Позже я узнал от матери, что Патриция осталась парализованной ниже талии; ее забрали из школы. Отец в отчаянии обращался к лучшим врачам, а также, от полной безысходности, возил ее к одному старому целителю в Лиллехаммер и к другому, более молодому, в Сносу. Последствия аварии излечению не поддавались. Патрицию ждала жизнь инвалида и постепенное угасание… Много лет я почти ничего не слышал ни о ней, ни о ее отце. И вот 6 апреля 1968 года Боркман неожиданно позвонил мне и предложил помощь в расследовании убийства.

Фасад владения 104–108 по Эрлинг-Шалгссон-Гате, где находились и жилище, и штаб-квартира Рагнара Боркмана, оставался таким же внушительным, каким запомнился мне с детства. Огромное здание в округе прозвали «Белым домом» из-за его цвета. В свое время дед Рагнара Боркмана объединил три стоящих рядом дома; теперь его статуя возвышалась на постаменте в огромном, просторном холле перед кабинетом внука. Когда я вошел, мне показалось, будто я перенесся на машине времени в тридцатые годы.

Секретарша профессора провела меня к нему в кабинет кратчайшим путем. Лестница в двадцать три ступени показалась мне почти такой же длинной, как в моем детстве. Сам хозяин ждал меня на верхней площадке. Он почти не изменился, был таким же крупным и импозантным. Правда, лицо его стало гораздо мрачнее, но выправка оставалась такой же безупречной, волосы и борода – такими же черными, рукопожатие – таким же крепким, а голос – таким же звучным, как и раньше.

– Добро пожаловать, и еще раз поздравляю с недавним повышением! Я совершенно уверен, что ты справишься! Как же мне тебя теперь называть – Колбьёрн или инспектор Кристиансен?

Я поспешно ответил, что почту за честь, если он по-прежнему будет звать меня Колбьёрном, но сам на всякий случай буду обращаться к нему «профессор Боркман». Он улыбнулся, но возражать не стал.

– Во-первых, позволь извиниться за то, что заманил тебя сюда под ложным предлогом, но ты скоро поймешь, что я действовал из лучших побуждений. К сожалению, сам я ничем тебе помочь не могу. Разумеется, я был знаком с Харальдом Олесеном и несколько раз встречался с ним, но в последнее время мы виделись редко. О нем тебе лучше расспросить судью Верховного суда Еспера Кристофера Харальдсена, который работал с ним во время войны, и партийного секретаря Ховарда Линде. Надеюсь, что ты уже и сам подумал об этом. К сожалению, кроме того, что сказал, больше ничего добавить не могу.

Я еще не беседовал с двумя высокопоставленными друзьями покойного, но профессор был абсолютно прав, и я собирался связаться с ними как можно скорее. Поэтому для меня по-прежнему оставалось загадкой, почему я здесь нахожусь. Увидев мое замешательство, Боркман поспешно продолжал:

– Понимаю, что мое предложение покажется тебе, мягко говоря, необычным, но предлагаю тебе побеседовать не со мной, а с Патрицией.

Его слова повергли меня в еще большее замешательство, особенно следующий, совершенно неожиданный вопрос:

– Ты когда-нибудь встречал человека, который все время на шаг впереди тебя, который мыслит быстрее и глубже, чем ты? Общаться с таким человеком, понимая, что он во много раз умнее тебя, иногда бывает неприятно, а иногда даже страшновато. Возникает странное чувство: ты одновременно в надежных руках и совершенно беспомощен.

Я неопределенно хмыкнул. Мне не хотелось распространяться, но подобное ощущение было мне знакомо. Оно, например, возникало у меня всякий раз, как я разговаривал с профессором Боркманом.

– Ну, конечно, и ты не исключение! Рискну предположить, что я оказывался в подобной ситуации немного реже, чем другие, но и мне доводилось испытывать те же чувства. Если только разговор не идет о специальных областях, я переживаю нечто в этом роде всякий раз, как беседую с моей восемнадцатилетней дочерью. Она не только читает вдвое быстрее меня, как на норвежском, так и на английском, немецком и французском, но и побивает меня в скорости и качестве комментариев относительно того, о чем мы читаем. Ее способности одновременно пугают меня и внушают огромную гордость.

