.

– Не волнуйся, – сказал Лестер, – все. С тем же успехом ты мог бы поискать девственниц в балтиморском борделе.

– Ладно, – сказал я. – Увидимся, когда я доберусь до Балтимора.

Я протянул руку, и Джерри пожал ее обычным рукопожатием, но Лестер поднял вверх свой большой палец, так что я должен был ответить на это рукопожатие Революционных Братьев по Наркотикам, или что там должен означать этот чертов жест. Если вы путешествуете по стране, то на маршруте между Беркли и Бостоном должны освоить 19 видов рукопожатий.

– Он прав, – сказал Джерри. – Эти ублюдки просто не были там, если бы не прогнили насквозь.

И покачал головой, зло глядя мимо нас. Заря разгоралась, ночь четверга умирала, и по шоссе за стоянкой с ревом проносились автомобили, полные людей, едущих в пятницу утром на работу.

«Добро пожаловать в Вашингтон, округ Колумбия» – так написано на огромной – около шести метров в ширину и трех в высоту – каменной дорожной вывеске. Освещенная прожекторами, она стоит в считаных метрах от границы Мэриленда в самом начале 16-й улицы – пятиполосной, обсаженной по обеим сторонам деревьями и насчитывающей около 1300 несинхронных светофоров отсюда и до самого Белого дома.

Жить в самом округе не модно, если только вы не подыщете себе старый кирпичный таунхаус с зарешеченными окнами в Джорджтауне за 700 или около того баксов в месяц. Вашингтонский Джорджтаун – это уродливый ответ на Гринвич-Виллидж. Но не совсем. Еще больше он похож на район Старого города в Чикаго, где живут в основном съехавшие с катушек редакторы Playboy, курящие изготовленные по спецзаказу косяки. А обитатели Джорджтауна – это модные молодые юристы, журналисты и чиновники, завсегдатаи нескольких баров, обшитых сосновыми панелями, и дискотек «только для холостяков», где напитки стоят 1,75 доллара, а с девушек в коротеньких шортах не взимается дополнительной платы за обслуживание.

Я живу на «черной» стороне парка Рок-Крик, в месте, которое мои друзья-журналисты считают «маргинальным районом». Почти все, кого я знаю или с кем имел дело по работе, живут либо в зеленых пригородах Вирджинии, либо повыше, на «белой» стороне парка, около Чеви-Чейза и Бетесды, в Мэриленде.

Субкультура рассеяна по отдаленным бастионам, и единственное более-менее близкое ко мне место – это район вокруг Дюпон-Серкл, в центре. Из моих знакомых там живут Николас фон Хоффман и Джим Флаг, гиперактивный помощник Тедди Кеннеди по вопросам законодательства. Но у фон Хоффмана Вашингтон, кажется, уже сидит в печенках, и он поговаривает о переезде на побережье, в Сан-Франциско… А Флаг, как и все, кто хотя бы отдаленно связан с Кеннеди, изо всех сил готовится к очень трудному году: 20 часов в сутки на телефоне и оставшиеся четыре – в самолете.

С приближением конца декабря в воздухе над Вашингтоном повисла тревога, почти ощутимое отчаяние от того, что Никсон и его приспешники будут отстранены от власти, не успев завершить ее захват, начавшийся три года назад.

Джим Флаг заявляет, что предпочел бы не говорить о выдвижении кандидатуры Кеннеди на пост президента – по крайней мере, вплоть до того момента, когда это произойдет, что, кажется, случится очень скоро. Тедди, очевидно, искренне не планирует выдвигаться, но ему, как и всем остальным, трудно не заметить, что почти все, кто «что-либо значит» в Вашингтоне, буквально загипнотизированы недавней серией опросов Гэллапа^[6], показавших, что Кеннеди подбирается все ближе к Никсону – почти уже сравнялся с ним, и это отбрасывает очень длинную тень на других кандидатов от Демократической партии.

