Так ты постигаешь Время, а оно посвящает тебя в свою глубочайшую тайну. В его движении, в его приближении и удалении, ты начинаешь чувствовать ритм. В облике грядущего оно приближается к тебе, переполняет тебя, одаривает тебя сверх всякой меры, но в то же время и грабит тебя, требуя от тебя всего, что у тебя есть. Оно хочет, чтобы ты был одновременно богатым и бедным, все время богаче и беднее. Оно хочет, чтобы ты сильнее любил. И если ты последуешь законам и заповедям своей собственной сути и полностью станешь самим собою, ты будешь жить лишь этим пришедшим к тебе даром (дар этот – ты сам), и в святости вернешь этот дар, ни в малой мере не сделав его принадлежащим тебе. Твоя жизнь будет одним сплошным дыханием, в спокойно-бессознательном движении легких от вдоха к выдоху и обратно. И ты сам станешь воздухом, вдыхаемым и выдыхаемым в чередовании приливов и отливов. Ты станешь кровью в биении сердца, которое будет втягивать тебя и выталкивать, которое пленит тебя в колдовском сплетении своих жил.

Ты чувствуешь Время, но не чувствуешь этого сердца? Ты чувствуешь поток благодати – теплый, алый поток – который обрушивается на тебя, и не чувствуешь, что ты любим? Ты ищешь доказательства – однако ты сам это доказательство. Ты пытаешься уловить его, это Неизвестное, в снасти твоего знания – и вот, ты сам пойман неотвратимой сетью его мощи. Ты пытаешься постичь – но ты сам уже постигнут. Ты пытаешься одолеть – но тебя самого уже одолели. Ты думаешь, что ищешь – но тебя самого давно и навсегда нашли. Ты ощупываешь себя, пытаясь сквозь тысячи покровов нащупать свое живое тело – и думаешь при этом, что не чувствуешь руки, что, проникнув насквозь, касается твоей обнаженной души? Ты мечешься в горячке твоего беспокойного сердца и называешь это религией, но в действительности это судороги рыбы, выброшенной на палубу корабля. Ты хотел бы найти Бога, пускай даже ценой несчетных скорбей – и вот, что за поражение! – все содеянное тобою оказалось тщетным, ибо Бог уже давно держит тебя в своих ладонях. Нащупай своими пальцами живой пульс Бытия. Почувствуй Биение, которое в едином и неповторимом акте творения одновременно требует тебя и делает тебя свободным. Биение, которое в неимоверном излиянии существования определяет собою точную меру и точное расстояние: каким именно образом ты должен любить Его как Ближнего и как ты должен склониться перед Ним как перед Всевышним; как это Биение одним и тем же движением одевает тебя из любви к тебе, и из любви к тебе тебя обнажает; как – вместе с даром существования – Оно вкладывает в твои ладони бесценные сокровища, и среди них – самое бесценное: возможность ответной любви к Нему, возможность одарить Его Его же дарами; и, наконец, как Оно же отбирает у тебя эти дары (отбирает не сразу, следующим движением, во время следующего шага) – отбирает, чтобы ты любил не дар, но Дарящего, чтобы ты знал, что даже в дарении ты – лишь одна из волн Его потока. В один и тот же миг существования ты и близко, и далеко; перед тобой в равной мере и твой друг, и твой хозяин, ты в равной мере и дитя, и слуга. Это – самое первичное – никогда не будет преодолено тобою. Ты будешь жить в вечности тем, кем уже был. И даже если твоя добродетель, твоя мудрость, твоя любовь неимоверно возрастут, даже если ты превзойдешь людей и ангелов и вознесешься превыше небес, даже тогда ты не покинешь своей исходной точки. Но как блаженно это самое первичное! Двигаясь вдоль изогнутой линии развития, ты все время будешь соскальзывать назад, к этому исходному чуду – ибо непостижимо и прекрасно бытие любви.