Я не понимал, куда он клонит, и не знал, что ответить, поэтому помалкивал. Профессор же продолжал:

– Последние годы ничто так не интересует Патрицию, как раскрытие преступлений. Она прочла несколько дюжин книг по криминалистике и не меньше ста детективных романов. Не раз она предсказывала исход громких уголовных дел на основании того, что писали в прессе. Ее очень заинтересовало убийство на Кребс-Гате, отчасти потому, что Харальд Олесен был моим знакомым, а отчасти из-за необычайных обстоятельств дела. У нее появилось много вопросов и соображений. К сожалению, я не могу на них ответить. Кстати, она выдвинула вполне правдоподобное предположение относительно того, как преступнику удалось выйти из квартиры. Но, судя по всему, что мне известно, вполне возможно, ты и твои коллеги уже раскрыли дело и скоро арестуете убийцу…

Профессор испытующе посмотрел на меня. Я постарался покачать головой, не выдавая отчаяния.

– В таком случае буду тебе необычайно признателен, если ты немного поговоришь о деле с Патрицией, разумеется конфиденциально. Беседа не отнимет у тебя больше пятнадцати минут, и, возможно, моя девочка сумеет тебе чем-то помочь.

Не скрою, тогда я подумал о том, что следует законодательно запретить родителям неумеренно восхвалять своих отпрысков. Впрочем, от беседы с Патрицией я не отказался. Хотелось взглянуть на нее и послушать, что она придумала. Особое любопытство вызывало ее предположение относительно того, как ушел преступник. Самому мне никаких правдоподобных объяснений в голову не приходило. Поэтому я дружелюбно улыбнулся и ответил, что буду рад уделить пятнадцать минут или около того конфиденциальной проверке ее версии.

Профессор Боркман улыбнулся, сжал мою руку и без лишних слов позвонил. Через несколько секунд на пороге показалась молодая светловолосая горничная.

– Пожалуйста, проводите моего гостя в библиотеку, к Патриции Луизе, – сказал профессор и с характерной для него энергией вернулся к бумажной работе.

4

Патриция Луиза Изабелла Элизабет Боркман обитала в крошечном и скромном маленьком королевстве этажом выше; от серой, оживленной столичной улицы ее владения отделял сад. Она ждала меня за столом, стоявшим посреди комнаты и накрытым на двоих. Комната оказалась просторной, размером с хороший спортивный зал. А книг здесь было больше, чем в любой виденной мною частной библиотеке.

Юную Патрицию ни в коем случае нельзя было назвать красавицей. Девушка была очень мала ростом и хрупка; если бы она могла стоять, то была бы на голову ниже меня, а весила килограммов сорок пять, не больше. Однако сходство с отцом сразу бросалось в глаза. У нее были такие же, как у него, черные волосы, такое же суровое и решительное выражение лица. Мне не доводилось видеть юных девушек и взрослых женщин с таким волевым лицом.

Как будто по негласному соглашению, мы не стали пожимать друг другу руки. Патриция жестом пригласила меня сесть в широкое кресло. Сама она сидела напротив в инвалидной коляске. Я заметил в комнате телевизор, радиоприемник и стереопроигрыватель. На большом столе перед ней помещалось все необходимое. Слева от нее стоял телефон самой последней модели. Перед ней лежали три шариковые ручки и блокнот, а также стопка из шести, не меньше, сегодняшних газет. Судя по подборке, Патриция Луиза И. Э. Боркман была человеком широких взглядов и не поддерживала какую-то определенную политическую партию. Она читала все, от реакционной «Моргенбладет» до коммунистической «Фрихетен». Справа от нее я увидел три книги с закладками. Наверху было издание на французском, его названия я не понимал; в середине, судя по всему, лежал университетский учебник социологии, а внизу я разглядел сборник рассказов на английском некоего Станли Эллина; о таком писателе я никогда не слышал. Посреди стола стояли большой графин с водой, а также кофейник и чайник.

– Добро пожаловать. Спасибо, что согласился уделить мне несколько минут своего времени. Хочешь перекусить?

Я поспешил отказаться.

– В таком случае, Бенедикте, это все. Если что-нибудь понадобится, я позвоню.

Горничная молча присела и удалилась. Патриция Луиза И. Э. Боркман оказалась девушкой последовательной и благоразумной. Она не произнесла ни слова, пока мы не остались одни. Потом, как и ее отец, сразу перешла к делу:

– Не хочу напрасно тратить твое, несомненно, драгоценное время. О соседях убитого в газетах написано мало, поэтому для того, чтобы помогать, мне нужно быть в курсе дела. Все репортеры, однако, пишут о том, что убийца таинственным образом выбрался из квартиры незамеченным. Окна были закрыты и заперты изнутри, стекла не разбиты, то есть стреляли не снаружи. В двери американский замок, значит, убийца мог выйти из квартиры и захлопнуть за собой дверь. Но другие жильцы прибежали на место преступления почти сразу же, услышав выстрел; они обязательно столкнулись бы с убийцей, если бы тот спускался по лестнице или ехал в лифте. Правильно ли я описываю ситуацию? Ты до сих пор не нашел разгадки тайны?