В рядах демократов царит легкое отчаяние в связи с перспективой застрять – и вновь потерпеть поражение – с такими заезженными лошадками, как Хамфри, Джексон или Маски… А Джордж Макговерн, единственный, за кого стоит голосовать, подвешен в состоянии неизвестности, которым обязан в основном цинизму вашингтонской прессы. «Он мог бы стать прекрасным президентом, – говорят они, – но, конечно, не сможет победить».

А почему нет?

Ну… Эти мудрецы не утруждают себя объяснениями, но их рассуждения, судя по всему, строятся на некоей туманной идее, что люди, которые могли бы сделать президентом Макговерна, – эта огромная разношерстная толпа студентов, длинноволосых фриков, черных, антивоенных активистов и обдолбанных маргиналов – даже не удосужатся зарегистрироваться, а уж тем более потащиться на избирательные участки в день выборов.

Может быть, и так… Однако трудно припомнить в новейшей истории кандидатов, которые потерпели бы неудачу, выдвигаясь на выборы при поддержке того, что сейчас называется «голосом за Макговерна», если они и в самом деле представляли его.

* * *

Чертовски ясно, что ЭлБиДжея^[7] вышибли из Белого дома в 1968 году не АФТ – КПП^[8], и не Джин Маккарти. Именно люди, проголосовавшие за Маккарти в Нью-Гэмпшире, привели Джонсона к поражению… И Джорджа Мини^[9] не подстрелили вместе с Бобби Кеннеди^[10] в Лос-Анджелесе, потому что «радикальный» организатор из UAW^[11] оказался отступником.

Не «большие боссы» Демократической партии выиграли для Бобби предварительные выборы в Калифорнии, а тысячи ниггеров, латиносов и белых фриков-пацифистов, которые устали от того, что их травят слезоточивым газом, потому что они не согласны с человеком, сидящим в Белом доме. Никому не пришлось тянуть их в ноябре на избирательные участки, чтобы Никсон проиграл.

Но потом произошло убийство, а после него случились съезд в Чикаго и болван по имени Хамфри. Он обращался к «респектабельным» демократам – и тогда, и сейчас, и если Хамфри или любой из его жирных подобий вздумает выдвигаться в 1972-м, это кончится очередным разгромом, сравнимым с поражением Стивенсона в 1956 году.

Люди, отдавшие свои голоса за Бобби, все еще здесь – как и несколько миллионов тех, кто будет голосовать впервые, – но они не станут делать выбор в пользу Хамфри, или Джексона, или Маски, или любого другого продажного нео-Никсона. И даже за Макговерном они не пойдут, если кудесники национальной прессы продолжат называть его Благородным неудачником…

Впрочем, если верить опросам Гэллапа, эта часть избирателей может устроить большую головную боль с Тедом Кеннеди, что начинает по-настоящему тревожить заправил и «профи» обеих партий. Одно только упоминание имени Кеннеди, как говорят, вызывает у Никсона судороги по всему телу. Поэтому его головорезы уже начали нападать на Кеннеди, называя его «лжецом», «трусом» и «мошенником».

А ведь сейчас еще только декабрь 1971 года – до выборов остается десять месяцев.

Единственный, кто нервничает из-за результатов опросов общественного мнения больше, чем Никсон, – это, кажется, сам Кеннеди. Он просто не желает признавать происходящее – по крайней мере на официальном уровне, – и потому его помощники, такие, как Джим Флаг, вынуждены балансировать, словно канатоходцы. Они видят, что это событие – выдвижение их босса – приближается и, возможно, произойдет очень скоро, но ничего не могут сделать. Пока Тед упирается и твердит, что он вовсе никакой не кандидат, его помощники пытаются сохранить ясность ума в сердце урагана, лихорадочно работая над планом предвыборной кампании.

Однажды вечером я позвонил Флагу в офис – он работал допоздна, тщетно пытаясь помешать тому, чтобы сенат утвердил Эрла Батца на пост нового министра сельского хозяйства в правительстве Никсона.