Но жизнь все-таки стремится уйти от своих истоков; она ищет себя самое, она надеется найти себя там, где она укрыта от опасностей, возникших при самом ее появлении. Слишком незащищено ее семя, требующее прочной оболочки, и момент зачатия еще не столь далек от небытия. Но, повинуясь железному закону, все векторные линии возвращаются в пределы своего круга. Жизнь пробуждается, тонкой и протяженной аркой изгибаясь по направлению к себе самой, пытаясь закрепиться на вершине горного хребта. Кровь пробивает себе дорогу через узкие врата возникающей во всей своей неповторимости жизни, она дарует живому существу сердце и мозг, и это существо гордо простирает руки, как будто бы ему самому принадлежит честь сотворения того, что на самом деле пришло к нему издалека, от его рода и от неведомых ему корней. И в то время, как для других солнце лишь начинает свой восход, дорога идет под уклон и опускается в прохладу послеполуденных лесов, где вновь возникает невнятное бормотание – вначале это небольшой ручей, в котором струятся почти исчезнувшие воспоминания минувших дней, но затем постепенно пробуждается неодолимая тяга к прежним временам, просыпаются предчувствия, любовь пересиливает все, и нежданно, в одно мгновение, водопад обрушивается в бездну – в ночь Изначального. Вся совокупность «отдельного» бытия исчезает, исчезает подобно отдельным речным потокам в Едином Океане жизни и смерти. В этом Едином Океане вздымаются и падают волны, плоть бьется о плоть, и все лики и поколения, в том смирении, что не знает себе равных, столетие за столетием, обрушиваются пеной на бескрайние побережья Вечности.

В этом значение нашей жизни: мы должны осознанно доказать, что мы – не Бог. Мы умираем ради Бога, ибо Бог есть вечная жизнь; как мы можем коснуться ее, если не через смерть? Смерть – залог нашей жизни, залог того, что мы соприкасаемся со Сверхжизненным. Смерть – форма преклонения, обряд проскинезы перед троном Творца. И поскольку внутренняя сущность творения заключена в приносимых Творцу хвале, служении и благоговении, в каждое мгновение бытия примешана капля смерти. А поскольку Время и Любовь сплетены между собою, они любят в том числе и смерть, и сущность их не стремится избежать исчезновения. И даже если эта малая жизнь охвачена страхом, если темное своеволие ее противится смерти, то существование как таковое – погружение в пучины, опускающее жизнь вниз и вновь поднимающее ее – знает своего Хозяина и охотно склоняется перед Ним. Склоняется, ибо предчувствует: осень наступает лишь затем, чтобы подготовить приход весны, а добровольно переносит засуху лишь то в этом мире, что возвещает грядущее его цветение в Боге.

Так творение умирает ради Бога и воскресает ради Него. Мы восторженно стремимся к свету, мы тянемся к нему, рискуя упасть; но огонь, к которому никому не дано приблизиться, удерживает нас от падения. Мы попадаем в пламя, мы опалены им, но оно не убивает, оно становится светом и горит в нас любовью. Это любовь, которой ведомы глубины, любовь, живущая в нас, данная нам как средоточие нас самих, любовь, которой мы живем и от которой питаемся, которая поддерживает нас в пути, любовь, что окутывает нас подобно мантии и использует нашу душу как свой инструмент. И мы – уже не мы: это Господь в нас, Который близок так, что ближе быть уже невозможно, и в этой любви возникает преклонение, властно опускающее нас на колени, бросающее нас в пыль ничтожества. Сердце любви бьется сильнее, его гул протяжнее времени. Его пульсация объединяет двоицу в одном и делит единое надвое. Так протекает наша жизнь в Боге: Он силой вовлекает нас в Свои пылающие недра и властью Своею отрывает нас от тех центров притяжения, что чужды Ему. Но мы – это не Бог; чтобы еще сильнее явить нам силу Своего естества, Он отбрасывает нас от Себя – отбрасывает, не оставляя в одиночестве и бессилии, но – в полноте и силе Своего достоинства – одаряя нас нашим собственным естеством. Бог ревниво призывает нас к Себе, мы нужны Ему ради Него Самого и ради Его собственного достоинства. Но, живущий любовью и преисполненный полнотой достоинства, Он посылает нас обратно в мир. Ибо уход от Бога и возвращение к Нему – к Тому, из Которого все проистекает – все это не предусмотрено ритмом Его творения. И то, и другое едино и разделимо, исход не менее важен, чем возвращение, а служение не менее благодатно, чем тоска по Богу. В исхождении от Бога, возможно, больше «божественного», чем в возвращении к Нему, ибо наиболее важно не то, что мы познаем Бога, отражая Его свет подобно поблескивающему зеркалу, но – подобно пылающему факелу – являем этот свет. «Я – Свет миру, – говорит Бог, – и без Меня вы не можете сделать ничего. Но и вы – свет миру, неявный свет, однако свет неложный, свет, зажженный от Моего пламени, и вы должны воспламенить мир огнем Моим. Идите во внешнюю тьму, несите Мою любовь, как агнцы перед волками, несите Мое послание сидящим во тьме и в тени смертной. Идите, выйдите прочь из защищенного укрытия; некогда Я принес вас домой – Вас, заблудших овец, истекавших кровью в терновнике, принес на плечах Доброго Пастыря. Ныне же стадо рассеяно и ворота овчарни распахнуты – ныне час вашего посланничества. Прочь – и отдалитесь от Меня, ибо Я с вами до скончания мира. Ибо Я Сам ушел от Отца и, уйдя, был послушен вплоть до смерти, и в послушании стал совершенным образом Его любви ко Мне. Уход сам по себе уже есть любовь, уход сам по себе уже есть возвращение. Как послал Меня Отец, так и Я посылаю вас. Удаляясь от Меня, как луч удаляется от солнца, как поток от источника, вы остаетесь во Мне, ибо Я Сам есмь сверкающий луч, Я Сам есмь поток, изливающийся от Отца. Отдавать – блаженнее, чем принимать. Как Я излучаю Отца, так и вы должны излучать Меня. Обратите лица ваши ко Мне, чтобы Я мог обратить их к миру. Вы должны оставить пути ваши, чтобы Я вас направил на тот путь, что есмь Я Сам».