Я покачал головой. Очевидно, члены семьи Боркман обладали особым даром к простым, исчерпывающим описаниям.

Юная Патриция как будто выросла в своем кресле. Прежде чем продолжать, она задумчиво втянула щеки.

– Перед нами типичный случай так называемого убийства в закрытой комнате, однако случай не самый сложный, поскольку цепочка была снята. Как говорит Шерлок Холмс, «после того, как вы устраните невозможное, то, что останется, каким бы невероятным оно ни казалось, и есть истина». Судя по всему, убийца покинул место преступления через дверь, так что на самом деле есть всего два варианта того, как это могло случиться.

Я как завороженный слушал ее решительный, уверенный голос. Патриция немного разволновалась; ей даже пришлось выпить холодной воды, прежде чем развить свою мысль:

– Первый вариант встречается в одном из самых известных романов Агаты Кристи, в котором все персонажи, по разным причинам, сговорились убить жертву. Поэтому на всякий случай рекомендую тебе не слишком доверять показаниям других жильцов.

Я надеялся на нечто более реалистичное. Должно быть, Патриция все поняла по выражению моего лица, потому что, не допив, продолжала:

– Но такого рода сговор больше годится для английского романа, чем для современной Норвегии, а в нашем случае кажется еще менее вероятным. Чем больше народу замешано в деле, тем оно рискованнее, а в нашем случае жильцы дома, судя по всему, представляют довольно смешанную группу. Если мы избавимся от паранойи и сразу откажемся от версии с общим заговором жильцов, у нас остается всего один вариант.

Я не отрываясь смотрел на Патрицию; мысли путались в голове. Она выпила еще полстакана воды и неожиданно спросила:

– Многие ли жильцы жаловались на то, что им мешает плач ребенка со второго этажа? – Увидев мое ошеломленное лицо, Патриция снисходительно улыбнулась: – Иными словами, хорошая ли звукоизоляция в доме двадцать пять по Кребс-Гате? Может быть, в здании необычно тонкие стены и хорошая акустика?

Я начал смутно догадываться, куда она клонит, но все равно до конца не понимал ход ее мыслей. Подумав, я покачал головой. Никто из жильцов не жаловался на плач ребенка.

– В таком случае почему револьверный выстрел на третьем этаже отчетливо слышался двумя этажами ниже?

Вот это вопрос! Я выругал себя: разумеется, он должен был прийти в голову мне самому!

Патриция не дала мне собраться с мыслями:

– Как ни странно, жильцы, пресса и даже полицейские совершили одну и ту же классическую и логическую ошибку. Если вы слышите выстрел и вскоре после этого находите застреленного человека, нетрудно прийти к выводу, что его убили выстрелом, который слышали все. Вывод вполне логичный, но не обязательно правильный. Иными словами, Харальд Олесен скончался не от того выстрела, который слышали другие жильцы в четверть одиннадцатого. Его убили тихо и почти неслышно. Возможно, убийца пользовался глушителем. Вот ты бы не воспользовался глушителем, если бы собирался убить человека в многоквартирном доме и остаться незамеченным?

Ну конечно! После того как она все объяснила, я огорчился, что сам ни о чем подобном не догадался. Однако вскоре мне в голову пришел важный вопрос:

– А как же выстрел, который слышали все? Мы обыскали квартиру Олесена, более того, прочесали весь дом частым гребнем, но не нашли ни радиопередатчика, ни прослушивающих устройств.

Патриция снова улыбнулась:

– Так я и подумала. Все доказывает, что мы имеем дело с поразительно хорошо организованным убийством, которое осуществил чрезвычайно хладнокровный преступник. Скажи, ты видел в квартире Харальда Олесена проигрыватель – возможно, с пластинкой?

Ее вопрос показался мне ударом в солнечное сплетение. Я ведь видел и проигрыватель, и пластинку, и даже записал это себе в книжку, но не понял их смысл. Я вытер лоб. Как же неприятно, что Патриция до всего дошла, сидя в четырех стенах, а я ничего не понял, хотя несколько раз побывал на месте преступления.

Вскоре выяснилось, что моя собеседница еще и умела читать чужие мысли.

– Как ни странно, зачастую проще что-то понять на расстоянии, когда находишься вдали от места действия и тебе не мешают твои впечатления. Впрочем, применение звукозаписи с целью изменить время убийства – прием довольно распространенный, особенно в ранних романах Агаты Кристи. А теперь вернись в дом двадцать пять по Кребс-Гате и прослушай пластинку, которая лежит на проигрывателе в квартире Харальда Олесена, я с радостью поставлю мою инвалидную коляску и половину наследства в придачу на то, что рано или поздно вы услышите еще один выстрел.