– К черту Батца, – сказал я, – как насчет Ренквиста? Неужели они в самом деле собираются назначить такую свинью в Верховный суд?

– У них есть голоса, – ответил он.

– Господи, – пробормотал я, – неужто он в самом деле так плох, как о нем пишут?

– Еще хуже, – отрезал Флаг. – Но я думаю, что он пройдет. Мы пытались помешать, но не смогли получить голоса.

Джим Флаг и я – вовсе не близкие друзья. Я познакомился с ним несколько лет назад, когда приехал в Вашингтон, чтобы собрать материал для статьи о контроле над продажей оружия, которую писал для Esquire, – статьи, которая в конце концов умерла в адском пламени споров между мной и редакторами относительно того, как сократить мой «окончательный вариант» с 30 000 слов до объема, который может уместиться в журнале.

Флаг очень помог мне в сборе материала. Мы беседовали в тоскливом кафетерии в здании старого сената, где сидели локоть к локтю с сенатором Романом Хруска, государственным деятелем из Небраски, и другими тяжеловесами, чьи имена я сейчас уже забыл.

Сначала мы стояли в очереди с подносами, затем взяли завернутые в пленку бутерброды с тунцом и кофе в пластиковых стаканчиках и двинулись к столику. Флаг рассказывал, как он намучился с законопроектом о контроле над оружием, пытаясь придать ему такой вид, чтобы он мог пройти в сенате. Я слушал, время от времени поглядывая в сторону стойки с едой и смутно рассчитывая увидеть там кого-нибудь вроде Роберта Кеннеди, толкающегося со своим подносом в очереди… пока вдруг не вспомнил, что Роберт Кеннеди уже мертв.

Между тем Флаг излагал все нюансы спора о контроле над оружием с неумолимостью циркулярной пилы, словно адвокат на судебном процессе. Он был весь там: ссутулившийся на своем стуле смуглый маленький человечек лет тридцати с блестящими глазами, одетый в синий в полоску костюм с жилетом и красно-коричневые кожаные мокасины, безжалостно разносящий в пух и прах любой аргумент, который когда-либо выдвигала против федеральных законов об оружии Национальная стрелковая ассоциация. Позже, когда я узнал, что раньше он действительно был адвокатом, мне пришло в голову, что я бы никогда и ни при каких обстоятельствах не хотел бы схлестнуться с таким человеком, как Флаг, в зале суда… К счастью, я был достаточно осторожен, чтобы не признаться ему, даже в шутку, в своей любви к «магнуму-44».

В тот день после ланча мы вернулись в его офис, и он выдал мне стопку документов и статистических данных для подкрепления своих доводов. Тогда я уехал под большим впечатлением от общения с Флагом и совершенно не удивился, когда год спустя услышал, что он стал главной движущей силой, казалось бы, немыслимого противостояния выдвижению Карсуэлла в Верховный суд – этой одной из самых впечатляющих и бесспорных политических побед с того времени, как Маккарти отправил обратно на ранчо Линдона. После того как сенат отверг кандидатуру судьи Хейнесуорта, Карсуэлл выглядел бесспорным кандидатом на победу… Однако группе сотрудников сената во главе с Флагом и помощниками Бирча Бая удалось «прокатить» и Карсуэлла.

Зато теперь, когда Никсон пытается заполнить еще две судебные вакансии, Флаг говорит, что нет ни малейшего шанса помешать утверждению его кандидатов.

– И даже Ренквисту? – поинтересовался я. – Господи, это как если бы Линдон Джонсон попытался поставить во главе суда Бобби Бейкера.

– Я знаю, – сказал Флаг. – В следующий раз, когда захотите что-то обжаловать в Верховном суде США, просто помните, кто там, наверху.

