Я всегда мечтал побывать в каких-нибудь новых местах. Мне хотелось последовать совету своего учителя математики, который говорил мне:
– Путешествуй по возможности больше и постарайся посмотреть на свою страну снаружи. Завязывай знакомства с людьми из других стран. Только так ты сумеешь верно оценить свою родину.
В период с 1933 по 1935 г., когда получение иностранной валюты было еще доступным, я поехал в Прагу и в Варшаву, то есть в столицы стран, в которых не имел никаких знакомств. Позднее, после 1937 г., когда лимит валюты на поездку ограничивался 15 марками, я посетил западные и южные государства Европы, в которых у меня были друзья и я мог прожить даже с 15 марками. Мои встречи с представителями других народов и культур, носителями других языков лишь подтвердили разумность совета учителя.
Прага, «Золотой город», являвшийся точкой пересечения западной и восточной культур, произвел на меня глубочайшее впечатление, как и знаменитые курорты – представшие передо мной во всем своем блеске Карлсбад и Мариенбад. В Варшаве в 1934 г. не чувствовалось еще никакой напряженности. Визу я получил без проблем, несмотря на то что был офицером. Варшава – город очень, я бы сказал, франкофильский. Французские архитекторы оставили явный след на портрете города, в то время как многие образованные люди говорили по-французски. Мне оказалось нетрудно завести знакомства с жителями, и у меня появилась возможность установить, что поляки не любят как нас, немцев, так и русских.
Затем последовали поездки в Скандинавию и во Францию, в которой я быстро освоился. У моих деда и бабушки была французская гувернантка, а потому дома довольно часто звучала французская речь. В общем, можно сказать, что «parler français» считалось модным. Меня восхищал не только французский язык, но и «savoir-vivre» – стиль жизни по-французски. От шарма французов, и в особенности от обаяния Парижа, города-космополита, у меня, человека молодого, захватывало дыхание. Консьержки, бистро, пекарни, развалы подержанных книг на берегу Сены, художники Монмартра – вот где жизнь била ключом! Сидишь с кем-нибудь за стаканчиком вина, говоришь обо всем в мире, и зло словно бы уходит навечно.
Поездки в Англию тоже значительно расширили мой кругозор. Мы, немцы, особенно северные, всегда относились к британцам по-особенному. Мне посчастливилось, и молодым человеком я познал их терпимость и чувство юмора. Сойдясь с ними поближе, я поразился их сердечности и гостеприимству. Что же дает им такую уверенность, что́ помимо положения их страны как одной из супердержав? В первую очередь, вековые традиции и единство под скипетром монарха, равно как и демократия, рост и развитие которой происходили на протяжении столетий.
Одно впечатление вписалось в память настолько прочно, что и сегодня вижу все так, словно это случилось вчера. Банкир в цилиндре и с зонтиком столкнулся на улице с рабочим.
– Простите! Ужасно виноват! – воскликнул банкир. Чтобы богач первым извинился перед рабочим – такое в Германии немыслимо.
Как-то в полдень у Уайтхолла я поджидал, когда будет смена караула. Мужчина в поношенной одежде попросил у меня огонька.
– Вы, должно быть, француз? Говорите с акцентом.
– Нет. Я из Германии.
И тут из него как посыпало:
– Сидел я в плену в Германии с семнадцатого по восемнадцатый. Неплохо мне жилось – у фермера работал. Посмотрите, вот и медаль у меня. А теперь в этой чертовой стране, которой нет до меня никакого дела, я стал коммунистом. Месяцами сидел без работы. А у вас там как? Гитлер пристроил безработных, все так организовано, никто не голодает.
Влезать в дискуссию мне не хотелось. Слава богу, началась смена караула. Выехали кирасиры в яркой форме и сияющих шлемах – царственный блеск величия гордого королевства.
– Вы только посмотрите! – воскликнул мой собеседник и в возбуждении схватил меня за рукав. – Вот она, наша монархия. Тут никому с нами, британцами, не равняться!
Венеция была мечтой новобрачных, а Рим являлся своего рода культовым городом, где хотели побывать все. В процессе получения классического образования в средней школе я так много читал о путешествиях Гете по Италии, что мне хотелось пройти по его стопам. Так, в 1934 г. вместе с другом я запланировал трехнедельную поездку по Италии. Мы приспособили мою машину для того, чтобы можно было ночевать в ней, в качестве главного багажа запаслись канистрами с бензином, так что его нам, по расчетам, хватило бы доехать по меньшей мере от Германии до Рима и обратно, а также набрали еды, чтобы ни от кого и ни от чего не зависеть в пути.
Во Флоренции мы познакомились с одной дамой, которая пригласила нас к себе на обед. Мы проследовали за ней узкой улочкой и остановились перед домом с облупившимся фасадом.
– Вот мы и пришли. Входите, пожалуйста.
Мы почувствовали себя несколько неуютно. Однако прошли дальше и очутились во внутреннем дворике. Дом, казавшийся снаружи таким мрачным, оказался великолепным палаццо, наполненным произведениями искусства. А какой сад был при нем – это и во сне не приснится! Мы попали в городской дом принчипессы – княгини. В столь роскошной обстановке мы провели целый день.