Я не стал ловить ее на слове. К счастью, инвалидная коляска мне не нужна, хотя, к сожалению, трудно даже представить, чему равняется половина ее наследства. Кроме того, я почти не сомневался в ее правоте. Я пробормотал «спасибо» и встал, собираясь уходить. Патриция тут же позвонила горничной. Пока мы ждали, она написала что-то на листке бумаги и протянула листок мне:

– Вот мой прямой номер. Буду тебе очень признательна, если ты позвонишь, как только подтвердятся мои предположения насчет проигрывателя. Тогда и посмотрим, чем еще я сумею тебе помочь.

Я отметил про себя, что мы с Патрицией вполне естественно общаемся на «ты», несмотря на чопорную обстановку в доме Боркманов. Я аккуратно сложил листок с номером и сунул его в свой бумажник. Горничная проводила меня к выходу. Спустившись к машине, я тряхнул головой. Мне показалось, что последние полчаса меня гипнотизировали. Вместе с тем я радовался тому, что сделан первый большой шаг вперед к разгадке тайны, казавшейся неразрешимой.

5

Когда около двух часов я приехал на Кребс-Гате, все казалось таким же мирным, как и прежде. Жена сторожа сидела на своем месте у двери; она тут же впустила меня в квартиру Харальда Олесена. Других жильцов не было видно. К нескольким из них у меня появились новые вопросы, но первым делом нужно было проверить версию с проигрывателем.

Он стоял на прежнем месте; на круге лежала пластинка с записью Венского филармонического оркестра. Дрожащей рукой я опустил на пластинку иглу звукоснимателя. Я ожидал, что этикетка окажется фальшивой, но вздрогнул, услышав громкие звуки вальса. Судя по всему, пластинка была подлинной. Звук был установлен почти на полную громкость. Я ждал окончания записи, надеясь, что в конце услышу выстрел. Уменьшив звук, я слушал музыку, но выстрела так и не дождался. После того как отзвучали последние ноты, лапка проигрывателя поднялась и вернулась на свое место.

Сначала я испытал разочарование. Потом, несмотря на очевидный провал, громко рассмеялся: оказывается, самоуверенная Патриция тоже ошибается! Я снова поставил пластинку и увеличил звук, а потом набрал номер, записанный на листке бумаги.

Патриция сняла трубку после первого же гудка. Из-за музыки я заговорил громче:

– Я в квартире Харальда Олесена; включил проигрыватель и прослушал всю пластинку. По-моему, мы пошли по ложному следу.

На другом конце линии какое-то время молчали. Возможно, Патриция несколько секунд и сомневалась, но быстро взяла себя в руки:

– Ну конечно, так и должно быть! Другого варианта просто нет. Там отдельный проигрыватель или современная стереосистема с кассетным магнитофоном?

Я быстро покосился на проигрыватель, и сердце у меня упало. Проигрыватель в самом деле являлся частью большой новой стереосистемы с кассетным магнитофоном. Внутри магнитофона я увидел кассету. Услышав мои слова, Патриция реагировала молниеносно:

– Значит, ответ – в кассетном магнитофоне. Включи кассету, но убавь звук, а то переполошишь весь дом. Когда все прослушаешь, перезвони мне. Но, конечно, если и на кассете выстрела не окажется, больше не трать время напрасно и не звони мне снова.

Отдав приказ, Патриция Луиза И. Э. Боркман, не попрощавшись, повесила трубку.

Я с сомнением покосился на стереосистему, но все же выключил проигрыватель и перемотал кассету на начало. Судя по этикетке, на кассете была записана Девятая симфония Бетховена. Мне показалось, что перемотка продолжалась целую вечность. Я включил воспроизведение, уменьшил звук и стал ждать. Вначале раздались знакомые звуки Девятой симфонии. Мне показалось, что я напрасно потратил время. Однако через пару минут музыка оборвалась и послышался громкий щелчок. Следующие двадцать пять минут кассета, как мне показалось, ползла медленно, словно черепаха. Сначала я расхаживал по комнате, но, по мере приближения пленки в кассете к концу, подошел ближе к колонкам стереосистемы.

Я ожидал, что пленка вот-вот закончится, но вдруг услышал еще один приглушенный щелчок, за которым последовал громкий выстрел. Несмотря на то что я прикрутил звук, выстрел показался мне атомным взрывом. Я вздрогнул и застыл на месте. Кассета остановилась. Я простоял на месте пять минут, гадая, чья рука могла включить магнитофон в последний раз.

Когда мне удалось совладать с собой, набрал телефонный номер, и Патриция снова ответила после первого же гудка.

– Выстрел прозвучал в самом конце?