– Вы имеете в виду – там внизу, – отозвался я. – Вместе со всеми нами. – Я засмеялся. – Что ж, там всегда попахивает…

Но Флагу было не до смеха. Последние три года он и многие другие люди очень усердно работали ради того, чтобы расстроить эти кошмарные планы и помешать команде Никсона/Митчелла забить нам глотки. Какое уж тут удовлетворение от поражения Хейнесуорта и Карсуэлла, если потом приходится молча «глотать» такого третьесортного придурка, как Пауэлл, и такого мстительного выродка, как Ренквист! За три года Никсон и Митчелл – несмотря на все усилия самых сообразительных и норовистых «младотурков»^[12], которых только могла призвать демократическая оппозиция, – низвели Верховный суд США до уровня низкопробной команды по игре в боулинг из Мемфиса, и это катастрофическое, отдающее фашизмом изменение баланса сил в правительственном органе, который призван принимать окончательные решения, никак не даст о себе знать до весны 1972-го.

Потенциальные последствия этой смены курса настолько ужасны – с точки зрения свободы личности и усиления власти полиции, – что даже нет смысла спекулировать на судьбе какого-нибудь бедного, введенного в заблуждение психа, который может захотеть рассмотрения своего дела о незаконном обыске и аресте на самом верху.

Полезный намек, впрочем, содержится в деле газетного репортера из Таллахасси, который в 1967 году сбежал в Канаду, чтобы избежать призыва в армию, а вернувшись, узнал, что больше не является гражданином США и теперь у него есть 90 дней на то, чтобы покинуть страну. Он обратился со своим делом в Верховный суд, но они отказались даже рассматривать его.

Так что теперь ему надо уезжать, но, разумеется, у него нет паспорта, а выехать за границу без паспорта невозможно. Федеральные иммиграционные чиновники понимают это, но, поддержанные Верховным судом, поставили ему ультиматум: валить по-любому. Их не заботит, куда он отправится, пусть просто убирается из страны. А тем временем верховный судья Бергер, когда ему ночью звонят в дверь, вынужден открывать ее с большим шестизарядным револьвером в руке. Как он говорит, никогда не знаешь, кто к тебе может заглянуть.

Действительно. Может быть, это Ренквист, который переел сырой рыбы и обезумел настолько, что решил напоследок напасть для отмщения на первый же дом, который попался ему на пути.

Наш мир полон опасных тварей, но ни одна из них не сравнится со съехавшим с катушек и утратившим здравомыслие юристом. Этот впадет в настоящее неистовство – как и священник, вкусивший секса, или полицейский из отдела по борьбе с наркотиками, который вдруг решил испробовать конфискат.

Да… Хм… Так на чем мы остановились? У меня есть плохая привычка сбиваться с линии повествования и раскатывать безумные отступления на 50 или 60 страниц, которые мне в конечном итоге приходится сжигать для моего же блага. Одно из немногих исключений из этого правила произошло совсем недавно, когда я облажался и позволил примерно двум сотням страниц проскочить в печать… Помимо прочего, это принесло мне немало проблем с налоговым инспектором и послужило уроком, который, надеюсь, я никогда не забуду.

Живи стабильно. Не разменивайся на мелочевку. Держись подальше от всего непонятного, в том числе и от людей. Не связывайся с ними. Я понял это на собственном горьком опыте, потому что был чересчур мягок.

Да, есть и еще один неприятный факт: я должен успеть на самолет, который через три часа улетает в Чикаго, для участия в какой-то национальной Чрезвычайной конференции молодых избирателей. Похоже, новой версии выдвижения Маккарти/Кеннеди 68-го года дан старт, и так как конференция начинается сегодня в шесть часов вечера, я должен попасть на самолет…

…Снова в Чикаго. Там никогда не бывает скучно. И вы никогда не знаете точно, какого рода дерьмо обрушится на вас в этом городе, но всегда можете рассчитывать на что-то подобное. Отправляясь в Чикаго, я каждый раз возвращаюсь оттуда со шрамами.