Рим с его семью холмами, Вилла-Боргезе, Пьяцца-Колонна и собором Св. Петра привел нас, пруссаков, в бесконечное удивление столь бесконечной красотой.
Ездил я и в Швейцарию, поскольку у нас там имелась родня, Цеппелины. Особо привлекала возможность покататься на лыжах. В ту пору применялись так называемые кандагарские крепления, которые одинаково хорошо подходили для спуска и для того, чтобы карабкаться наверх по склону. Подъемников для лыжников там тогда не встречалось. На восхождение уходили часы, затем вы скатывались вниз в долину по бескрайнему полю нетронутого снега. Опыт, приобретенный в процессе таких лыжных экскурсий, был просто неоценимым. Вылазки наши продолжались много дней с рассвета и до заката – лишь на ночь мы прекращали движение, находя убежище в той или иной горной хижине. В те времена можно было действительно наслаждаться красотой и покоем в горах – туристов тогда там почти не водилось.
В начале августа 1939 г. мне вдруг снова, к моему безграничному удивлению, дали возможность отдохнуть – целых 14 суток отпуска, которые я и провел в Швейцарии, – хотя уже тогда вовсю циркулировали слухи о возможной войне из-за осложнившихся отношений с поляками. Вероятно, власти хотели показать швейцарцам и через них всему мировому сообществу, что если офицер на действительной службе может позволить себе в такое время находиться за границей, значит, никаких разговоров о войне быть просто не может. Но не успели кончиться две недели, как меня вызвали в дивизию. Она находилась в состоянии повышенной боевой готовности – всем отпускникам срочно приказали вернуться в свои части.
– Будет война, – сказали друзья. Мои попытки разубедить их в этом успеха не возымели, и я поспешил в место расположения части в Киссинген наикратчайшим путем. Там все находились в приподнятом настроении. Хотя мы не очень-то верили пропагандистам Йозефа Геббельса, твердившим, что поляки намереваются напасть на нас, мы желали возвращения Германии «Польского коридора» и Данцига. Мы не очень-то рассчитывали на то, что поляки окажут серьезное сопротивление, предполагали легкую прогулку – нечто вроде того, что происходило в Чехословакии годом раньше. Мы не жаждали войны, поскольку Вермахт не успел еще подготовиться к ней, а наши старшие офицеры – забыть 1918 год. Но мы не думали, что британцы и французы придут на помощь Польше.
Осеннее солнце ласково светило над головами. Наша 2-я легкая дивизия генерала Штумме[14] покинула пределы расположения, а с ней вместе двинулся и 7-й разведывательный (моторизованный) полк – два батальона[15]. С пригорка глаза наши невольно притягивал оставшийся позади Бад-Киссинген и Ронские горы, по склонам которых мы бывало проносились на лыжах.
Формально нам предстояло принять участие в «больших маневрах в условиях реального боя». Несмотря на наличие боевых боеприпасов, нам выдали только холостые.
Настроение у личного состава было отличное, контакт с эскадроном[16] у меня – превосходным. В процессе продвижения в восточном направлении мы прошли через Судетскую область и проследовали дальше за Прагу, приближаясь к границам рейха в районе Гляйвица. Местное население приветствовало нас всюду с цветами, угощало напитками.
– Идете в Польшу? – спрашивали нас.
– Нет, конечно, – отзывались мы, – у нас учения.
26 августа 1939 г. мы скрытно вышли к границе и расположились в лесополосе. Тут нам вдруг заменили холостые боеприпасы боевыми.
Более сомнений у нас не осталось – нас перебросили с целью вторжения.
Наступил момент показать, чему меня учили – побеждать противника быстро и решительно, с наименьшими потерями для себя. Я и понятия не имел, чего ожидать. Мы все еще чувствовали себя как на маневрах и подбадривали друг друга мыслью, что нам вовсе не стоит бояться поляков, поскольку их армия не располагает таким количеством активных штыков и заметно уступает нам в плане материальной части.
В районе сосредоточения я обходил эскадрон, заговаривал с бойцами – обменивался шутками с каждым. Они доверяли мне и не сомневались, что их «шеф» не допустит ненужных потерь.
31 августа пришел приказ: мы переходим в наступление в 04.50 утра 1 сентября[17].
Наши расчеты станковых пулеметов с их вооружением размещались в саду, принадлежавшем господину Августину, который прожил тут уже некоторое время до нашего появления. Его родители владели фабрикой в Лодзи, что в центре Польши.
– Хотите с нами? – поинтересовался я у него. – Вы превосходно владеете польским и могли бы стать полезным нам, работать переводчиком – помогать допрашивать пленных и устанавливать правильные контакты с местным населением.
Он согласился. Несомненно, он рассчитывал, что ему удастся повидаться с родителями. Мы обрядили его в форму военнослужащего Вермахта. На нарукавной повязке значилось «доброволец-переводчик».