В этом – новая тайна, непостижимая для малых мира сего: даже удаленность от Бога и благоговейный холод есть образ и подобие Бога и Божественной жизни. Предельно непостижимое становится подлинной реальностью: именно в том, что ты не-Бог, ты подобен Богу. Именно тогда, когда ты вне Бога, ты в Боге. Ибо это именно так: бытие-противопоставленное-Богу божественно само по себе. Несопоставимостью твоего «Я» ты отражаешь единственность твоего Бога. Ибо в самом единстве Бога заключены отстраненность, отраженность и предвечное посланничество. Отец и Сын противопоставлены друг другу, и тем не менее едины в Духе и по Своей природе, печать которой скрепляет Троих воедино. Бог есть не только Первообраз, но и Подобие, и отраженный Образ. Не только Единство есть нечто непременное: божественно и пребывание Вдвоем, когда это пребывание объединяется Третьим. Поэтому и мир был сотворен во Втором, и поэтому же он поддерживается Третьим.

Но покуда вечный Образ скрыт покровом, смысл Творения остается непроясненным. Жизнь была бы просто судьбой, время – лишь печалью, любовь – лишь чем-то преходящим, если бы в вечной Триединой жизни не бился бы пульс бытия. Лишь при этом даже из нас самих начинает пробиваться источник жизни, лишь тогда он начинает рассказывать нам о Слове и, сам становясь языком и Словом, передает нам – как Божественное приветствие – то, что мы должны возвестить миру Отца. Лишь тогда снимается проклятие одиночества – снимается, поскольку бытие-в-противопоставлении само по себе божественно, а все сущее – мужчина и женщина, зверь и камень – в своем обособленном бытии не обособлены от всеобъемлющей жизни, но напротив – слиты в ней воедино; они не заперты более в темном плену, откуда гнетущая тоска гонит их навстречу беспредельному; нет, они посланники Бога, и в Его божественном стремлении к расширению границ они соединены в едином Теле, Глава Которого покоится на Отчем лоне.

Бейся же, бейся, Сердце бытия, бейся, пульс Времени! Трудись, орудие вечной Любви… Ты обогащаешь нас и вновь обедняешь. Ты притягиваешь нас к себе, и вновь отторгаешь. Мы же, раскачиваясь на Твоих волнах, привязаны к Тебе навсегда. В величии Своем, Ты бурей проносишься над нами; в Своем безмолвии Ты показываешь нам Свои звезды; Ты переполняешь нас до края и опустошаешь до предела. Но в буре и в безмолвии, в полноте и опустошении, Ты – Господь наш, и мы – слуги Твои.