На рассвете наши военно-воздушные силы промчались над границей, чтобы, как сказали нам, застать врасплох польских авиаторов и уничтожить их самолеты на земле. Данное обстоятельство придало нам бодрости. Нам сообщили, что наш ВМФ обстреливает порт Данцига и что началась высадка десанта с моря.
В составе моторизованного разведывательного полка мы двинулись вперед. На границе мы нашли одного-единственного таможенника. При виде одного из наших солдат этот перепугавшийся служащий просто поднял шлагбаум. Так без всякого противодействия мы вступили на землю Польши. Нигде не было видно ни одного польского солдата, хотя, по всему, они должны были бы быть здесь и готовиться к «вторжению» в Германию.
Я приказал эскадрону рассредоточиться. Мы передвигались своим ходом на широком фронте и скоро достигли первой польской деревни. Польские солдаты по-прежнему отсутствовали. На рыночной площади нам встретились довольно дружелюбно настроенные жители, которые даже предложили нам освежиться.
Где же польская армия?
У нас не проходило стойкое ощущение того, что мы все-таки на учениях, хотя мы углубились на территорию Польши на 15 километров. Бравые разведчики из передовых дозоров на мотоциклах с колясками прокладывали себе путь через поросшую густым лесом местность, чтобы прояснить обстановку. Я приказал бронемашинам следовать за передовыми и развивать успех.
Только поздним вечером 1 сентября мы столкнулись в первым вражеским противодействием. Перед нами лежало открытое пространство, небольшая возвышенность, на дальнем конце которой располагалось селение и виднелся лес. Тут-то поляки и приготовили нам заслон, открыв со своих позиций плотный пулеметный и минометный огонь. Осколки и пули засвистели среди деревьев. Срезанные ими ветки падали нам на головы. Нас охватило беспокойство. Конечно, мы нередко проводили учения в условиях, максимально приближенных к боевым, а потому научились действовать под огнем, привыкли и к взрывам артиллерийских снарядов, и к стрекоту пулеметов. Однако при всем этом мы находились тогда, как правило, на безопасном расстоянии или сидели в блиндажах – в тех или иных укрытиях.
Теперь же мы оказались прямо под обстрелом противника. Укрыться или окопаться мы не могли – наша задача состояла в том, чтобы атаковать. Мы изготовились к штурмовому броску. Бронемашины разведки продвинулись как могли дальше – настолько, насколько позволяла местность, – чтобы обеспечить нам огневое прикрытие из своих пулеметов MG 34.
Вдруг пулеметная очередь срезала рядового Уля совсем близко от меня. Он умер мгновенно, став первым убитым в моем эскадроне. Многие солдаты видели, как он погиб. Нам всем стало страшно. Кто будет следующим? Маневры закончились – началась война.
– Первый и второй взводы – вперед! – закричал я. – Третий – в резерве. Взвод тяжелого вооружения – обеспечить огневое прикрытие.
Никто не пошевелился. Каждый боялся стать следующим. Я тоже. Любой, кто говорит, что не испытывал страха в первом бою, просто врет.
Мне, командиру, надлежало подать пример своим людям.
– Все за мной! – заорал я и бросился вперед, размахивая пистолетом.
Трудные месяцы учебы и подготовки не пропали даром – все солдаты последовали за мной. Мы немного продвинулись, но потом залегли под огнем пулеметов и артиллерии.
Командование дивизии разработало новый план атаки: в темноте зенитные прожекторы высветят позиции противника на высоте. Наши машины разведки будут бить по выявленным точкам 2-см трассерами и послужат средством наведения на цели для артиллерии. Разыгралась огненная симфония.
На рассвете 2 сентября мы вновь пошли в бой и достигли селения на пригорке, где окопался неприятель. Поляки уже ушли. Открывшаяся нам картина заставляла нас поежиться от ужаса. Всюду на брошенных врагом позициях валялись трупы людей и лошадей. Брошенные дома еще горели. Увиденное стало нашим первым впечатлением – лицо войны. Непросто оказалось заставить себя пережить это и вернуться к исполнению своих обязанностей.
Мы продолжали продвижение. В густых зарослях леса отсутствовали дороги, и мы практически лишились возможности применять наши машины разведки и танки. На двое суток нам пришлось расстаться со своими полевыми кухнями. Техника не могла продвигаться в условиях бездорожья в лесах.
Проходя через селения и городки, мы вновь и вновь сталкивались с отвратительными картинами военного разорения. Военно-воздушные силы потрудились на славу и деморализовали поляков. Однако, несмотря ни на что, польские дивизии сражались героически.
Как писал позднее мой денщик Эрих Бек: «Противник вызывал у нас восхищение своей национальной гордостью и готовностью к самопожертвованию. Мы не могли не уважать их. Мы слышали, что один польский кавалерийский полк бросился в атаку против наших танков. Солдатам сказали, что у немцев ложные танки – деревянные макеты».
Все мосты были взорваны. Наши саперы изрядно потрудились, перебрасывая через реки новые. Польские снайперы устраивали лежки в стогах сена и под соломенными крышами, откуда их приходилось выкурить трассерами. Огонь полыхал повсюду.
О проекте
О подписке